Откуда, из-за какого угла ударила в него черная молния? Кому было угодно разрушить его жизнь и уклад, который он скрупулезно выкладывал, как выкладывают мозаику из драгоценных кусочков смальты? Его эстетизм, которому он подчинил свое существование, – изысканную манеру одеваться, модную прическу, дорогой автомобиль и квартиру, обставленную красивыми и дорогими предметами. Его уникальное творчество, позволявшее создавать волшебные образы, в которых космические фантазии облекались в музыку, цвет, пылающее светилами небо. Русская поэзия и живопись, народная хореография и авангардная пластика танцев напоминали мистерию новой, еще не названной религии. И все это было опрокинуто в пропасть, где рокотала подземная музыка тьмы, словно башня Татлина погружала свои спирали в преисподнюю: из божественного рая в кромешный ад.
Он сыпал порошок в машину, набивал ротор комьями испачканной материи, пускал механизм. И пока хлюпало, булькало, рокотало, старался воспользоваться рецептами Лукреция Кара и проточить коридоры, сквозь которые мог выбраться на свободу.
Он вцепился в цветастый бабушкин сарафан, прячется за нее, а на них наступает боком, ударяет когтями землю, трясет разгневанным красным гребнем огромный петух, золотой, с зеленым отливом, злым рубиновым глазом. Бабушка гонит прочь сердитую птицу, топает на нее, кричит. Вот-вот между ними произойдет сказочная схватка, и в стороны полетят разноцветные перья.
Из темного уголка своей детской кровати он смотрит на маму, которая лежит и читает книгу. Свет лампы падает на книгу, на ее чудесное лицо, пышные каштановые волосы, розовые дышащие губы. И он так любит ее, так дорожит этим тихим вечерним мгновением, их драгоценной близостью, неразрывностью.
Два этих воспоминания были подобны коридорам, выводящим его из бетонного тоннеля в восхитительный мир свободы. Он шел по ним, пока они не наполнились дымкой, металлическим туманом, и он вновь оказался в отсеке под жестяной трубой, из которой стали падать грязные комья. В стенной проем просунулась бородатая голова таджика.
– Давай, отец, простынь неси. Гладить надо.
На верхней койке, после воя сирены, он долго не мог уснуть, поражаясь молниеносной, случившейся с ним перемене, догадываясь, что в этой перемене был свой таинственный смысл. Кому-то безымянному было угодно, чтобы кончилось его благополучное существование и он оказался в ужасных, безвыходных обстоятельствах, среди которых обязан был уцелеть.
Он лежал с открытыми остекленелыми глазами, глядя на освещенный проем дверей, и ему казалось, что по тоннелю, окруженный свитой генералов, проходит Сталин. Его сменяют на красной голливудской дорожке Том Круз и Кэйти Холмс. А потом по зеленой чудной траве, вытянув гибкую шею, в жемчужных пятнах лунного света, грациозно проходит гумилевский жираф.
Он очнулся от легкого прикосновения. Около него стоял Лукреций Кар, и в сумерках его глаза продолжали светиться солнцем, как золотая, полная света смола.
– Русский человек – космический человек, – произнес он, словно продолжал начатый ранее разговор. – Если русский человек попадает в ад, он преобразует его в рай. Миссия русского человека – преобразовать мертвую гравитацию ада в невесомость рая.
Лукреций Кар улыбался, оглядываясь по сторонам, где спали окаменелые люди, вдавленные тяготами прожитого дня в свои железные могилы.
– Гагарин был военный летчик, и его учили наносить атомные удары по городам противника. Он улетел в Космос на корабле из тугоплавких металлов и нержавеющей стали. Его окружали антенны и бесчисленные приборы. Он был рулевой, управлявший космической машиной. За его кораблем тянулся огненный шлейф сгоревшего топлива. Но в этой огненной борозде, которую он провел в небе своим космическим плугом, выросли дивные цветы…
Лукреций Кар тихо смеялся, словно не придавал значения черному склепу, куда их всех поместили. И этим рассказом отрицал адскую сущность, их окружавшую.
– Гагарина толкала в Космос не только реактивная сила, но и таинственная мечта, не оставлявшая нас, русских, на протяжении всей нашей бесконечной истории. Ведь вы помните волшебные сказки о чудодейственной яблоне с плодами, дарующими жизнь вечную? Ивана-дурака в своей неподкупной доброте и простоте добывающего жар-птицу? Воскрешение поцелуем нежности и любви лежащей в хрустальном гробу царевны?
Сержу казалось, что Лукреций Кар угадал его уныние и безысходность и пришел на помощь, переливая из желтых медовых глаз солнце, накопленное бог весть в каких сияющих сосняках.
