запрещено, значит, можно, так даже в школе говорили. А мне не запрещено отвезти вас всех в отделение. На каком основании? Основание всегда найдется, хочешь, у тебя в кармане найдется?
Потом были еще какие-то неприятные слова, Саше стало скучно, да и голову напекло, поэтому она уже не вслушивалась и продолжила пулять косточками в столб, чтобы допулять их все и немного полежать. Красные «жигули» уехали, мент обошел свою машину и повернулся лицом к пенсионеркам. Пока он говорил женщинам, как они правильно сделали, что его вызвали, что это его работа – спасать граждан, а может, и призвание, Саша целилась в мента косточкой, будто хотела выстрелить. Он снял свою фуражку и увидел Сашу.
– Чего?
– Чего? – переспросила Саша.
– Саша?
– Саша! – Она пульнула косточкой в сторону мента.
– Спускайся давай!
Саша вытряхнула черешневые косточки на улицу, обтерла одну ладонь о другую, ушла с балкона, оставила его открытым, взглянула на Женю, который лежал уже на подушке и смотрел перед собой, быстро сполоснула руки в ванной, почему-то не посмотрела в зеркало, натянула кеды прямо на босу ногу, зашнуровывать не стала и спустилась вниз – в домашнем сарафане, слегка растрепанная, губы все в бордовом соке.
Однажды училка начальных классов придумала сделать доску позора и писать на ней имена тех, кто кричал на уроке, не сдал тетрадь, отказался счищать с линолеума жвачку, ел под партой булочку, принес в школу игральные карты. За одну провинность получали только выговор, за две – запись в дневнике, но если ты косячил постоянно, твое имя появлялось на доске позора. Сережино имя с нее никогда не стирали, как и Сашино, хотя в основном там отмечались мальчишки или, как тогда говорили, пацаны. Смысл доски позора был не очень ясен, пацаны иногда даже гордились своим именем на ней.
Поздоровались, Сергей назвал ее «Сашкой», и это было, в общем, ничего. Саша улыбалась, она пока не знала, какие чувства испытывает к Сергею, но почему бы и не улыбнуться.
– Где была? Я слышал, в Москве?
– Ага.
– Вот все в эту Москву едут, но там же жить невозможно. Помойка, большая деревня.
Говор Сергея был очень южным, гласные растягивались одинаково, что в начале слова, что в конце, а интонация уходила вниз, как будто чуть обиженно. Саша удивилась, что не замечала этого в детстве, хотя она, наверное, и сама говорила так же.
– Сереж, а ты откуда знаешь?
Саша поняла, что Сергей ей все-таки не нравится, хотя поговорить с ним почему-то хотелось.
– Так это все знают, только ты не знала, так а это, я думал, что ты уже сто лет как замужем, за каким-то москвичом богатым.
Сергей поправил свой ментовский ремень и шумно прогнал слюну через зубы.
– Нет.
Саша ответила без какой-либо эмоции.
– А чего, может, бросил?
Сергей достал из кармана плоский телефон, дорогущий, без царапинок, поместил его между большим и средним пальцами и стал прокручивать, как бы чуть подбрасывая. Саша тянула губы в ширину и молчала.
– А ты почти такая же тощая, как в школе!
– Ага.
– Ну чего, может, номерок мой запишешь? Вдруг проблемы возникнут, ну, или скучно станет.
Саша решила, что Сергей ее совсем бесит.
– Сереж…
– А?
– Телефончик-то в кредит взял?
Саша улыбнулась зубами. Сергей стер с лица все, что на нем было заигрывающего и приглашающего, сдвинул брови, осмотрел Сашу, сделал шаг назад. А тебя только деньги интересуют, да? Ага. Ладно, увидимся еще, москалька.
Саша засмеялась и отвернулась, чтобы идти домой. Сергей сел в свою машину, которая почти сразу зарычала, и покатился. Саша остановилась у подъезда, чтобы почесать голень, на которой вздулся комариный пузырь, и увидела осуждающее лицо подвиноградной соседки.
– Сашенька, ну чего ты такая грубая! Могла бы повежливее, мужчина ведь, хороший мужчина, работа у него вон какая.
– Да, теть Ларис! Петька парень неплохой, только ссытся и глухой.
Сашу не слишком взволновала встреча с Сергеем, хотя они росли вместе и не виделись одиннадцать лет. Но Сергей случайно выдернул из Саши картинку, на которой он вырастал из своего детского гибкого тела и превращался во что-то большое, высокое, сильное, затянутое ремнем и наглое; что-то, что может быть опасным; что-то, что не стоит подпускать к себе близко; что-то, что так и умрет, сжатое в ремень.
Саша поднялась в квартиру, открыла все окна, поправила диванное покрывало. Вспомнила, что снова не полила цветы, вероятно, скоро их все придется выбросить. Она взяла пластиковую бутылку, побрызгала из нее водой в горшки, потом запустила стиральную машинку, потом поскроллила ленту в «Фейсбуке»[1], куда она никогда ничего не писала, потом подогрела суп, поела вместе с Женей и вымыла посуду. После этого Саша встала посреди большой комнаты, где теперь спала, и решила, что не обязана заботиться еще и о каких-то там цветах, которые напихала в квартиру ее мать, и по очереди вынесла в подъезд все горшки, расставив их по подоконнику и под ним. Женя после обеда сидел в кресле, он следил за Сашей и каждым горшком, затем встал, пошел в ванную, взял тряпку для пыли, намочил ее под краном и выжал, снова сел в кресло. Когда Саша отнесла последний горшок и вернулась, Женя протянул ей мокрый комок. «Женя, ты молодец, спасибо», – сказала Саша, взяла тряпку и стала тереть подоконник. Каждый раз, когда ткань чернела, Женя брал ее, чтобы помыть в раковине, и возвращал Саше. После уборки Саша попыталась позвонить в больницу, у нее был только номер общего телефона, но трубку никто не взял – наверное, уже было поздно.
Когда Саша с Женей снова пришли в Суворовку, это было утром, Джумбер находился в своем кабинете – долго с кем-то разговаривал, пришлось подождать. Саше хотелось скорее забежать и рассказать все, что она придумала, поэтому ожидание схватило ее за плечи и трясло. Саша не пустила Женю исследовать дневной стационар, а попросила его зайти к Джумберу вместе. Когда кабинет освободился и Джумбер пригласил Сашу, она сорвалась с места, случайно задев Женю.
Джумбер протянул руку Жене, сказал, что рад его видеть снова, Женя тоже протянул руку и сжал ладонь врача, все выглядело так, будто они встретились в офисной переговорке и совершают обычный корпоративный ритуал. Затем Джумбер так же обыденно протянул руку Саше, что, как подумала сама Саша, казалось немыслимым жестом здесь, в южной провинции, и в то же время выглядело красиво и аккуратно. Затем Джумбер пригласил всех сесть, опустился в свое кресло и сложил на столе руки.
– Мы откроем радиокружок, где авторами будут
