И вместе с тем это большой и очень своеобразный поэт. Не отказываясь от так называемых «общих мест», он превращает их в свое поэтическое достояние, заставляет их служить выражению его внутреннего мира. Заставляет тех, кто заглядывает в этот мир, ощутить значительность и подлинность там происходящего, проникнуться к поэту доверием, интересом и сочувствием, испытать радость узнавания всего того, о чем он говорит.
Бернарт де Вентадорн сам прекрасно сознавал срою поэтическую силу и отдавал себе отчет в ее источнике. Он не составлял никаких особых деклараций, но его поэтическое кредо выражено им не раз в его любовной лирике. В нем очень сильно было самосознание поэта. Человек скромный и простодушный, каким ок возникает в своих песнях, он вместе с тем полон уверенности в высоких достоинствах своего искусства. Это не задорное или чванное самовозвеличение. По существу, даже не к собственным заслугам относит Вентадорн высокие достижения своего творчества, – он их приписывает дару любви, которым наделен в высшей степени:
Немудрено, что я поюПрекрасней всех певцов других:Не запою, пока свой стихЛюбовью светлой не вспою.
И такие строки не звучат самонадеянно, не нарушают общего впечатления от скромного облика Вентадорна, ибо здесь звучит не похвальба поэта, а хвала любви. Понимание поэтического дара как прежде всего дара любви с такой же убежденностью высказано и в другой песне:
Коль не от сердца песнь идет,Она не стоит ни гроша,А сердце песни не споет,Любви не зная совершенной.Мои кансоны вдохновенны —Любовью у меня горятИ сердце, и уста, и взгляд.
Эта насыщенность подлинным чувством осознается и всеми, кто приобщается к его творчеству, как, пожалуй, самая отличительная черта Бернарта де Вентадорна. Однако понятие искренности и связанной с нею простоты самовыражения – не такое уж простое понятие в применении к искусству. Искренность в подобных случаях никак нельзя сводить к беспритязательной передаче жизненного материала, мыслей и чувств, человеческих отношений – всего того, что испытывает художник в жизни, т. е. она не сводится к автобиографичности, а то и противоречит ей. Да и автобиографическое толкование песен Вентадорна ничего сколько-нибудь существенного дать не может. Не может даже натолкнуть на более внимательное отношение к особенности возникающего в самих песнях облика поэта и его судьбы, т. е. того, что мы могли бы назвать лирическим героем и лирическим сюжетом этой поэзии, – до такой степени расплывчаты, отрывочны, общи или шаблонны дошедшие до нас биографические сведения.
Сообщая о том, что Бернарт де Вентадорн родился в Лимузене, во владениях замка Вентадорн, где отец его исполнял обязанности слуги, а мать пекла хлеб для обитателей замка, средневековый биограф т›т же, как бы снимая с себя ответственность за сообщаемые сведения, ссылается на Пейре д'Альвернья, современника Бернарта, И в виде оговорки замечает, что Пейре «наговорил много злого обо всех трубадурах». В самом деле, он оставил после себя песню-памфлет, нечто вроде массовой пародии, где передразнивает многих и многих поэтов своего времени, прибегая к личным намекам и довольно грубым шаржам, отнюдь не дружественным. Впрочем, вряд ли Пейре, сам далеко не принадлежавший к феодальной знати, собирался уязвить Бернарта его скромным происхождением: сообщение об отце-слуге и матери, растапливавшей замковую печь, связано, вероятно, как заметил уже Н. Цингарелли,[281] с намерением высмеять пристрастие Вентадорна говорить о себе как о слуге своей Донны, а о своей любви – как о разгорающемся пламени, – иными словами, перед нами реализованные метафоры, нередко и до сих пор преследующие цели литературной пародии.
Не вникая в пародийные намерения Пейре д'Альвернья, биограф считает нужным дать ему своего рода отповедь, выступить в защиту и прославление Вентадорна:
«Чьим бы он ни был сыном, – убежденно замечает он, – бог дал ему красивую и приятную внешность и благородное сердце – очаг подлинного благородства – и дал ему понимание и мудрость, вежество и благородную речь; у него был тонкий вкус и искусство составлять хорошие слова и веселые мелодии». Кроме красивой внешности, которой в Средние века щедро наделяли тех, кто вызывал к себе чувство восторга или даже просто симпатии, здесь все несомненно, но несомненно потому, что еще с большей несомненностью мы воспринимаем перечисленные достоинства Бернарта де Вентадорна из его произведений: и благородство, и ум, и воспитанность, и тонкий вкус, и песенное искусство. Даже в красивую внешность Бернарта хотелось бы верить, – настолько привлекательной и гармоничной представляется личность поэта в его песнях.
