- Чистоту соблюдают, чтобы эти не разводились,- сказал нерешительно портной.
Коновала даже передернуло, как будто дотронулись до больного зуба:
- Кто эти?
- Козявки,- сказал портной.- У каждой болезни свои козявки.
Коновал плюнул и стал мрачно себе набивать трубку. Этим дуракам, что ни скажи - все ладно. Вот и ломают перед ними комедию: ручки помоют, фартучек наденут и про козявок наговорят с три короба.
- Насчет чистоты это верно,- сказал печник, улыбнувшись, и покачал головой.- Был я в городе в больнице, рассадил себе на базаре руку вилами. Пошел... Так они - первое дело - мыть. Один раз вымоет, ваткой оботрет, потом опять давай сначала.
- А себе руки мыл? - спросил коновал.
- Мыл, мыл, как же. И перед этим и после этого,- сказал печник,- ровно ты не человек, а обезьян какой-нибудь.
- Ну, вот. Прежде лечили - очков этих не втирали. Бывало, фершел Иван Спиридонович,- с боком или поясницей придешь к нему,- так он рук мыть не станет или ваткой обтирать, а глянет на тебя, как следует, что мороз по коже пройдет, и сейчас же, не говоря худого слова,- мазать. Суток двое откричишься и здоров. А ежели рано кричать перестал, опять снова мазать.
- Здорово драло?
- Здорово...- неохотно отозвался коновал,- ежели бы такого вот стрикулиста, что теперь в городской больнице орудует, промазать как следует, двух дней бы не выжил. Уж на что мы крепки были, а и то...
- Да, это здорово.
- Прежде денег даром не брали.
- А вот глухой у нас был,- сказал печник,- вот работал-то - страсть. Не слыхал ни черта. Это что ты ему там про свою болезнь говоришь,- как в стену горох. Да он, если бы и слышал, так все равно бы слушать не стал. У него своя линия. Все, бывало, шепчет что-то. И столько ж он всякой чертовщины знал, заговоров этих! Ты что-нибудь ему поперек дороги пошел, а там, глядишь, по всей деревне червяк сел на капусту, или саранча полетела. Бывало, молебнов двадцать выдуем всей деревней, покамест остановим. Либо выйдет ночью за околицу, шепчет что-то, а наутро лихоманка начинает всех трясти. Вот какие люди были.
- Да, не осталось уж такого народу,- сказала со вздохом старушка Марковна.
- Верить перестали.
- В одно верить перестали, их на другом поймали,- отозвался коновал.- Им бы теперь только чтобы все по-ученому было, а что там в середке, об этом разговору нет. Заместо лекарства капсульки какие-то пошли. Хоть ты их горстями глотай,- ничего не почувствуешь.
- Верно, верно,- сказал печник.- Да вот далеко ходить незачем: моя старуха намедни пошла в больницу, ей там каких-то каточков дали. Так, маленькие - с горошину. Разгрызешь его, а там вроде как зола с чем-то.
- Небось все поела? - спросил, покосившись, коновал.
Печник осекся.
- Нет, штуки три съела и выбросила. Ни шута толку. "Лучше бы,- говорит,- я к Петру Степанычу добежала".
- А отчего же не добежала? На чистоту позарилась?
- Нет, побоялась, от мази кричать дюже будет.
- Нежны очень стали. Хочуть, чтоб я лечил и чтоб без крику обходилось. Через что у тебя болезнь-то будет выходить, коли ты кричать не будешь? Об этом ты не подумал?
- Да, это хоть правильно...
- То-то вот - правильно. Покамест с тобой говоришь, у тебя правильно, а как отвернулся, так опять черт ее что. За больницу кто руку в совете тянул?
- Да это что ж, не я один, там все поднимали,- сказал печник.
- Значит, и все дураки непонимающие. Прежде ребят крапивой драли до самой свадьбы, а теперь они над вами командуют. Оттого у вас и козявки разводятся. Прежде об них и слуху не было. А как только вот эти стрикулисты в фартучках да в очках появились, так и козявки откуда-то взялись. Фартучки да очки есть, а лекарства настоящего нету. Прежде какие мази были! Человека с ног валили, а не то, что козявок. А теперешние и козявки не свалят. Какое же это лекарство, когда в нем силы нету? А уж туману, туману...
- Уж это покуда некуда,- сказал печник.- Намедни кузнец ходил в больницу, кашлял дюже. Пришел. "Плюнь",- говорят; "хорошо, отчего же, можно",- плюнул. А они потом давай в стекла рассматривать.
- Козявок искали,- негромко сказал портной.
Коновал подавился дымом.
Все некоторое время молчали.
Потом портной спросил:
- Ну, а насчет наших как, Петр Степаныч, поправятся?
Коновал в это время выколачивал о бревно трубку; выколотив и почистив ее гвоздиком, он сказал:
- Как кричать кончут, тогда еще приди.
ВРЕДНАЯ ШТУКА
Около шалаша в бывшем помещичьем саду сидели мужики, арендаторы нынешнего урожая, и варили себе кашу с салом в закопченном котелке, висевшем в ямке над огоньком.
