Эта мечта Высоцкого о поездке в Италию сбудется в июле 1979 года.
«Везет — играй!» — кричим наперебой мы.
Есть для себя патрон, когда тупик. Но кто-то вытряс пулю из обоймы И из колоды вынул даму пик.
Здесь обыгрываются история с постановкой Юрием Любимовым оперы П.И. Чайковского «Пиковая дама» в Париже и разгромная статья дирижера Большого театра СССР Альгиса Жюрайтиса «В защиту “Пиковой дамы”»[1295]. Как вспоминает один из авторов постановки Альфред Шнитке (двумя другими соавторами были дирижер и композитор Геннадий Рождественский и художник Театра на Таганке Давид Боровский): «Хорошо помню совершенно неожиданное появление Жюрайтиса в театре, приехавшего из Парижа, где он находился тогда на гастролях, и — как я понял позднее — привезшего свою статью. Стоя в коридоре театра, он громогласно ругал новую версию “Пиковой дамы” Любимова — Шнитке — Рождественского, с которой ему якобы удалось познакомиться в Париже. Вокруг него собралась целая толпа любопытных.
Интересная деталь: Жюрайтис приехал тогда в Москву на новом автомобиле, который он только что купил в Париже. Совершенно очевидно, что такой неожиданный и краткий приезд в Москву был специально санкционированной где-то в верхах оплаченной командировкой по доставке статьи.
Что могло стоять за этим? Я уже тогда догадывался. Стоял за этим не кто иной, как Суслов, со всеми его закулисными махинациями. Ведомство Суслова поддержало всю эту интригу»[1296].
Статья Жюрайтиса послужила катализатором новой волны запретов: «После этой публикации советские власти запретили Ю.П. Любимову выехать в Париж, премьера спектакля была сорвана»[1297]. Теперь становится понятной следующая строфа: «Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке[1298], / На вас ушаты вылиты воды. / Прохладно вам, промокшие до нитки! / Обсохните — и снова за труды».
В таком же положении представал лирический герой Высоцкого в «Песне мыши», где на него тоже были «ушаты вылиты воды» в виде разлившегося моря, и в черновиках «Гербария»: «И вдруг — это море около, / Как будто кот наплакал, — / Я в нем, как мышь промокла, / Продрогла, как собака» /4; 102/, «Промок в студеном море я» /5; 365/. Да и в концовке «Песни автозавистника» его поливали грязью: «Ах, черт! “Москвич” меня забрызгал, негодяй!».
Достойным уже розданы медали,
По всем статьям — амнистия окрест.
Нам по статье в «Литературке» дали, Не орден — чуть не ордер на арест.
Речь идет, в частности, о разгромной статье редактора «Литгазеты» А. Чаков-ского «Точки над ь> (выпуск от 8 марта 1978 года). А через три дня в «Правде» появилась статья Жюрайтиса, после чего Юрий Любимов решил обратиться за помощью к секретарю ЦК КПСС Черненко и 15 марта написал ему отчаянное письмо[1299]!
Резонанс от этого скандала оказался столь велик, что отреагировал даже глава КГБ Андропов, направивший 20 марта 1978 года в ЦК КПСС докладную записку[1300].
Тут одного из наших поманили
Туда, куда не ходят поезда,
Но вновь статью большую применили -И он теперь не едет никуда.
Подобным образом охарактеризует себя и лирический герой Высоцкого, который часто оказывается невыездным (вспомним стихотворение «Жил-был один чудак…»): «Мы с мастером по велоспорту Галею / С восьмого класса — не разлей вода, / Но Галя — то в Перу, то в Португалию, / А я пока не еду никуда». Это четверостишие Высоцкий прочитал 18 декабря 1979 года на концерте в московском издательстве «Прогресс» в таком контексте: «Теперь послушайте две шуточных песни. Одна называется так: “Полчаса в месткоме, или Инструкция перед поездкой за рубеж”. Начинается, даже начало песни: “Мы с мастером по велоспорту Галею…”». Далее Высоцкий читает это четверостишие, после чего говорит: «Так что это <он> будет петь. Но вот всё-таки его пустили, этого человека, и, значит: “Я вчера закончит ковку…”»; исполняет «Инструкцию перед поездкой», а следом вторую серию — «Таможенный досмотр», в черновиках которого лирический герой сетует: «Я уж не поеду никуда» (АР-4-217). Как видим, герой стихотворения «Мы с мастером по велопорту Галею…», а также «Инструкции перед поездкой» и «Таможенного досмотра» — это один и тот же персонаж (alter ego автора), но выступающий в разных ролевых ситуациях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Даешь, Таганка, сразу: «Или — или!».
С ножом пристали к горлу — как не дать!
Считают, что невинности лишили… Пусть думают — зачем разубеждать?
Этот ультиматум властей «Или — или» уже встречался в «Песне Бродского» (1967) и в «Приговоренных к жизни» (1973): «.. Ну а потом предложат: “Или — или”. / Или — пляжи, вернисажи или даже / Пароходы, в них наполненные трюмы, / Экипажи, скачки, рауты, вояжи / Или просто — деревянные костюмы», «В дорогу — живо! Или — в гроб ложись. / Да, выбор небогатый перед нами».
Вообще же мотив насилия со стороны власти подробно разрабатывается во многих произведениях — например, в «Песне о вещей Кассандре»: «Конец простой — хоть не обычный, но досадный: / Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Кассандрой, / А как простой и ненасытный победитель», — а также в откровенном наброске, хранящемся в РГАЛИ: «Все мы словно в подворотне трахнуты…»[1301]. По мнению С. Жильцова, данный набросок (имеющий продолжение) был написан в последний день матча Карпов — Корчной в Багио, то есть 18 октября 1978 года: «Ходом с Е4 <на> Е2 / Наше самолюбие задето! / Всё же этот Карпов — голова! / Выиграл, пускай едва-едва, / Сделал претендента-диссидента»[1302]. Бросается в глаза саркастичность этих строк, поскольку речь в них ведется от лица советского народа, как и в написанном через год стихотворении «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…»: «А мы стоим на страже интересов / Границ, успеха, мира и планет».
Кроме того, угроза перерезать горло — «С ножом пристали к горлу…» — напоминает «Черные бушлаты», где даже такая перспектива не могла остановить лирического героя: «Напрасно стараться — я и с перерезанным горлом / Сегодня увижу восход до развязки своей» (впервые же этот мотив возник в «Серебряных струнах»: «Перережьте горло мне, перережьте вены, / Только не порвите серебряные струны!»).
А знать бы всё наверняка и сразу б,
Заранее предчувствовать беду!
Но все же, сколь ни пробовали на зуб. -
Мы целы на пятнадцатом году.
Здесь перед нами — явный парафраз наброска 1975 года, где лирический герой говорил о своих взаимоотношениях с властью: «Знать бы всё — до конца бы и сразу б — / Про измену, тюрьму и рачок! / Но… друзей моих пробуют на зуб. / Но… цепляют меня на крючок» (С5Т-3-271). Да и в «Балладе о детстве», также датируемой 1975 годом, читаем: «…В первый раз получил я свободу / По указу от тридцать восьмого. / Знать бы мне, кто так долго мурыжил, — / Отыгрался бы на подлеце! / Но родился, и жил я, и выжил, — / Дом на Первой Мещанской — в конце».
Как известно, за день до рождения Высоцкого, 24 января 1938 года, Президиумом Верховного Совета СССР был принят указ «Об амнистии в ознаменование 20-летия Рабоче-крестьянской Красной Армии»[1303] [1304]. Таким образом, становится понятным, что «подлец», на котором хотел бы отыграться поэт, является персонифицированным образом советской власти, которая его мурыжила, не выпуская на свободу. И этот же глагол он применял к властям, рассказывая на одном из домашних концертов о том, как запретили его песни («Сколько чудес за туманами кроется…» и другие) в фильме В. Бычкова «Мой папа — капитан» (1969): «Ну, и пришел, значит, режиссер… Ему два месяца мурыжили картину, не давали выходить с моими песнями. Он пришел к Романову просить.[1304] А тот даже не стал слушать, говорит: “Мы не можем воспитывать на песнях Высоцкого нашу молодежь!”»[1305].
