не путаю.
– Я был в Реддинге, – сказал Джек. – Да-да, в тот год мама пообещала ко мне приехать и не приехала.
– Она проходила курс лучевой терапии, а потом химию, каждые четыре недели, шесть циклов. После каждого сеанса химиотерапии она несколько дней лежала пластом – ее рвало, понимаешь, дни и ночи напролет; ну и конечно, у нее выпали все волосы. Она не хотела показываться тебе лысой или в парике. На фотографиях шрам толком не разглядишь, да и так он еле заметен. Ей удалили одну дольку правой груди, это довольно стандартная операция.
– Как она узнала, увидела маммограмму или просто нащупала опухоль? – спросил Джек.
– Нащупала, только не она, а я, – сказала Лесли. – Очень плотный шарик, как деревянный.
– И что, Лесли, у нее рецидив?
– Обычно рецидив бывает в другой груди, но у Алисы все не так. Опухоль могла дать метастазы в легкие, в печень, но у Алисы поражен головной мозг. Кстати, не худший вариант – вот если бы в кости пошло, тогда держись, такие боли.
– И что можно сделать с раком головного мозга?
– То-то и оно, Джек, что у нее не рак головного мозга. В мозгу обнаружены метастазы рака груди. И говорят, что если клетки рака груди начинают размножаться не в груди, то с этим ничего нельзя поделать.
– Так, значит, у мамы опухоль мозга? – спросил Джек.
– Ну, врачи любят точность, ее официальный диагноз – «очаговое поражение», а мы с тобой назвали бы это опухолью. В общем, хирургическое вмешательство невозможно, даже химиотерапия окажет только паллиативное действие, облегчит симптомы. Так что вылечить ее низзя, – добавила Лесли; никогда раньше она не говорила «низзя», а теперь, видимо в память об Эмме, стала употреблять ее любимые словечки, благодаря которым Эммины романы стали бестселлерами.
Миссис Оустлер собрала фотографии и спрятала их в ящике рабочего стола, там, где хранились руководства по домашней технике и прочее барахло, где Эмма и Джек, когда учились в школе, брали скотч, скрепки, резинки и кнопки.
Сделать фотографии грудей придумала сама Алиса, наказав Лесли отдать их Джеку, но лишь после своей смерти.
– И какие симптомы у нее сейчас, Лесли?
– Она пьет противосудорожные, и тем не менее, вероятно, несколько припадков еще будет. При мне недавно случился один. Это все я – я нащупала опухоль, я заметила приступ. Я почти все замечаю.
– Похоже на инсульт?
– Наверное, – пожала плечами миссис Оустлер, – еще я заметила, у нее порой резко меняется настроение, даже что-то в личности не так.
– Лесли, у мамы настроение менялось всю жизнь по нескольку раз на дню, а что до ее личности – один черт знает, что у нее там спрятано!
– Она изменилась, Джек. Ты увидишь. Особенно если сумеешь заставить ее поговорить с тобой.
Джек вызвал такси и отправился на Квин-стрит, решив, что просто подождет под дверью салона, пока Дочурка Алиса не объявится. Миссис Оустлер обняла его, положила ему голову на грудь.
– Ей недолго осталось, Джек. Врачи говорят, она даже боли не почувствует, – но осталось ей совсем недолго.
Джек тоже обнял миссис Оустлер. Она не собиралась соблазнять его, просто хотела, чтобы ее обняли.
– А еще тебе нужно поговорить с Морин Яп. Она всю ночь тебе звонила сюда из «Времен года».
– Мне кажется, ей от меня нужно что-то другое, нежели разговоры.
– Джек, ты тупица – я сказала, это тебе нужно с ней поговорить. Она блядь не блядь, а онколог, понимаешь ли.
– Вот оно что.
Портье немало удивился, снова увидев перед собой Джека Бернса, который оплатил счет и уехал пару часов назад. Джек собирался остановиться на несколько дней в Нью-Йорке, а потом вернуться в Лос-Анджелес, но теперь все изменилось, и он объяснил портье, что останавливается во «Временах года» на неопределенное время, сиречь, пока не скажет, что уезжает. Еще он спросил, притворившись, что его это совершенно не интересует, уехала или нет некая Морин Яп. Оказалось, доктор Яп только что звонила портье и заказала завтрак в номер.
Джеку дали ключ от его же номера. Уходя, он забыл снять с ручки двери карточку «Не беспокоить», так что в номере все было так, словно он и не выходил из отеля, словно не побывал в Форест-Хилле, словно не узнал, что его мама, оказывается, умирает. Джек представил себе, как он позвонит Морин и скажет:
– Доктор Яп, портье беспокоит. Вы заказывали завтрак, у нас новый десерт – Джек Бернс, не желаете?
И ответ, конечно, будет таков:
– Да, будьте так добры.
Потом он решил, что придуриваться не стоит, – когда Морин сообщала ему, что живет во «Временах года» под девичьей фамилией, она говорила это без тени юмора.
Он на скорую руку принял душ, накинул гостиничный халат и дурацкие белые тапочки; казалось, он то ли отправляется в бассейн, то ли возвращается оттуда. Он уже знал, в каком номере остановилась Морин, его просветил портье, хотя тому и не полагалось так поступать. Но Джек ведь был не простой смертный, а кинозвезда; даже если бы он позвонил портье и потребовал доставить в номер пиццу с двумя шлюхами, то означенное минут через сорок оказалось бы у него.
Джек хорошо знал по кино, что частенько самое сильное впечатление производишь, не говоря ни слова, поэтому просто постучал. Морин Яп посмотрела в глазок и увидела в нем лицо своего любимого актера самым что ни на есть крупным планом. Ей только что принесли завтрак – и на тебе, на десерт еще и Джек Бернс в купальном халате!
– Я растолстела, еда из красного «Эда Гувера», – снова промямлила Морин; она тоже была в купальном халате, только без белых тапочек (свои Джек оставил у двери).
– Ради чего ты прилетела из самого Ванкувера? – спросил он, снимая с нее халат.
– Захотела, чтобы у