Рассказывает биография и историю любви Бернарта то к одной донне, то к другой. Все это носит опять-таки слишком общий, а то и малоубедительный характер. Так, повествуя об отношениях поэта с супругой своего сеньора – виконта де Вентадорна, биограф сообщает, как своими прекрасными песнями, посвященными виконтессе, Бернарт внушил ей любовь, которая привела в конце концов к тому, что супруг возлюбленной разлучил их. Приблизительно так же складываются отношения Бернарта с другой приписываемой ему возлюбленной: и здесь – восхищение прекрасными песнями поэта со стороны владетельницы Нормандии,[282] внушенная этим восхищением любовь и необходимость расстаться, – но на этот раз не из-за изгнания поэта, а из-за переезда его возлюбленной в Англию по воле ее супруга – короля Генриха Английского. Такое совпадение мотивов в двух любовных историях Бернарта внушает недоверие и заставляет предположить, что перед нами попросту одно из «общих мест» поэтической биографии. Это предположение подкрепляется еще и тем, что в биографии другого провансальского поэта XII в. Гильема де Кабестаня повторяется та же сюжетная схема, участвуют те же персонажи: слагатель прекрасных песен, полюбившая его знатная донна и ревнивый супруг. Правда, любовная история Гильема де Кабестаня гораздо более трагична – она заканчивается не просто разлукой двух влюбленных, но ужасной местью ревнивого супруга; убив поэта, он обманным образом дал съесть его сердце своей неверной жене, которая, узнав, чье сердце она съела, лишила себя жизни. Сходство с явно вымышленной биографией Гильема де Кабестаня компрометирует и достоверность любовных историй Бернарта де Вентадорна, как они рассказаны в его «биографии». Уместно будет вспомнить по этому поводу и восходящие, вероятно, к фольклорной традиции провансальские баллады – плясовые, хороводные песни, в которых внимание сосредоточено на трех основных персонажах – молодой красавице, ее возлюбленном и обманутом супруге. Так, в песне «Все цветет! Кругом весна!» говорится о красавице королеве, сияющей, как сам апрель, о стройном юноше, в которого она влюблена, и о ревнивом старом короле, которого гонит прочь весь хоровод в задорном припеве баллады:
А ревнивцам даем мы приказ:Прочь от нас, прочь от нас!Мы резвый затеяли пляс.
Приблизительно такое же расположение фигур и в другой балладе – «Я хороша, а жизнь моя уныла». В так называемых «альбах», или песнях рассвета, изображающих тайное свидание двух влюбленных, вынужденных расстаться на заре, муж красавицы только упоминается, но мысль о нем, опасение, как бы он не настиг влюбленную чету, необходимым и очень существенным элементом входит в эмоциональное содержание каждой альбы, придает драматизм и композиции ее, и припеву, заключающему в себе обязательное упоминание об утренней заре. Да и в других старопровансальских песнях постоянно встречается зловещая фигура «ревнивца», грозного супруга, врага влюбленных. Конечно, подобного рода мотивы порождены самой жизнью, жестокими противоречиями между требованиями человеческого сердца и условиями существования в феодальном обществе, но это еще не позволяет традиционным поэтическим ситуациям претендовать на биографическую документальность в применении к каждой человеческой судьбе.
Однако даже если бы мы и располагали возможностью сколько-нибудь твердо опираться на биографию Бернарта де Вентадорна, она, может быть, помогла бы нам обратить внимание на какие-либо темы его поэзии, подтолкнула бы нас на те или иные догадки, помогла бы уразуметь кое-какие темные места, а может быть, – здесь помощь была бы, пожалуй, всего нагляднее – соединить разрозненные произведения в лирические циклы – но и только. Конечно, и такую возможность упускать жалко, да что поделаешь, если ее нет!
Один из выдающихся знатоков Бернарта де Вентадорна, немецкий исследователь К. Аппель[283] пытался, было, распределить его песни по трем циклам, вокруг имен возлюбленных поэта, но эта классификация в высшей степени произвольна и базируется на романтической фантазии, а не на сколько-нибудь убедительных научных догадках. По тому же пути устремились и другие исследователи, в том числе и весьма серьезный французский ученый А. Жанруа,[284] но в настоящее время пора признать бесплодность подобных попыток. Ведь для такого рода циклизации мы не располагаем хотя бы точными именами адресатов большинства песен, нет даже и такого элементарного и ненадежного подсобного средства, как датировка (никто из поэтов старого Прованса, за исключением Гираута Рикьера во второй половине XIII в., не датировал своих произведений). Самое же главное – песни Бернарта и не нуждаются в такой циклизации. Их связанность и расчленение лишь косвенно зависят от адресатов, притом в большей или меньшей степени завуалированных. Мы можем лишь с уверенностью сказать, что наш поэт в какой-то период своей жизни посетил и двор Алиеноры Аквитанской, и замок Эрменгарды Нарбоннской, как это было в обычае трубадуров – кочевать от одного феодального двора к другому в поисках знатных покровителей их песенного творчества. Что касается личных взаимоотношений Бернарта с этими любительницами поэзии, то здесь нам ничего не известно.
