— Большую половину всего навара берет себе банк, уполномоченный проводить эти зачеты по налогам, а оставшуюся половину делят между собой директор Новокостромского химкомбината господин Лапидевский-Гаврилов и директор Барнаульского завода бронетранспортеров. А мне с Оленькой за все труды достается семь-восемь процентов. Для полного же подведения баланса всей этой блестящей операции по уплате налогов в федеральный бюджет часть бронетраспортеров сжигают вместе с покрышками и мотопехотой.
— Где сжигают? — не понял Живчик.
— В Чечне, где же еще. Не помнишь разве — все Новогодние праздники там концы в воду опускали, то есть в данном конкретном случае — в огонь.
— Сколько же вы, падлы, там сожгли бронетранспортеров? — спросил законник.
— Сколько нужно было, столько и сожгли. Но, думаю, их даже с запасом там сгорело, чтобы и на следующий год нам без проблем рассчитаться с федеральным бюджетом.
— Чисто работаете, — похвалил законник, — вас всех в Новокостроме кончать надо.
— Мы-то тут причем? У нас вся российская экономика без войны станет.
— Почему это?
— Чтобы работал любой мотор, нужны тепло и холод. Точно так же в работающей экономике нужно производство и потребление. В любой нормальной стране делают товары, а затем их продают и покупают. А у нас в России ничего не производят, а только воруют — одни взаимозачеты, липовые накладные, фальшивые статистические сводки, левые декларации. Такая воровская экономика без войны не работает. Нужна бойня и кровавая неразбериха, чтобы списывать украденное. Чечня — это топка, без которой мотор воровства остановится. Кончится эта война, мы тут же начнем другую. Так что, Живчик, на кремлевских негодяев ты должен только молиться.
14.
В это секунду раздался тихий и мелодичный звоночек.
— А ну, блин, глянь-ка, что там за поганка! — сказанул почти в рифму Живчик, вдруг повеселел и спрятал пистолет в ящик.
Слютяй подошел к монитору, потом посмотрел в окно, удостоверился, что в натуре все происходит точно так же, как на мутном, маленьком экранчике, и сообщил:
— Додик заявился.
— Очень кстати — веди его сюда. Как раз из-за этого болвана мне сейчас приходится заниматься всей этой мутатой!
Через минуту Додик, знаток воровского арго, бывший старший преподаватель Мытищинской Академии культуры, в сером свитерке и коричневых мятых брюках, с потертой кожаной папкой в руках, вошел в залу и прямо от дверей доложил:
— У меня все готово.
— Что готово? — не понял законник.
— Жмутайлиса, Живчик, как ты и велел, пацаны закопали. Теперь в Смоленской области проканают довыборы. Ксивы на твое выдвижение и в твою поддержку мы собрали — подписей сдали на пять тысяч больше, чем нужно по закону о выборах. Теперь тебе вовсе не нужно баллотироваться от Мурашей. Пройдешь в Муму (ударение на первое “му”) от смоленщины — там как раз атомный хипеш начался — затеяли ремонт водо-водяной остнастки атомных реакторов, навезли труб из нержавейки видимо-невидимо, а потом все бросили. Последнее атомно-ремонтное управление как раз на днях закрылось. Теперь все подъезды к Смоленску товарными составами заблокированны, атомные контуры разгружать некуда. А ты Живчик весь базар повернешь в свою пользу. А сазанов, которые против тебя волну гонят, мы пасем.
— Совсем эти выборные дела вылетели у меня из головы, — спохватился Живчик. — Что ты принес?
— Твои предвыборные речи.
— Молодец! А ну прочти-ка мне что-нибудь, — заинтересовался законник, сыпанул на листок бумаги из стоящего на столе стакана кокаинового снежка, дыхнул и привел себя в норму. Венедикт Васильевич только сейчас понял, чем объясняются спастические движения и до некоторой степени мерцательное сознание законника.
Додик раскрыл папку, достал несколько листочков, приосанился и натужным, микрофонным голосом стал вещать:
— Смоляне! Не раз в грозные годины становились вы на защиту Отечества, своим героическим сопротивлением выигрывая неделю-другую у орд захватчиков. У стен вашего города протопталась армия Наполеона, пока русские войска сбирались к Бородину. О ваш славный город споткнулась фашистская нечисть, чтобы упасть и разбиться в прах под Москвой. Смоленск всегда олицетворял неколебимость нашей Родины, и вы, смоляне, давали последнюю возможность России собраться с духом и силами, чтобы сокрушить врагов. Нынешняя информационная интервенция и последовавший за ней разгром нашей жизни и нашего уклада, уничтожение российской науки, культуры и промышленности свидетельствует, что на этот раз черные орды подошли к Смоленску не с запада, как это было в прошлые темные века. К моему сожалению и к нашему великому стыду — на этот раз вороги и разрушители России заявились с востока — из нашей с вами столицы…
— Хорош, хорош! — законник прервал Додика. — Потом к этой мутате вернемся. У меня тут, видишь, человек в гостях. Но он очень торопится, потому что мы со Слюнтяем сейчас его будем на тот свет провожать. Мозги, сука, мне компосирует (без “т”), хорошего отношения не понимает! — Живчик повысил голос, но закончил фразой, произнесенной с особенной гостеприимной теплотой. — Садись, Додик, садись, дорогой, и послушай, какую лажу эта костромская штамповка хочет мне впарить.
