советских людей[965].
Результат этого воздействия на комедию оказался ожидаемым. Критика хотя и писала о «благотворном влиянии исторических постановлений ЦК» и о «расцвете комедии», вынуждена была констатировать:
В наши дни комедийная драматургия переживает серьезный застой <…> В жанре комедии перестают работать многие талантливые драматурги, создавшие ранее значительные комедийные произведения. Даже лучшие комедии послевоенного времени по силе художественной убедительности не стали выше тех пьес комедийного жанра, которые созданы были в довоенные годы <…> Сатира оказалась забытой. Сатирические традиции советской комедии в нашей драматургии последнего времени не развиваются. <…> Жанр комедии утратил свою силу; пропадает богатство и многообразие комедийного искусства. Совершенно исчезли советские водевили. Писатели перестали создавать сатирические памфлеты, обозрения. Нет хороших лирических, бытовых, героических комедий[966].
Только редакционная статья «Правды» от 7 апреля 1952 года «Преодолеть отставание драматургии» открыла критике глаза на накопившиеся проблемы:
Почему не создаются у нас сатирические пьесы? Ведь совсем исчезла обличительная комедия. А где водевили? Нет совершенно бытовых комедий. Жанр комедии постепенно стал хиреть и нивелироваться <…> Сатира стала жанром огнеопасным, чуть ли не вредным. Сатира уничтожалась[967].
Хотя часть лучей от всеобщего потепления досталась и водевилю, его реабилитация после 1952 года была частичной. В конце концов, «Гоголи и Щедрины» нужны были Сталину не для водевилей. Из шкафа советской теории комического посыпались скелеты. Первым откликнулся на призыв «Правды» один из главных адептов послевоенной бесконфликтности Владимир Ермилов, тут же написавший книгу о гоголевской традиции, где нашел источник «чистого» водевильного юмора в «безобидности водевильных противоречий, не содержащих в себе никаких печальных возможностей»[968], и сообщил, что никакой «лирической комедии» не существует, и «конкретной формой комедии с одними лишь положительными героями явился бы водевиль <…> Комедия, которая не критикует или лишь добродушно критикует своих героев, и представляет собою водевиль»[969].
Те, кто в эпоху теперь осужденной бесконфликтности пытался вместить в «лирическую комедию» элементы сатиры, теперь получили от Ермилова гневную отповедь, достойную того, чтобы войти в анналы советской теории жанров:
когда водевиль начинает пыжиться, стремясь выглядеть сатирической комедией, тогда происходит нечто антихудожественное: совершается грубейшее насилие и над природой водевиля, и над природой сатирической комедии. Вот почему неправильно предполагать возможность советской комедии с одними лишь положительными героями, к тому же лишенными даже «условных» недостатков. Это была бы комедия без борьбы, без конфликта. Комедия с одними лишь положительными героями могла бы быть водевилем. А если бы смех, вызываемый героями такой комедии, носил не совсем благодушный характер, то в этом случае легкая водевильная улыбка выглядела бы нелепой, противоестественной, пошлой, ибо она вступила бы в грубейшее противоречие с существом дела. Эта улыбка означала бы не что иное, как примирение с такими недостатками, с которыми отнюдь не следует примиряться, хотя бы эти недостатки и принадлежали положительным персонажам. Мы получили бы или плохой водевиль, водевиль-урод, или плохую комедию, комедию-уродку, потому что в обоих случаях торжествовала бы бесконфликтность[970].
Тем не менее критики вспомнили, что водевиль — демократический жанр, что он «родился в простом народе, на ярмарках, возник из простонародных игр» и потому это «жанр, любимый народом, близкий ему»[971]. Кроме того, «истинный водевиль характеризуется реалистически верным изображением народной жизни», «потерять правдоподобие — значит вынуть из водевиля его душу»[972]. А уж советский водевиль и вовсе — «правдивое, жизнерадостное произведение с танцами и куплетами, насыщенное весельем народной жизни, юмором, передающее в острой и занимательной форме богатый мир советских людей». Водевиль «создает атмосферу радостной жизни»[973].
Водевиль был реабилитирован — он больше не противоречил идейной выдержанности советского искусства: «тематика, взятая из советской действительности с ее конкретными героями, с ее конкретными, типичными ситуациями» естественным образом «приводит жанр к своему нормальному состоянию комедии положений, комедии характеров и комедии бытовой»[974], и «давно скомпрометированные персонажи дореволюционных водевилей честно служат советской комедии»[975]. И вообще, «обращение к водевилю расширяет возможности нашей драматургии и театра, призванных отражать жизнь такими же многообразными и богатыми средствами, какие диктует сама жизнь»[976].
Но водевилю еще предстояло теперь стать «реалистическим». Это означало — камуфлировать жанровость правдоподобием. Так, критикуя водевиль Катаева «День отдыха» за «отступление от реализма», критик укорял автора за то, что тот
шутит, не всегда считаясь с правдой жизни. <…> не останавливает внимания зрителя на характерах действующих лиц. Он торопится сменить одно положение, смешное само по себе, другим, еще более смешным. Из водевиля исчезает реальный мир, все, что в нем рассказано, производит впечатление чего-то нарочитого, условного. У водевиля отнимается его душа — правдоподобие[977].
Это утверждение (душа водевиля — правдоподобие!) было тем более неожиданным, что за водевилем прочно закрепилось подозрение в формализме: в нем
не связанные с идеей произведения комедийные положения обычно создаются ради ремесленнической задачи — выставить на потеху действующих лиц, а поскольку в таких пьесах участвуют советские люди, то они и попадают в смехотворные положения, теряя реальные черты[978].
Еще в 1940 году Миндлин утверждал, что «лирическая комедия» отличается от «безыдейного» водевиля: «В отличие от водевильного жанра (развлекательного, веселящего, призванного удовлетворять потребность в смехе) значение истиной комедии в воспитательном воздействии на умы общества»[979]. И действительно, к концу 1930-х годов контуры жанра сформировались окончательно.
Жанр лирической комедии в конце 30-х годов особенно приобрел популярность, — писала историк украинского театра Наталия Кузякина. — Этим термином называли пьесы, в которых было немного переживаний, основанных на недоразумениях (подсмотрел, недосмотрел, недослышал, не так посмотрел и т. п.), обязательно была любовная линия, а то и две или даже три; много песен и танцев. Подобные пьесы были даже лирическими, однако комедиями они не стали; несколько недоразумений — это еще не комедия…[980]
Став эвфемизмом, «лирическая комедия» призвана была служить своеобразным громоотводом: когда ругали водевиль, можно было хвалить «лирическую комедию», поскольку она была связана с «добрым смехом» и «ласковым юмором», узаконенными в соцреализме. В день открытия Первого съезда писателей Ю. Юзовский писал о социальной обусловленности расцвета этого жанра:
Совершенно естественно, почему тема социалистического сотрудничества вызывает такой богатый рост жизнерадостных, веселых, юмористических жанров. И по этой же причине смех, который сейчас громко раздается в зрительных залах советских театров, имеет иное социальное качество, чем смех старого комедийного репертуара[981].
По мере гомогенизации советского общества советский смех становился