– В каждом русском, даже в самом пропащем и гиблом, притаилась мечта о безгрешной счастливой жизни. В этой жизни отсутствуют порок и вражда, обрекающие нас на преждевременную смерть и уныние. Русская душа, даже если она ввергнута в ад, стремится в небо, в лазурь, к божественной, бестелесной красоте, «идеже несть ни болезни, ни печали», а одно чудесное солнечное существование…
Серж слушал его зачарованно. Это был посланник, спустившийся в катакомбу, где мучались и погибали несчастные. И он нес им надежду, не давал погибнуть, дарил солнечную лучистую силу.
– Об этом в сказках русских волхвов, в учении русских старцев, в теориях русских космистов, среди которых бесподобный Николай Федоров, провозгласивший идею земного бессмертия. Это они посылали Гагарина в Космос. Они целовали его в уста перед стартом. Они обнесли его вокруг земли и опустили в весеннюю, краснеющую маками казахстанскую степь…
Это была молитва. Был акафист святому. Была икона, которую Лукреций Кар внес в это затхлое подземелье, чтобы Серж не утратил веры. Чтобы в черной пещере возникла подземная церковь. И тогда молитва, как космический луч, пробьет бетонную толщу, и он снова обнимет бабушку, ее седую чудесную голову. Поцелует мать, ее душистые любимые руки. Станет рассматривать военную фотографию отца, его строгое сухое лицо. Поднимет из перламутровой пены Нинон.
Серж слушал Лукреция Кара, и у того в голосе были волнистые переливы, как у священника, восхищенного молитвенной песней.
– Согласись, мой друг, как мало космические переговоры Гагарина напоминают стихи поэтов Серебряного века. Но это Серебряный век создал поэзию, похожую на божественный непрерывный псалом, в котором славятся красота, любовь, целомудренное обожание природы, поклонение России. Не только земной, но и небесной, собравшей в себе сонм русских праведников и героев…
Серж испытывал сладкое головокружение. Лукреций Кар продолжал свои опьяняющие песнопения, словно поил Сержа волшебным эликсиром, действие которого напоминало препарат «Кандинский». Золотые, как янтарь, глаза чудесно завораживали, восхитительно вдохновляли. Черный каземат расступился, и драгоценно, разноцветно сверкали звезды, реяли туманности, сжимались и расширялись серебряные спирали галактик.
– Я тебе говорил, мой друг, Есенин, обожествивший русскую природу, русскую жизнь, – это Гагарин русской поэзии. Гагарин с его сказочной русской улыбкой, коснувшийся перстами золотой пролетавшей кометы, – это Есенин русского Космоса…
Серж испытывал странное сладкое чувство, волнующее знание о себе, восхитительное переживание того, что он – русский. Его ликующая любовь к мирозданию, его неувядаемая нежность к маме и бабушке, его молитвенный взгляд на осину с багряными листьями, сквозь которые сочилась лазурь. Влажный холод этих круглых осиновых листьев, которые он положил себе на глаза, как золотые монеты, чтобы лечь навсегда в эту любимую землю. Стать лазурью, осиной, гумилевской строкой о Новом Иерусалиме, лучистым проблеском над старой ночной колокольней. И все это объясняло ему, что он русский, делало его неповторимым и одновременно сливало с бесчисленным любимым народом.
– Ты должен знать, что Гагарин – сын Сталина. В нем – искупление всех непосильных трудов, надрывных страданий, кровавых жертвоприношений, которые заплатил русский двадцатый век за то, чтобы человечество преодолело кровавую гравитацию истории. Сталин принес в жертву двоих своих сыновей, третьего, самого младшего и любимого, послал в тридесятое царство – в Космос, чтобы тот вернулся и принес России благую весть…
Серж чувствовал, как уменьшается в нем, становится невесомей, прозрачней его тело. А душа, испытывая небывалую легкость, ликующую свободу, готова превратиться в лучистую вспышку. Мчаться в бесконечной Вселенной, среди цветущих планет и лун. И это усиливало в нем чувство, что он русский, что ему доступны неведомые миры и божественные тайны.
– И еще мы должны понимать, что Гагарин – витязь русской Победы. Победа сорок пятого года – это тот космодром, с которого Гагарин взлетел в небеса. Он принял из рук Кантария алое победное знамя и отнес его в Космос. По сей день оно пламенеет на орбите, вращается вокруг земли. Александр Матросов, накрывший грудью пулеметную амбразуру, был Юрием Гагариным на той грозной мистической войне, на которой Россия принесла вселенскую жертву, выпрямляя согнутую земную ось. Матросов, без скафандра, в солдатской гимнастерке, вышел в открытый Космос и своею смертью открыл Гагарину путь в небеса…
