пьешь чай с медом, милый? – спросила мама, когда Джек зашел в салон. – Я только что заварила свежий.
– Нет, я не пью чай с медом. Нам надо поговорить.
– Ты смотри, какие мы сегодня серьезные с самого утра! – усмехнулась мать. – Похоже, Лесли раскрыла нашу маленькую тайну, выложила ее в своем обычном мелодраматическом стиле. Можно подумать, это не я, а она умирает! Она, видите ли, в такой ярости!
Джек молчал, он хорошо знал, что ей надо выговориться и успокоиться.
– Разумеется, Лесли в своем праве, – продолжила Алиса, – я же ее, получается, бросаю, а ведь обещала, что никогда ее не брошу. Она отпускала меня на все эти тату-тусовки, а там чего только не было! Но я всегда возвращалась к ней.
– Между прочим, ты и меня тоже бросаешь, – заметил Джек. – Ты вообще когда собиралась меня известить?
– Джек, я хотела бы, чтобы из-за меня переживал один-единственный человек на свете. Это твой отец, но он порвал все связи со мной – даже зная, что в этом случае я никогда не подпущу его к тебе.
Джек сначала подумал, что ослышался (это все разговор с Морин Яп виноват), но тут же понял, что не прав, – слишком сосредоточенно мама стала возиться с чайником; это верный знак. Она сказала больше, чем намеревалась.
– Так он хотел видеть меня? Быть со мной?
– Милый, напоминаю – умираю я, а не кто-нибудь еще. Может быть, ты будешь задавать мне вопросы про меня?
Джек смотрел на нее, она дрожащими, точь-в-точь как у миссис Оустлер, руками положила в чай ложку меда и стала размешивать.
Он понял, что не ослышался. Она точно сказала – Уильям Бернс отказался иметь с ней дело, даже зная, что в этом случае она никогда не подпустит его к Джеку. Мать протянула ему чашку чаю; боже мой, вы только посмотрите на это лицо, на эту оскорбленную невинность! Она всем своим видом показывает, что это ее обидели, это она жертва! Да как она смеет, черт побери! Джек знал, на этот раз его ничто не остановит.
– Если папа хотел быть со мной, – гнул свое он, – почему он от нас бежал? Мы же в стольких местах были. С чего это ему покидать город за городом незадолго до нашего приезда?
– У меня опухоль мозга, думаю, ты уже знаешь, – сказала мать. – Так что мне не стоит испытывать доверие к собственной памяти, милый.
– Давай с Галифакса начнем, – продолжил как ни в чем не бывало Джек. – Признавайся, ведь он был в Галифаксе, когда мы приехали. А раз так, то он, конечно, хотел видеть мое появление на свет.
– Да, он был в Галифаксе, – призналась Алиса, повернувшись к Джеку спиной. – Я не дала ему посмотреть на тебя новорожденного.
– Значит, он ни от кого не бежал, – сказал Джек.
– Лесли рассказала тебе, что у меня частенько меняется настроение? – спросила она. – Ни с того ни с сего, на пустом месте – меняется, и все.
– Я думаю, вся эта история про кесарево сечение – вранье, наглое, мерзкое вранье. Ты говорила, что у тебя якобы шрам от кесарева, поэтому не пускала меня мыться с тобой в душе. На самом деле ты что-то другое от меня скрывала.
– Вот сука! Она показала тебе фотографии! – воскликнула Алиса. – Я же сказала, что тебе будет позволено увидеть их только после моей смерти!
– А зачем вообще тогда мне их показывать?
– Я когда-то была красива! – возопила мать.
Маму в фотографиях интересовали ее груди, Джека – татуировка.
– Я успел хорошенько пораскинуть мозгами на этот счет, – сказал Джек. – Я про татуировку. Готов спорить, это работа Татуоле из Копенгагена. Значит, она у тебя была, можно сказать, с самого начала.
– Разумеется, это работа Татуоле. У Оле стиль такой – не закрашивать татуировки, а я и не хотела.
– Ага, думаю, Бабнику ты не дала бы закрашивать это сердце, – сказал Джек.
– Я не позволила бы Бабнику пальцем меня тронуть. Какая там закраска! И еще груди мои ему показывать, ты что!
– Мы забегаем вперед, мам. Давай сначала про Торонто, Копенгаген был потом. Значит, мы приехали в Торонто, а папа еще не уехал.
– У него была девчонка в Святой Хильде, она от него понесла, и еще другая была, а там и до учительниц могло дойти!
– Мам, я все знаю про папиных женщин.
– Он спал с половиной Галифакса! – заорала Алиса.
– Ты мне это все не раз говорила. Я знаю, что он бросил тебя. Но я понятия не имел, что он не хотел бросать меня, что он хотел меня видеть.
– Я же не могла физически запретить ему тебя видеть! – ответила мать. – Когда ты был на улице, я ничего не могла поделать, он вполне мог на тебя смотреть. Но если он не собирался быть со мной, с какой стати мне позволять ему быть с тобой?
– Ну с такой, например, чтобы у меня был отец, тебе не приходило это в голову?
– Кто знает, что за отец из него получился бы? С такими мужчинами никогда не знаешь.
– Он видел меня в Торонто? Он видел меня маленьким, до того как ты прогнала его?
– Как ты смеешь! Я никуда его не прогоняла! Да, я давала ему на тебя поглядеть – с известного расстояния, конечно; всякий раз, когда он просил об этом, я давала ему такую возможность.
– Он просил? Что значит «с некоторого расстояния», мам?
– Ну, я ни под каким предлогом не собиралась разрешать ему видеться с тобой наедине. Я запретила ему с тобой общаться.
Что-то здесь не так, подумал Джек, она чего-то недоговаривает. Что-то не складывается. Ага, вот что – мама использовала его как приманку, наверное рассчитывала таким образом вернуть Уильяма.
