— И как же? — с надеждой спросил Живчик.
— А ты меня не убьешь?
— Если дело скажешь — не убью.
— А если обманешь?
— У меня кроме моего слова ничего нет. Ну?! — Живчик поднял пистолет и с метра картинно наставил лазерное пятно на лоб Венедикта Васильевича.
“Не может быть, чтобы он нажал курок! Не может такого быть!” — подумал в отчаянии Венедикт Васильевич, в смертной тоске закрыл глаза и мысленно взмолился:
“Оленька, ангел мой, Оленька! Спаси меня, моя маленькая! Не хочу я умирать, не увидев тебя на прощанье!”
И сердобольная Оленька Ланчикова из пространства, сотканного влюбленными взглядами мужчин, когда-либо на нее брошенными, тут как тут возникла перед внутренним взором погибающего Венедикта Васильевича, пожалела его, покачала с укоризной головой на его несообразительность и шепнула потерявшему уверенность бывшему любовнику всего два слова:
— Академик Бобылев!…
И тут же улетела по своим делам, потому что была абсолютно уверена в старом авиамоделисте и ракетчике Бобылеве, который любит ее давно и безнадежно и никогда Оленьку не подведет.
15.
Высокий голосок, которым Венедикт Васильевич только что отбивался от Живчика, чтобы не попасть прямиком в лесную безымянную могилу, совершенно неожиданно для его мучителей сменился уверенным, низким, глянцевым баритоном. Словно с бандитами заговорил не избитый и испуганный, не маленький и жалкий человечек, а сам легендарный бугор Салфетка, на день-другой прилетевший из Лондона проведать московскую братву:
— Погоди, Живчик, вот будем мы с тобой как-нибудь сидеть, кофе пить спокойно, — Венедикт Васильевич сделал профессиональную паузу. — И тут ты, Живчик, накрутишь номер Фортепьянова и культурно спросишь — мать-перемать, чем ты, пень гнилой, думаешь? Тебе что, жить надоело? Вот увидишь — часа не пройдет, как Фортепьянов, словно щенок, уже будет скрестись у твоих воротец, задними лапками извинительно перебирать и должок свой вместе со штрафными в зубах держать…
— Картина симпатичная, — согласился законник. — Весь вопрос, как сделать, чтобы она в действительности нарисовалась.
— За это я как раз и говорю! — Венедикт Васильевич отряхнулся, спокойно сел в кресло и продолжил еще на полтона более низким баритоном:
— Да и не один Фортепьянов — что такое, в конце концов, Фортепьянов?! Фитюлька тузпромовская, вентиль — крутани его разок не в ту сторону, и нет никакого Фортепьянова. А тут и Ращенко, и Дурбулис, и тот же Струев от страха перед справедливым воровским законом перестанет струю по ящику пускать и впереди всех кремлят прямиком к тебе прибежит — потому что жизнь у всех одна. А смертью только ты, Живчик, будешь от вольного распоряжаться. Прямо здесь над Десной… или нет, зачем здесь, давай лучше оборудуем портативный аэродромчик в Узком, я там присмотрел один козлиный загон…
— Фильтруй базар, — пробормотал было Живчик, но Венедикт Васильевич горячо продолжил:
— В любой час дня и ночи из неказистого чердачного окошка тихо, еле слышно жужжа, будут вылетать маленькие самолетики авиамодельки. У каждого такого всепогодного самолетика будет впереди малюсенькая видеокамера, а под крыльями не пятьдесят, а сто пятьдесят граммов пластида — чтобы за глаза хватило для любого солидного человека вместе со всеми его телохранителями. А ты, Живчик, будешь сидеть здесь у себя на вилле перед большим монитором, а то и перед несколькими мониторами, и с удовольствием в натуре (ударение на “а”) наблюдать, как сморщится паскудная рожа у того же коротышки Фортепьянова, когда он увидит, какой гостинец от Живчика влетает к нему в форточку. И каждая авиамодель будет самонаводиться по адресу, заложенному в электронную память, с точностью до сантиметра, без единого промаха. Через месяц-другой вся эта авиамодельная армада сделает тебя, Живчик, властелином Москвы…
— Принеси-ка из холодильника пива человеку, — велел законник Слюнтяю и спросил: — Слышь, Веня, а до Лондона твоя авиация долетит?
— Почему только до Лондона? Давай с тобой не будем ограничиваться одной Великобританией. Во всех больших городах Европы, а со временем, я уверен, и во всех мегаполисах Америки, да и в Японии мы найдем общий язык с якудзой. Повсюду у нас будут свои небольшие сарайчики-аэродромы, и за одну только ночь, дорогой Живчик, мы покончим со всеми твоими лондонскими врагами. А уже на следующее утро будем чистить Мадрид, потом Рим, Париж, Берлин…
— Мне эти самолетики еще в одном деле пригодятся. И сколько же у тебя готовых авиамоделей? — спросил Живчик, открывая бутылку “Гессера”.