— Ничего я не впариваю, а говорю тебе всю правду!
— Сейчас разберемся, что там и как… — ухмыльнулся Живчик.
Венедикту Васильевичу стало ясно, что ему так и не удалось заинтересовать законника информацией, которую он изложил в надежде, что Живчик решит через него обкладывать данью всех связанных с энергозачетами бизнесменов и потом скорее всего засыпется на этом. Венедикт же Васильевич спасется, останется в живых, а может, станет за это время законнику и нужным человеком. Но, похоже, смутные энергозачетные перспективы и левые вексельные уплаты налогов в федеральный бюджет Живчика вовсе не заинтересовали. Значит, последняя надежда спастись — в этом странном визитере, и Венедикт Васильевич взмолился, обращаясь к так вовремя заявившемуся смоленскому патриоту:
— Мы с Оленькой совершенно случайно оказались у господина Фортепьянова. Вероятнее всего, мы больше никогда не пробьемся на прием к такому солидному человеку. Что Оленька, что я и что, наконец, мы все для господина Фортепьянова, для Основного Диспетчера Тузпрома? — ничего, моль… А господин Живчик от нас хочет… Честно говоря, я так и не понял, что вы, уважаемый Живчик, от меня хотите?
— Я хочу, тварь, чтобы твоя соска выудила Фортепьянова из-под охраны Тузпромовской досмотровой дивизии, в которой 17 тысяч бывших кагебешников! Из-за этих придурков я все никак к Фортепьянову не подберусь. А с помощью твоей телки я посажу магната в собачий ящик, и там Фортепьянов будет сидеть, пока все тузпромовские расклады нам с Додиком не разложит. А потом Фортепьянов ляжет под травяной холмик во фрязевском лесочке рядом с тобой, и аля-улю, — объяснил законник.
— Так зачем же я буду стараться, если ты все равно меня закопаешь? — спросил упавшим голосом Венедикт Васильевич.
— Потому что ты, фраер, телку свою любишь, а ее, так уж и быть, я отпущу живой.
— Никогда до Фортепьянова ты без меня не доберешься! А если с головы моей Оленьки хоть один волос упадет, и тебе не жить! — в полном отчаянии вдруг завопил Венедикт Васильевич.
— До чего смешной гусь! То он Ванька Петькин, то он Петька Ванькин, — рассмеялся Живчик.
— Да не волнуйтесь вы так! Вы нам все по порядку расскажите, и мы сообща найдем выход из создавшегося положения, — успокоил пленника сочинитель смоленских предвыборных речей.
— Помолчи, профессор! — велел Живчик, — А ну пошли вниз, не охота мне лишний раз паркет марать! — законник опять достал пистолет из ящика и решительно встал.
Слюнтяй тут же скрутил сзади руки Венедикта Васильевича и потащил его к лестнице. Додик с укоризной скосил глаза и отвернулся. Венедикт Васильевич понял, что сейчас его по запарке пристрелят, и в смертной тоске решился поменять свою жизнь на жизнь другого человека, а именно Фортепьянова.
— Я знаю, как его убрать! Я знаю, как убрать любого солидного человека в Москве, сколько бы у него ни было охранников! — пытаясь спастись, закричал Венедикт Васильевич.
— Начни прямо сейчас со Слюнтяя! — посоветовал, ухмыляясь, Живчик.
Слюнтяй тоже улыбнулся и наподдал обреченному коленом.
— Мне Слюнтяя убирать не нужно. Это тебе нужно убрать Фортепьянова.
— И ты можешь это сделать?
— Да, могу.
— Наш нюня, оказывается, еще и киллер.
— Я не киллер. Киллерами Фортепьянова не возьмешь, это ты лучше меня знаешь.
— А ты можешь его взять?
— Да, могу, — в полном отчаянии подтвердил Венедикт Васильевич, потому что Слюнтяй уже волок его вниз по лестнице.
— И как же? — с надеждой спросил Живчик.
