Серж испытывал неведомое прежде страдание. Он был далек от политики, не выходил за пределы легкомысленной пестрой среды, состоящей из богемных художников, острословов, веселых прожигателей жизни, для которых угрюмые пророчества о гибели России, о злодеях, захвативших страну, о вымирающем народе были дурным безвкусным бормотанием, набившем оскомину, лишенным поэтического смысла и художественного содержания. Но все, что случилось с ним самим: существование чудовищного подземелья в центре Москвы, с пытками и казнями, с безмолвными рабами, которых, как зверей, отлавливают среди московских площадей и проспектов, – это показало ему другую, подземную Россию. Над этой подземной страной золотятся главы церквей, несутся роскошные автомобили, звучат заверения политиков и проповеди властителей дум. Теперь же, узнав о замысле адского храма, о торжестве сатанинской церкви, которая вьет гнездо в самом центре России, он почувствовал всю безысходность русской судьбы, всю беззащитность и обреченность Родины, захваченной беспощадными колдунами.
– Ты думаешь, в твой храм потянутся люди?
– И люди, и миллиардные вклады. Если американцы в пустыне Невада создали игорную столицу Лас-Вегас, то почему в России не создать столицу новой религии? Пресыщенные миллиардеры платят миллиарды, чтобы на космическом корабле взлететь в Космос. Они с еще большей охотой заплатят миллиарды, чтобы попасть в антимир. Ты возьмешься за это дело. К твоим услугам самые современные спецсредства, технологии иллюзий, образы Босха и стихи Бодлера, хроника нацистских концлагерей. Когда ты готов приступить к работе?
– А если я откажусь?
– Твоя очаровательная невеста Нинон может пострадать от твоего упрямства.
Серж почувствовал, как огненная ненависть, зародившись под сердцем, жарко плеснула в голову, растворила во лбу заросшее костью око, была готова ударить Вавилу, как бьет броню танка кумулятивный снаряд. Но Вавила протянул руку, осторожно коснулся его лба, словно прикрыл растворившееся жерло. И ненависть отхлынула, вернулась под сердце, улеглась, свернувшись кольцом, как затаившийся зверь.
– Где Нинон? – спросил Серж, укрощенный прикосновением руки.
– Рядом, наверху, над тобой. Как только ты сделаешь первый эскиз, вы окажетесь вместе.
– Лукреций Кар посвящен в твой чудовищный замысел?
– С ним работают. Он предоставил нам некоторые препараты, воздействующие на реликтовую память. Если хочешь, я продемонстрирую тебе их эффект.
Вавила подошел к экранам. Стал перебирать на панели клавиши, зажигая цветные мониторы. Один за другим появлялись отсеки подземной тюрьмы. Спальный отсек с двухъярусными койками. Уборная с подставками для ног, похожими на железные лапти. Рабочее помещение, где белорус Андрей строчил швы на распоротых пиджаках и юбках. Верстак с горой мертвых собак и кошек, где теперь, вместо казненного Раджаба, работал другой таджик. Столы с грудами испорченных скользких кур, с которых счищали слизь, отбеливали, опрыскивали, заворачивали в блестящий целлофан с нарядной этикеткой. Другой стол, на котором были разбросаны полусгнившие рыбины с выпученными глазами. Их скоблили, вдавливали на место глаза, заворачивали в целлофан. Серж увидел свою стиральную машину с ворохом грязного белья. Машина бездействовала, дожидаясь возвращения Сержа. Вдруг появился огнедышащий зев печи с лохмотьями сгоравшего мусора – место гибели несчастного Раджаба. И тут же возникла устрашающего вида установка, превращавшая отходы в мелкую крошку, – контейнер с мусором, в котором вращалась острая, как бритва, фреза, и у Сержа от ее отточенных кромок возникла боль в каждой клеточке, словно фреза рассекала его на корпускулы.
– Сегодня Керим Вагипов устраивает прием ветеранам. – Вавила задержал палец на одной из клавиш. – Ему не чужда благотворительность. Сегодня он пригласил ветеранов войны в этот сталинский бункер, чтобы вручить им конверты с деньгами, снабдить продуктами. Давай посмотрим, как протекает их встреча.
Вавила нажал клавишу. На экране возник просторный кабинет, обшитый деревянными панелями, с рабочим столом, на котором горела лампа под зеленым абажуром, стояли телефоны. На стене висел портрет Сталина в простом френче, с черными, очень густыми волосами и тяжелыми усами, закрывавшими верхнюю губу.
В кабинете собрались старики, тощие, в вислых пиджаках, густо посыпанных орденами и медалями. Несколько генералов, на которых неловко сидели парадные мундиры советских времен с потускневшими золотыми погонами. Их животы перетягивали потертые пояса, с которых свисали кортики. Была маленькая седая старушка, сплошь увешанная наградами, знаками отличия, юбилейными эмблемами, которые своей тяжестью тянули ее к земле, и, чтобы не упасть, она опиралась на палку. Все они благоговейно поглядывали на портрет Сталина, гладили край стола, касались зеленой лампы и телефонов, по которым мог говорить генералиссимус, спускавшийся в бункер во время атомных учений.
Внезапно в кабинет вошел Керим Вагипов. Серж едва узнал его – маленький рост, кукольные руки и ноги, несоразмерность головы и других частей тела, которой отличаются лилипуты. Но теперь тат сменил обличье. На нем уже не было сверкающего чешуйчатого трико и роликовых коньков. Ладно сшитый, белоснежный китель генералиссимуса был украшен небольшой, под стать росту самого тата, бриллиантовой звездой Победы. Алые лампасы спускались вдоль темно-синих брюк вплоть до маленьких, ярко начищенных ботинок.
К верхней губе прилепились седоватые усы. Одна рука была заложена за борт кителя, в другой дымилась трубка. Он обошел гостей, посылая в их стороны струйки дыма.
– Здравствуйте, товарищи, – произнес мнимый Сталин.
Ветераны обомлели, колыхнулись сначала назад, а потом вперед, словно на их тростниковые тела дунул ветер. Они смотрели на портрет вождя, украшавший стену. Переводили взгляд на тата, который окуривал их голубыми дымками. И в их склеротических головах происходило смятение. Их полуслепые слезящиеся глаза не могли оторваться от бриллиантовой звезды. Их стариковская память озарялась сполохами давних салютов, когда над Москвой расцветали пышные букеты, а в темно-синем небе, в перекрестье прожекторов, парило любимое лицо генералиссимуса.
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – воскликнул генерал с вытекшим глазом, туго перетянутый парадным ремнем.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – произнес дребезжащим голосом худой старик, чей пиджак блестел медалями за взятие европейских столиц.
И уже не было сомнения, что пред ними их любимый вождь, который вел их сквозь смертельный пожар войны, взламывая врата европейских твердынь. Старушка, согбенная под тяжестью военных наград, распрямилась, отбросила палку и, обращаясь к остальным ветеранам, тонко, задыхаясь, воскликнула:
– Товарищу Сталину, ура!
И все нестройно, блеклыми голосами, подхватили:
– Ура!
Тат легким мановением руки, благосклонно, с доброй усмешкой, остановил восторги. Подошел, поздоровался с каждым, расспрашивая, кто, где воевал.
– Второй Украинский фронт, товарищ Сталин.
– Первый Белорусский!
– Четвертая воздушная армия!
– Дивизион подводных лодок Балтийского флота!
– Пятый танковый корпус.
Они молодели на глазах. К ним возвращалось зрение. В дряблые мускулы вливались силы. Сердца дышали волей и счастьем. Они были снова солдатами несметной армии, и с ними был их вождь, их грозный и непобедимый полководец, с чьим именем они бросались в атаку, горели в танках, топили немецкие транспорты, умирали под пытками, неодолимой лавиной катились к Берлину, неся перед собой алое священное знамя.
Вождь заглядывал в их преданные счастливые лица, желая убедиться, что народ по-прежнему верен вождю, по его первому слову пойдет на муки и подвиги, сберегая великую красную Родину.
– Мы тут с товарищем Микояном посовещались и решили выделить из стратегического запаса немного продуктов и «наградные», скромно, в условиях послевоенного времени.
Тат хлопнул в ладоши, и служители вкатили тележку с пакетами. Тат извлек из пакета курицу золотисто-янтарного цвета, обтянутую целлофаном с яркой наклейкой, и рыбину с серебристым отливом, упакованную в целлофан. Показал ветеранам и снова спустил в пакет. Раздавал подарки, конверты с деньгами. Ветераны благоговейно принимали дары, ставили пакеты на пол, засовывали в них конверты.
– А теперь, как водится на Руси, можно и по сто грамм фронтовых, – бодро, расправляя усы, произнес генералиссимус, оглядывая гостей озорным взглядом.
Снова появились служители с тележками, на которых поблескивали граненые стаканчики с водкой и лежали кусочки черного хлеба с селедкой. Ветераны дрожащими руками разбирали стаканчики. Смотрели на вождя, который поднял стакан.
Сержу, наблюдавшему фантастическую картину, казалось, что он сходит с ума. Он присутствовал в театре галлюцинаций. Лилипут с бриллиантовой звездой, раздававший ветеранам испорченные продукты, был для них истинным Сталиным. Их не смущал его крохотный рост. Они забыли о том мартовском дне пятьдесят лет назад, когда рыдающие толпы провожали к мавзолею артиллерийский лафет с гробом вождя. Им были нипочем антисталинские кампании, огнеметом выжигавшие в народе сталинский образ. Сталин был жив, был с ними. И опять их жизнь была полна великого смысла, и они были готовы запускать моторы своих неистовых танков, поднимать в небеса над Берлином краснозвездные самолеты, кидаться грудью на пулеметные амбразуры.