— На первое время вполне достаточно.
— А производство наладить сможешь?
— Все упирается только в деньги — авиамодели свободно в магазине продаются — покупай сколько хочешь. Дело все в том, как их дооборудовать и чем оснастить. И у меня есть такой человек, который с превеликой радостью навешает на наши авиамодели все необходимое, включая дополнительные топливные баки, тепловизоры, аппаратуру оперативного наведения по электронно-оптическому биноклю. Только ты, Живчик, посмотришь в такой бинокль на какое-нибудь окно, а в него уже бомбочка влетает. И наши самолетики-авиамодельки скоро превратятся в грозное оружие, от которого нет защиты…
— Что за человек? — уточнил Живчик.
— Академик Бобылев — за него я тебе ручаюсь, он с полным приветом.
— Что с ним такое? — насторожился Живчик.
— Да все время думает.
— Ладно, пусть думает, лишь бы нашему делу это не мешало, — разрешил законник. — Ну, а откуда у этого академика самонаводящиеся реактивные снаряды?
— Да сам академик Бобылев их и придумал во времена холодной войны. А когда его номерной завод за ненадобностью закрыли и Бобылева прогнали взашей, он на всякий случай все самонаводящиеся головки к себе в гараж перетаскал. Кстати, идея “саранчи” — тоже его. К сожалению, гениальный конструктор так и не успел до конца свою идею реализовать. А как было бы хорошо — где-нибудь в океане всплыла бы подводная лодка “Тайфун” и вместо десятка ракет, которые ничего не стоит сбить, с этой подлодки, как саранча, вылетают тысячи и тысячи самолетиков и каждый самолетик летит в логово врага…
— А не замотает мудила-академик свои самонаводящиеся головки? — спросил Живчик.
— Валерий Валерьевич Бобылев только и ждет случая, чтобы всех разбомбить. Таких патриотов мало осталось!
— Отвечаешь за свои слова? А то смотри — раз у нас пошли серьезные дела, я не только тебе, но и твоей телке обязательно голову сверну! — Живчик решил опять припугнуть фраера.
Но Венедикт Васильевич уже ничего не боялся, поскольку предвидел ход дальнейших событий. Ведь Оленька была единственной слабостью выдающегося конструктора Бобылева, и о чем бы она его ни просила, он никогда и ни в чем ей не отказывал. А тут получается, академик Бобылев будет стараться не ради исполнения оленькиных капризов, а ради спасения самой Оленьки… Венедикт же Васильевич и в мыслях себя с Оленькой не разделял.
— Слюнтяй, поезжай-ка с Веней и сейчас же привезите ко мне этого обдерганного академика вместе со всеми его авиамоделями. Пластида побольше захватите. Сначала Фортепьянова кокнем, потом и за других примемся.
— Который час? Мои часы куда-то подевались… — спросил Венидикт Васильевич, охлопывая себя по карманам
Слюнтяй достал из кармана наручные часы — стальной “Rolex”, ранее конфискованный им у Венедикта Васильевича, и протянул их владельцу, который так неожиданно завоевал благорасположение законника.
Было половина девятого вечера.
— Надо ехать к нему завтра с утра — он с девяти часов будет в “Ремонте босоножек”, — сказал Венедикт Васильевич.
— Где? — не понял авторитет.
— В полуподвале, где обычно с утра бывает Бобылев, есть вывеска “Ремонт босоножек”, — объяснил Венедикт Васильевич, — а где расположен знаменитый гараж академика — я точно не знаю.
— Поезжай к нему домой! — велел Живчик.
— В том-то и дело, что Бобылев как раз и живет в своем кирпичном гараже, — объяснил Венедикт Васильевич. — Жена от него давно сбежала, а дочка выгнала папашу из дома. Но ему не до житейских мелочей. Если кто из вас случайно встретит на улице академика Бобылева, то наверняка подумает, что это какой-нибудь патлатый бомж Кизя. Валерий Валерьевич тип еще тот — на нем вся наша оборонка держалась.
— Ладно, я завтра сам за ним съезжу, — решил Живчик. — А ты Штамповка, пивка попей.
Венедикт Васильевич хлебнул пива, спокойно вздохнул — кажется, пронесло! — и тут же стал раздумывать, как бы ему теперь получше с этой бандитской хазы слинять. “Ауди”, вероятнее всего, придется здесь покамест бросить. А вот деньги, которые у него в бумажнике были… Может, воспользоваться благорасположением Живчика и попытаться вернуть себе не только часы, но и деньги? Пусть Слюнтяй вернет ему две тысячи триста баксов. Венедикт Васильевич улучшил минуту, подобрался поближе к пацану и негромко сказал ему:
