Вновь заиграл полонез. Тат взлетел, вращаясь в воздухе, как сверкающее веретено. Приземлился, присел в реверансе. Плавно взмахивая руками, поплыл в глубину тоннеля. Обернулся на прощание:
– А вам, дети мои, я делаю подарок. Три самые прекрасные женщины России разделят с вами постель.
Исчез в тоннеле. За ним прошествовал невозмутимый, перетянутый малиновой тканью китаец Сен со своей неизменной плеткой.
Все вернулись в отсек, сокрушенные. Таджики молились, припадая лицом к бетонному полу, воздевали глаза к бетонному потолку, раскрывали ладони, предлагая Аллаху свои бренные жизни. Андрей бережно заправил скомканное ложе Раджаба, положил на подушку крохотный осколок зеркальца.
Появились охранники. Несли под мышками надувных женщин, которыми Керим Вагипов жаловал своих подданных. Женщины были легкие, раскачивали руками и ногами в объятиях охранников, были телесного цвета, с выпуклыми грудями, возбужденными сиреневыми сосками, с курчавыми шерстяными лобками. Одна из них была полным подобием светской львицы, годами развращавшей молодежь в эротических телешоу. Лошадиная челюсть, жадный оскал, мясистые ляжки, вислый зад и выпуклый пупок с мерцавшим пирсингом. Другая надувная дива была резиновой копией модной красавицы, которая работала в разведке, была арестована американцами, выдворена в Россию и здесь странным образом обрела славу секс-бомбы, которая время от времени взрывалась на светских вечеринках и кинофестивалях. Ее огромные груди колыхались, влажный красный рот улыбался, едко-рыжие волосы были на голове, у основания живота и под мышками. Третья резиновая принцесса копировала телеведущую, приглашавшую в свои передачи кумиров шоу-бизнеса. Она доводила их своим кокетством, своим щебечущим голоском до исступления, так что они тупо, с выражением неутоленных орангутангов, рассматривали ее голые колени, ее хрупкие ключицы, ее игривые пальчики, на которые она наматывала свой черно-синий локон. У куклы был бритый лобок и цветная татуировка в паху в виде дракончика.
Охранники раздали надувных женщин таджикам, и те, разделившись, образовали живые очереди. Стояли, окружив кровать, на которой их товарищ с тощими ягодицами наваливался на резиновую наложницу. Мял ей груди, раздвигал колени, кусал плотоядные губы. Женщины издавали стоны, громко дышали, сжимали и раздвигали ноги и время от времени начинали сотрясаться мелкой дрожью. Тогда стоящие кругом таджики принимались приплясывать, цокали языками, оттаскивали в сторону своего неуемного товарища.
– Пора отсюда делать ноги. – Андрей с отвращением отвернулся от унылой оргии.
– Как? – спросил Серж, стараясь не смотреть, как скачет рыжая голова разведчицы, издавая безумный хохот.
– Есть план. Надо до конца изучить обстановку.
– Лукреций Кар сказал, что ты военный?
– Подполковник витебской десантной бригады.
– А что тебя в Москву привело?
– Выполнял спецзадание.
– Какое?
Андрей молчал, словно обдумывал, следовало ли ему раскрывать военную тайну. Но недавняя казнь Раджаба, танцевальные па карлика в блестящем трико, надувные проститутки, принимающие в резиновое лоно раскаленное семя изголодавшихся по женам мужчин, – все это создавало реальность, в которой была бессмысленна конспирация, ибо реальность эта могла оборваться в любую минуту.
– Какое задание? – повторил Серж.
– Восстановление Советского Союза.
Серж с оторопью посмотрел на Андрея, желая убедиться, что недавние потрясения не помутили его разум. Но лицо белоруса, лобастое, длинноносое, заросшее светлой щетиной, оставалось строгим, серьезным. Глаза смотрели с упрямым выражением человека, имеющего осмысленную непреклонную цель.
– В чем же твой план? – осторожно допытывался Серж.
– В России все сгнило. В Кремле одна слизь. Повсюду карлики, вроде Керима Вагипова. Их народ ненавидит. Ждет Минина и Пожарского, которые поведут ополчение. И оно придет, только не из Нижнего Новгорода.
– А откуда?
– Из Белоруссии.
Он сказал это кратко и истово. Это была мысль выстраданная, ставшая сущностью жизни. От таких мыслей, однажды усвоенных, уже не отказываются, не отрекаются под пыткой, носят в груди, даже если в эту грудь вонзаются пули.