- Новым хозяевам мое почтенье! - сказал проходивший по дороге мужичок с палочкой, останавливаясь и снимая лохматую шапку.
Все тоже сняли шапки.
- Что, в собственность к вам отошел? - спросил прохожий, кивнув головой на сад и садясь на перевернутый яблочный ящик.
- Нет, в аренду взяли,- отвечал мужичок, набивавший трубочку.
- Собственность эту теперь прикончили,- сказал другой, сидя на корточках перед котелком с ложкой наготове, чтобы снять накипающую пену, когда начнет уходить через край.
- Довольно, побаловались. Вишь, черти, огородились. Бывало, только ходишь да поглядываешь на него, на сад-то. Сторожей сколько нагнато было. Все боялись, как бы кто яблочком не попользовался. А то они обеднеют от этого.
- Жадность. Не хочется из рук соринки одной упустить.
- Да, держались крепко,- проговорил мужичок с трубочкой. Он закурил от уголька и, сплюнув в огонь, утер рот рукой, в которой держал трубку.- Бывало, за лето человек десять в волость сволокут. Собаки какие были,- по проволоке бегали. А он себе выйдет, прогуляется с папироской и опять пошел газету читать. Спокойно жили.
- Потому священно и неприкосновенно...- проговорил молодой малый, сидевший босиком на обрубке и чинивший рубаху.
- Теперь эту неприкосновенность-то здорово тряхнули.
- Да... вредная штука. Ведь вот, братец ты мой,- сказал мужичок с ложкой,пока у человека ничего нету, он тебе все понимает, к чужому горю отзывчив, из-за копейки не трясется. А как сюда попало, так кончено дело.
- Это верно. У кого два гроша в кармане, тот не задумается половину отдать. А у кого две тысячи, тот скорей удавится, чем тебе десятую долю отдаст. Намедни кум просит рублевку, а у меня у самого две. Что ж, дал... А попроси у богатого...
- Да, штука вредная, это что и говорить. И до чего человека она портит... пока бедный - хорош, а как собственностью обзавелся, набил карман - он хуже собаки.
- Верно, верно.
Все помолчали.
- А яблочек-то порядочно...- сказал прохожий, поводив глазами по деревьям.
- Яблоки есть...
- Мужики-то вас не обижают? Не трясут?
- Нет, малость... у него не обтрясешь,- отвечал мужик с трубкой, кивнув на малого, чинившего рубаху.
- Ядовит, значит? - спросил прохожий, улыбнувшись и подмигнув на малого.
- Ядовит не ядовит, а за свое кишки выпущу,- сказал малый, кончив рубаху и встряхивая ее.
Он встал от костра, потянулся, но вдруг, не докончив движения, быстро присел и посмотрел под яблони в сторону забора. Потом, не говоря ни слова, бросился в шалаш, выхватил оттуда ружье и понесся босиком куда-то по траве, пригибаясь под ветки.
- Ай-яй-яй! Держи!
Затем раздался выстрел и испуганный крик бабы на деревне:
- Чтобы вам подохнуть, сволочи! В малого из ружья стреляют! А! Что ж это делается!
- Ух, и лют! - сказал, улыбнувшись и покачав головой, мужичок, варивший кашу.- Ну, что, попал? - спросил он, когда малый вернулся и повесил ружье в шалаше на сучок.
- На бегу стрелял,- ответил тот мрачно,- выше взяло.
После тревоги разговор возобновился.
- Эх, ежели бы господь дал - ни граду бы не было, ни бури,- уж и сгребли бы денежек, мать твою!.. Прямо бы из нищих капиталистами изделались. Мы бы тогда показали...
- Да, деньжонок сгребете,- заметил прохожий, опять посмотрев на яблони.
- Сами того не ждали. Обчество нам с весны за пустяк отдало, думало, что урожая не будет, а она потом как полезла, матушка, из-под листьев, как полезла!.. Они уж теперь кричат, что мало с нас взяли.
- Глядели бы раньше. Шиш теперь с нас возьмешь,- сказал мужик с трубкой, сплюнув в огонь.
- А как силком заставят?
- Попробуй, заставь,- угрюмо сказал малый,- я уж тогда ружье не горохом буду заряжать... да еще спалю их всех, сукиных детей.
- Были бы деньги,- с деньгами все можно сделать, сунул председателю, вот и ладно. Деньги и виноватого правым сделают. Главное дело, штука хорошая: вот лето посидим, похлебку помешаем, а там по 2 рубля за меру будем гладить.
- Еще больше возьмете,- сказал прохожий.
- О!.. Ну, по четыре.
- По-питерскому?
- Безразлично...
- Нет, не безразлично,- сказал малый,- надо еще в городе узнать, почем там будут. По четыре еще в прошедшем году торговали.
- О?.. Ну, по шесть.
- Денег - уйма...
На дорожке в глубине сада показался какой-то человек. Все замолчали. А малый сделал движение к шалашу за ружьем. Но потом остановился. Это оказался мужичок в рваном кафтанишке. Он шел и, прикрывая рукой глаза от солнца, приглядывался к яблокам.
