Франческо только кивнул и протянул руку.
-Дорогая кузина Сиди, - вспомнил Мартин письмо, - я хочу вам принести искренние
соболезнования и скорблю, вместе со всей семьей, о вашей утрате. Я знаю, что вы с матушкой и
братом уезжаете на север. Я тоже туда еду, с папой, до осени, поэтому мы сможем увидеться.
Потом я буду в Кембридже, дорогая кузина Сиди, и был бы рад получить от вас письмо. Если вы
разрешите, я вам тоже буду писать. С искренним уважением, ваш кузен, Мартин Кроу.
-Хорошо получилось, - удовлетворенно подумал Мартин, вспомнив стопку бумаги, что он
испортил, перечеркивая слова и грызя перо.
Юноша искоса посмотрел на строгий профиль дяди Джованни, на его почти седые волосы. Темные
глаза мужчины были обрамлены морщинами: «Он Пьетро вырастил, с младенчества. Господи, как
жалко его, как жалко Рэйчел и детей...»
Мать почти все время проводила в Мейденхеде. Приезжая оттуда, Марта вздыхала и разводила
руками: «Должно время пройти. Ничего, Рэйчел вернется на север, приют откроется, ей немного
легче станет, бедной».
-Я у него учиться буду, - Мартин все смотрел на Джованни. «Математике. Папа и мама, меня,
конечно, неплохо подготовили, и Майкл тоже. Все равно, говорят, он очень строгий
преподаватель».
Внизу зашевелились. Питер шепнул Майклу: «Ты сразу на Ганновер-сквер иди. Марта у Холландов,
помогает им собраться. Не надо сейчас Мэри одну оставлять, мало ли что».
Майкл только кивнул.
-Это мог бы быть я, - думал он, глядя на голосующую палату общин, - на месте Пьетро. Или любой
инженер, мои коллеги, мои друзья..., Как это папа сказал - нельзя такое прощать. И верно, нельзя.
Дело ведь не в машинах, новые машины построим..., но убивать людей, оставлять детей
сиротами...- он незаметно перекрестился. Прикоснувшись к медальону, что висел у него под
рубашкой, Майкл одними губами сказал: «Господи, помоги нам».
Ему казалось, что все хорошо. Мэри была веселой, работала с бумагами, помогала ему готовить
лекции для Кембриджа, гуляла. Еще на Пасху он катал ее и сына на лодке. «Врачи говорят, что все
в порядке, - вспомнил Майкл. «Все обойдется, обязательно. Будет у нас еще один сын, или дочка.
Дочка, - он внезапно, нежно улыбнулся. Спикер что-то прокричал.
-Все, - повернулся к ним герцог. «Палата проголосовала «за». На следующей неделе билль будет в
Палате Лордов. Там я никаких затруднений не предвижу. Оттуда он пойдет на подпись к принцу-
регенту, и в следующем месяце станет законом. Смерть через повешение за саботаж на
производстве».
-Спасибо тебе, - только и сказал Питер, поднимаясь. «Спасибо, Джон». Джованни подал ему руку.
Джон, отведя его в сторону, тихо проговорил: «Дядя Джованни, принц-регент назначил особую
пенсию для Рэйчел..., Я понимаю, что...»
-Пьетро уже не вернуть, - Джованни взглянул в сторону медленно пустеющей Палаты.
-Я сейчас поеду, заберу Рэйчел. Она у архиепископа Кентерберийского, с детьми. Церковь пенсию
ей выделила, Аарона будут обучать за счет архиепископа. Они денег дают, на второй приют. Для
мальчиков, - темные глаза Джованни потеплели, - будет рядом с нашим стоять. «Дом Петра». В
нашем сиротском доме девочки останутся.
-Да, - только и смог сказать Джон. «Да, так будет..., хорошо, дядя Джованни».
Они спустились в отделанный мрамором вестибюль. Франческо почему-то покраснел: «Я чуть
позже приеду в Мейденхед, папа. У меня дела, в Лондоне...- он замялся. Пожав мужчинам руки,
Франческо вышел.
Она прислала письмо, в ответ на то, что Франческо отправил ей, вернувшись из Лидса. Она
написала, что будет ждать его в Гайд-Парке, у Серпентайна.
На улице было сыро, промозгло, но Франческо решил: «Не хочу брать экипаж. Хоть голова яснее
станет». Он шел к Гайд-Парку, повторяя слова брата - те, что Пьетро сказал ему на залитом
солнцем холме, улыбаясь, держа в руках цветок: «Не надо бояться».
-Не буду, - пообещал себе Франческо. Невольно перекрестившись, он зашел в открытые, кованые
ворота. На дорожке было пусто - публика сидела по домам, прячась от дождливого лета. Он
увидел впереди серую, как ее глаза, гладь Серпентайна. Остановившись, тряхнув головой,
Франческо шепнул: «Сейчас я ей все и скажу».