– Есть группа офицеров спецназа и десантников. Действующих и отставников. Мы создали в Белоруссии добровольческий отряд, который назвали «Полк Красной армии». Мы перейдем границу у Смоленска и пойдем на Москву. По дороге к нам присоединятся русские гарнизоны, отставники, живущие в городках и деревнях. Мы перейдем границу малым отрядом, а подойдем к Москве армией. Кремлевских карликов никто защищать не станет. Я несколько раз был в России и установил связи с командирами российских частей. Как только в России узнают, что к Москве подошел «Полк Красной армии», к нам присоединятся все военные округа вплоть до Дальнего Востока. К нам перейдут все флоты, все авиационные соединения и ракетные войска стратегического назначения. Наш поход будет молниеносным и бескровным. Временный военный совет проведет выборы, и президентом России и Белоруссии станет батька Лукашенко. К нам присоединятся Украина и Казахстан, это и будет восстановлением СССР.
Серж слушал его с изумлением. Этот фантастический план прозвучал в тюремной катакомбе, где всесильный карлик убивал и мучил людей. В раскаленной печи догорали кости несчастного Раджаба, а его обезумевшие товарищи насиловали резиновых женщин, хлюпающих резиновыми животами, извергающих хохот из резиновых ртов.
– Разве такое возможно?
– Все помнят Советский Союз. Еще живы старики инженеры, способные запустить великие советские заводы. Живы старики академики, способные возродить научные школы. Есть ученые, которые, голодая, не продали американцам своих великих открытий. У нас есть нефть, плодородные земли, электростанции. Мы не будем нуждаться в подачках Запада. У нас есть лидер, каких Западу и не снилось. Лукашенко – это благоухающий славянский цветок, это славянская звезда Вифлеемская. Он объединит расколотый народ, вдохновит на великие труды. У нас снова появятся Королев и Гагарин, и мы полетим на Марс или в другие галактики, как учит нас наш великий Лукреций Кар.
Андрей кивнул в дальний угол, где, усыпленный самогипнозом, лежал в забытьи космист. Серж был поражен. Он мало думал о Советском Союзе, в котором прошло его отрочество. Он чувствовал свою принадлежность к новой России, представляя советское прошлое как что-то тусклое, неповоротливое и усталое, что было преодолено и отвергнуто. Но здесь, в черном подземелье, перед ним был человек, восхищенный красной страной. Он внес в красную погасшую звезду источник чудесного света, и она засияла рубинами, воскресила мечту о недостижимой красоте и премудрости. Серж вдруг подумал, что его фантастические мистерии, его космические мечтания могли стать образом возрожденной красной страны, посылающей в мироздание свои звездолеты.
– Когда ты хочешь бежать?
– Когда уточню обстановку.
– И я с тобой.
– Какой разговор!
Они забрались на свои верхние койки. Серж еще и еще раз обдумывал волнующий рассказ Андрея. В темноте сопели таджики, и слышался смех и щебет, излетающий из резиновых глоток.
Глава девятая
Сидели в столовой, дожидаясь, когда появится кастрюля с месивом. Место Раджаба пустовало, и все теснились, оставляя на лавке незанятую пустоту. Серж почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Оглянулся. За его спиной стоял китаец Сен, тыкал красной рукоятью своей плетки. Испуганно, ожидая побоев, Серж встал, вышел из-за стола. Китаец молча повел его по тоннелю и остановился перед дверью, на которой виднелась полустертая надпись: «Стой! Предъяви пропуск!» Отворил дверь, впустил Сержа в помещение и удалился. Это не была обычная комната с шершавыми бетонированными станами и грубыми светильниками. Всю стену занимали экраны. Перед ними находился пульт с переключателями. Дубовые панели придавали комнате вид кабинета, посреди которого стоял старомодный письменный стол с хрустальными кубами чернильниц. В бронзовых подсвечниках виднелись остатки старинного воска. На стене, над столом, висела картина с видом на уютную провинциальную колоколенку, а под картиной сидел Вавила.
Серж ахнул, увидев его, и не только потому, что их встреча в подземелье казалась невероятной, но и потому, как изменился внешне Вавила. Это не был тучный, неряшливый представитель московской богемы, в обшарпанной, с оторванными пуговицами блузе, экземным лицом и нечесаным комком бороды и усов, всегда почему-то влажных, как у моржа, который вылез на сушу.
Теперь это был видный господин в костюме-тройке, с шелковым изысканным галстуком, благородный, подстриженный, с усами и бородой, в которых светился каждый ухоженный волосок. Упитанное лицо было гладким, с легким здоровым румянцем. Он чем-то напоминал английского премьер-министра начала прошлого века, и от него уже пахло не старым диваном, но вкусным мужским одеколоном.
