Гаваудан
(годы творчества – 1195–1230)[273]
Конь по холмам меня носил[274]
I. Конь по холмам меня носил.Кругом чуть-чуть лишь рассвело.Цветы боярышник раскрыл,И там, внизу, где все бело,5 Девицу заприметил я.Мчусь я к ней – холмы пологи.У коня проворны ноги, —А вдруг знакомка то моя?
II. Вот я на землю соскочил,10 Забыт и конь мой, и седло,Еще и рта я не раскрыл,Как ручек ощутил тепло!Потом, лицо в тени тая,Мне под липой, в темном логе,15 Целовала без тревогиГлаза и рот она, друзья!
III. Без чувств упасть готов я былИ от любви страдал зело!Но вот я наконец вкусил20 Желаний плод, и все прошло —Хвала владыке бытия!И она твердит о боге:Без божественной подмогиЯ, мол, не стала бы твоя!
25 IV. – Подруга, – я проговорил, —С тобой легко мне и светло.Я тайну до сих пор хранил,Не обрати ее во зло.Сокрыла жизни толчея —30 Языки людские строги! —Ту, с кем был я на порогеСчастливого житья-бытья.
V. – Сеньор, и мой удел уныл:Ведь то меня – хитро и зло! —35 Наветчик с вами разлучил.Да, нам досталось тяжело.Но, злобно клевету лия,Все подвохи и подлогиСтали тщетны и убоги, —40 Нам злоба не страшна ничья!
VI. – Теперь я горе позабыл, —Тебя мне встретить повезлоНа воле, где сердечный пылНичто гасить нам не могло:45 Ведь тут никто нам не судья,Соглядатаи немноги —Лишь холмов немых отрогиДа струи чистые ручья.
VII. – Сеньор! Хоть Евы колея50 По греховной шла дороге. —Не стремлюсь я в недотроги,Ведь вы ж не дьявол, не змея!
Арнаут Каталан
(начало XIII в.)[275]
Я в Ломбардии, бывало…[276]
Я в Ломбардии, бывало,К милой сердцу приходил —Донна ласково встречала,4 Словно я ей тоже мил.
Как-то раз наединеС ней шалили мы сначала,Но свершить случилось мне8 То, что Донна запрещала.
С этой встречи все пропало:Был я мил, а стал немял.Прежде Донна привечала, —12 Чем же я не угодил?
Все неясно, как во сне.Что ж она так осерчала?Я ведь дал понять вполне,16 Как мила она мне стала.
Пейре Раймон
(1180–1225)[277]
Знаю, как любовь страшна…[278]
I. Знаю, как любовь страшна,Дротиком ее пронзен.Скоро ль буду исцелен?Рана жжет, болит она!5 Знаю, помощь мне нужна,Врач один бы исцелил, —Сам я стоны подавил,Рану от него скрывая.
II. Я глупец! Моя вина,10 Что я гибнуть осужден:Немотой я пораженПеред Донной, что однаИсцелить меня должна, —Врач сей так меня пленил.15 Так меня ошеломил!И пред ним дрожу всегда я.
III. Будь решимость мне дана,Я из дальних бы сторонК той, кем в рабство обращен,20 Кем душа моя полна,Полз без отдыха, без сна,Руки бы пред ней сложил,Пренебречь молвой молил,Милосердья ждал, рыдая.
25 IV. Донна, вами издавнаЛучший цвет добра взращен,И, не увядая, онВсюду сеет семена.Сердцем предан вам сполна,30 Наш союз я 6 свято чтил.Как бы он прекрасен был, —Что пред ним Ландрик и Айя![279]
V. А молва, что так жаднаЗнать, в кого и кто влюблен,35 Будет – чести чту закон! —Не удовлетворена!Тайну скроет пелена:Я бы всех перехитрил,Даже ложь себе простил,40 Толкам пищи не давая.
VI. Эти строки я сложил,Чтоб Алмаз[280] их затвердил,Петь в Тулузу отбывая.
Приложения
А. Дынник. Бернарт де Вентадорн и «Радостная наука» трубадуров
1
Мало дошло до нас песен провансальского поэта XII в. Бернарта де Вентадорна, мало сохранилось и биографических сведений о нем. В рукописных сборниках песен можно найти поэтические и музыкальные тексты Бернарта довольно часто – более чем в двадцати рукописях, но сами тексты немногочисленны. Большинство песен повторяется из сборника в сборник. К настоящему времени все литературное наследие поэта составляет не более 44 песен.
Столь же немногочисленны и уж гораздо более сомнительны и дошедшие до нас сведения о жизни Бернарта, заключенные в так называемых «биографиях», приложенных к некоторым рукописным собраниям текстов, – как давно установлено исследователями, эти «биографии» трубадуров, составлявшиеся не ранее XIII в., во многом совершенно недостоверны, опираясь либо на сохранившиеся в течение долгих лет устные рассказы, либо на песни самих поэтов.