Невысокий, седоватый человек в сутане остановился и показал на дерево: «Это, мои милые,
инжир. Ему уже, - архиепископ задумался, - двести лет. Он до сих пор приносит плоды. Осенью я
вам пришлю корзинку, обязательно».
Обе девочки, - белокурая и рыженькая, - были в черных, траурных платьицах. Архиепископ,
обернувшись к Рэйчел, - та сидела в беседке, держа на руках заснувшего сына, попросил: «Иисус,
позаботься ты о них. Не о бренных вещах, Господи, это мы все сами сделаем. Утешь их души,
успокой их…»
-У нашего дедушки, он на Святой Земле живет, - звонко сказала младшая девочка, - есть
гранатовое дерево. Мама говорила. А у вас есть такое, ваша светлость?
Архиепископ развел руками: «Не растут они у нас, милые. Им здесь холодно. Бегите, - он
перекрестил девочек, - вам чай в библиотеке накрыли, там вкусные булочки. Мы с вашей мамой
скоро придем».
Старшая девочка подняла на него голубые глаза: «Ваша светлость, спасибо, что помолились с
нами, за душу папы».
Он только вздохнул и, наклонившись, поцеловал их головы: «И буду молиться, милые». Девочки
уходили, держась за руки. Когда они завернули за угол, Диана блеснула зеленоватыми,
прозрачными глазами: «Я не люблю Иисуса».
-Диана! - ужаснулась Ева, перекрестившись. «Как ты могла сказать такое, папа ведь…»
-Он забрал папу, - младшая девочка раздула красиво вырезанные ноздри: «Не люблю, но
молиться буду. Не хочу маму расстраивать».
Мать плакала. А если она не плакала, то, как на похоронах, - стояла, или бродила, чуть
пошатываясь, ни с кем ни разговаривая. Когда они приехали в Мейденхед, бабушка Изабелла
отвела их в сторону: «Вашей маме сейчас очень плохо, милые, но вы не бойтесь, она оправится».
-А вдруг не оправится, - тогда, отчаянно, подумала Ева. Она вспомнила, как отец, прошлым годом,
хоронил миссис Блэкмор. Марджори, ее дочь, ровесница Евы, - девочки дружили, - потом, сидя на
ступеньках крыльца, грустно проговорила: «Она не в себе была, с тех пор, как папа в шахте погиб.
Совсем на себя рукой махнула, я по дому все делала. А потом повесилась. Теперь меня бабушка
забирает, в Ливерпуль, - девочка показала на запад, - Господь его знает, как там все сложится».
-Все будет хорошо, - уверенно ответила Ева и похолодела: «Господи, помоги ей. Марджори теперь
круглая сирота».
-И мы такими можем оказаться, - поняла девочка, слыша ласковый голос бабушки Изабеллы. Она
проводила с ними почти все время, - она, и бабушка Марта, и Сидония. Их катали на лодке,
занимались с ними, читали книги. Дедушка Джованни и Франческо отвезли их в Лондон и
Кембридж. Мать все это время лежала с Аароном в спальне. Там были задернуты шторы, пахло
травами. Девочки, приходя туда, робко останавливались на пороге.
Мать протягивала к ним руки. Они, устроившись рядом, все вместе плакали.
Ева сидела с дедушкой. Он читал девочке письма - Джованни написал в Иерусалим, и в Америку,
семье Горовицей.
Она как-то помялась: «Дедушка, а вы знали родителей моего папы? Они же в Иерусалиме
похоронены?»
-Нет, милая, - Джованни улыбнулся, - не знал. Бабушка Марта знала, она расскажет тебе. А мама
расскажет о твоей бабушке Дине.
Бабушка Марта и вправду - рассказала, когда они сидели в цветущем, летнем саду. Ева, слушая ее,
прижавшись к пахнущему жасмином шелку, вздохнула: «Жаль, что они не поженились».
-Они хотели, - Марта поцеловала белокурые волосы и, пронзительно, подумала: «Сироты. Господи,
помоги им. Мы все сделаем, конечно, на ноги их поставим, но ведь отца никто не заменит…»
Она поднялась к Рэйчел. Держа ее за руку, Марта слушала тихий плач женщины. «Тетя Марта, -
Рэйчел уткнулась в подушку, - я не хочу, не хочу жить…, Зачем все теперь, если Пьетро нет…»
Марта скинула туфли и легла рядом.
-Расскажу тебе кое-что, - она вздохнула. Рэйчел слушала и вдруг подумала: «Как я могу? У нее там,
во Франции, никого не было. У нее мужа убили, ребенок умер, Элиза на руках была, и она не
сдалась. У меня же семья…, Все так заботятся о нас. И Пьетро, - она всхлипнула, - Пьетро бы хотел,
чтобы я была счастлива, я знаю».
Она пожала нежные пальцы Марты: «Спасибо вам, тетя. Я встану, непременно…»
Марта забрала спящего Аарона и покачала его: «Сколько надо тебе, столько и лежи, милая. Есть,
кому за детьми присмотреть».
Аарон проснулся и потребовал, зевая: «Гулять!»