И все же, знакомясь с небольшим собранием песен Бернарта де Вентадорна, дошедших до наших дней, ощущаешь себя в некоем цельном поэтическом мире. Это – светлый и чистый мир любви. Только любви и посвящены песни Бернарта. И хотя, подобно другим поэтам своего времени, он, казалось бы, не столь уж оригинален в своей тематике, хотя и изображение природы, и изъявление чувств, и общее построение его песен основными чертами своими совпадает с другими дошедшими до нас лирическими песнями XII–XIII вв., – но только при формальном, педантично-элементарном знакомстве с его творчеством, при отсутствии целостного восприятия можно прийти к выводу о малой оригинальности поэта, даже о шаблонности его образов об условности его чувствований. Напротив, стоит отдаться непредвзятому восприятию его произведений, – а без этого нельзя судить о поэзии, – как тебя охватывает уверенность в том, что открывающийся в поэзии Бернарта мир – не мир заимствованных красот, не здание, возведенное, так сказать, из блоков массового производства, но творение своеобразной художественной личности. Дело в том, что даже так называемые поэтические шаблоны получают в стихах Бернарта совсем не шаблонный характер, насыщаются живым содержанием. Условный пейзаж перестает быть условным, данью одной лишь традиции, – он обретает воздух, как только мы почувствуем рядом с собою дыхание самого поэта. Условное изображение красавицы донны оживает на наших глазах, как только нас приведет к ней поэт, и мы почувствуем рядом с собою биение его сердца. Рассказ о муках и радостях любви, столь частый в любовной лирике старого Прованса, воспринимается как поэтическая исповедь.
Бернарт де Вентадорн не был новатором в обычном смысле слова. У него нельзя обнаружить прямой или скрытой полемики с установившимися нормами старопровансальского поэтического искусства, – в этом отношении он резко отличается, например, от провансальского поэта XIII в. Пейре Карденаля. Тот мало писал о любви, отдавая предпочтение сатирической поэзии, но зато строки, где он говорит о любви и доннах, – особенно в стихотворении «Ну вот! Свободу я обрел», – представляют собою подробное, пунктуально систематическое перечисление распространенных особенностей провансальской поэтической тематики Средних веков, с пренебрежением, а то и негодованием отвергаемых поэтом:
Я ворох слов пустых отмел,Что лучшей донны не сыскать,Что свет еще не произвелДругих красавиц, ей под стать.Не плачу ночь и День я,Твердя, что рабство не гнететИ что всего наперечетМилей сей цепи звенья.Пусть донны знают наперед,Что это все – наоборот!
И отрицание поэтических традиций здесь тем более знаменательно, что оно проистекает не из отрицания самой любви, но из стремления к иному ее пониманию и иной художественной трактовке:
Не вздор, не вожделеньеМеня к возлюбленной влечет,А величавой воли взлет.
Нарушение высмеиваемых Пейре Карденалем традиций мы встречаем и в более раннюю пору, хотя и без особых сопровождающих деклараций, – например, у Бертрана де Борна, в его хорошо известной в свое время песне, посвященной изображению «составной донны», где все – и множественность адресатов песни, и обилие личных намеков, и игривость тона – выходит далеко за пределы сложившихся традиций. По-видимому, таким же нарушителем традиций был и более ранний поэт – Маркабрю. Ничего похожего в этом отношении нет у Бернарта де Вентадорна. Он привержен обычной старопровансальской поэтике до такой степени, что полемическое стихотворение Пейре Карденаля можно было бы счесть чуть ли не за пародию на него лично.
И вместе с тем это большой и очень своеобразный поэт. Не отказываясь от так называемых «общих мест», он превращает их в свое поэтическое достояние, заставляет их служить выражению его внутреннего мира. Заставляет тех, кто заглядывает в этот мир, ощутить значительность и подлинность там происходящего, проникнуться к поэту доверием, интересом и сочувствием, испытать радость узнавания всего того, о чем он говорит.
Бернарт де Вентадорн сам прекрасно сознавал срою поэтическую силу и отдавал себе отчет в ее источнике. Он не составлял никаких особых деклараций, но его поэтическое кредо выражено им не раз в его любовной лирике. В нем очень сильно было самосознание поэта. Человек скромный и простодушный, каким ок возникает в своих песнях, он вместе с тем полон уверенности в высоких достоинствах своего искусства. Это не задорное или чванное самовозвеличение. По существу, даже не к собственным заслугам относит Вентадорн высокие достижения своего творчества, – он их приписывает дару любви, которым наделен в высшей степени:
