Бла-бла-бла, конечно-конечно. Пуля бы разнесла эту штучку на мелкие осколки. Со мной эти номера не прокатят. Но вера творит чудеса, и я не собираюсь с ней спорить. Я научился уже не спорить с женщинами. Какой смысл?
– Твой прапрапрадедушка во время войны носил его при себе всегда. Все время. И поэтому выжил.
Надо было его сбросить во время Варшавского восстания на парашюте – мы бы победили. Хотя некоторые и так считают, что мы победили.
– Дедушка передал его мне, Матерь Божья хранила меня все эти годы и поддерживала после смерти твоего отца, но сейчас… теперь пришло твое время. Тебе он сейчас очень нужен.
Мне нужно много чего.
Не знать, какая Марта.
Попасть в кино.
Быть оператором, а не устанавливать антенны.
Мне нужны средства для выплаты кредита, мне нужна новая машина и даже новый компьютер получше, потому что мой зависает при первой оказии.
Мне нужна женщина, хотя бы на какое-то время.
Мне нужно много чего. Очень много.
Но вот что мне точно не нужно – так это ринграф.
– Мама, спасибо. Правда – спасибо огромное, – выдавил я из себя после паузы и замолчал.
Я рассматривал этот кусочек металла, потому что был растроган. Божья Матерь с повернутой налево головой, на ее лево, на мое право, украшенная крестиками, два на шее, один в руках, под ногами у нее был украденный у турок полумесяц, положенный горизонтально, из-под месяца виднеются чьи-то когти, от лица ее исходит сияние, лучи, за лучами – перья веером. Над головой – птица с туловищем орла, с высунутым языком и выглядящая как лев в шутовском колпаке.
Это наш орел в короне.
Две короны, одна птица, одна женщина с когтями, три креста.
Это было посильнее, чем запонки.
Надеюсь, она не скажет мне это носить.
– Я тоже взволнована, сынок, может быть, теперь ты будешь вести себя правильнее…
Я закрыл коробочку.
Сейчас мне надлежало подойти к матери и поцеловать ее. Что я и сделал.
Я не особенно люблю это делать, потому что чувствительным меня не назовешь. И вообще – целоваться с собственной матерью – это как-то… неправильно. А она еще вдобавок меня обычно обнимает и прижимает к себе, как будто мне семь лет. А я ведь взрослый мужчина. Но сейчас она сидела так, что опасность погибнуть в ее объятиях мне не угрожала, я обнял ее сбоку и поцеловал в щеку.
Она плакала по-настоящему!
– Если бы не этот ринграф, на свете не было бы ни меня, ни тем более тебя… – матушка вытерла глаза. – Он из чистого серебра.
Я вернулся на свое место за столом. Теперь уже нельзя было торопиться.
– Этот ринграф три раза спасал жизнь. Первый раз – вот тогда, – матушка постучала пальцем в Божью Матерь. – Это вмятина от пули, которая не убила твоего прапрапрадеда. Во второй раз – когда еще мои дедушка и бабушка, а твои прадедушка и прабабушка прятались под Тарновом, куда их война загнала… Был как раз конец войны, голод страшный, – матушка нырнула куда-то уж в совсем далекое прошлое, но по случаю моего дня рождения я решил проявить терпение и дослушать до конца. – В деревне тогда прожить было легче, твой прадедушка чудом вернулся домой, и все благодаря этому, – она снова ткнула пальцем в сторону коробочки, – смог уцелеть и при советской армии. Еще во время войны моя мама заболела. Дедушка с угрозой для жизни пробрался в Краков, там жил знакомый врач, это был единственный шанс спасти мою маму, нужен был пенициллин, нужно было ехать два дня… и уже у самого Кракова их остановили патрули. И когда немец заорал, потребовал пропуск и схватил дедушку, а тот полез в карман – оттуда выпала Матерь Божья. Дедушка уж думал – все. Ведь орел-то польский. А немец его отпустил, поднял медальон, подал твоему прадедушке и сказал:
– Meine Heilige Maria. Fahr, wo du fahren willst.
Моя матушка в отличие от меня знала немецкий. А я лично предпочел бы, чтобы немцы говорили по-английски.
– Или?
– Или «Моя святая Мария. Езжай, куда тебе надо ехать». Видимо, немец тоже верующий был.
Это уже в мой огород камешек – следующий подарок на день рождения.
– И только один-единственный раз твой прадедушка вынужден был оставить этот ринграф вместе с фотографиями, потому что они в спешке бежали из Варшавы. Геракл, лежать! – скомандовала матушка, пес перестал пищать, а я понял, что дело-то действительно важное. Сколько живу на свете – ни разу не видел, чтобы моя матушка так надолго выходила из образа – ни одной фразы, начинающейся с «ты знаешь, я никогда…». – И тогда пропал брат моей мамы… Что им пришлось пережить… И вот среди поломанной кафельной плитки, которую дедушка хотел выбросить – вот тут стояла печь, там, где моя тахта теперь стоит, – Матерь Божья… Завернутая в тряпочку. Все разворовали – а это уцелело. И представь себе – через два дня после этого нашелся их сынок! О нем заботилась какая-то женщина, которая собственных детей потеряла, а малыш знал только свое имя и название улицы, и она ходила от дома к дому и спрашивала… Это ринграф помог… Твой прадед в это верил. И я верю.
Насколько я помню, когда отец получил инфаркт – так ничего не помогло, а ведь из только что прослушанной мною истории следует, что медальон с когтями в доме был. Терпеть не могу таких историй. Это просто подгонка нужной идеологии под случайности и совпадения. Ребенок должен был найтись – и он нашелся. И все.
Но жещинам нужно так.
Марта тоже во все это верила.
К сожалению.
А я теперь убедился, что Матерь Божья будет заботиться обо мне до конца моих дней.
– Теперь Она будет о тебе заботиться, – сообщила мне матушка.
Девушки на выданье
Когда я возвращался от матушки, меня поймал Маврикий.
Пригласил в клуб потусить и познакомиться с какими-нибудь девчонками, поскольку я жаловался, что чувствую себя очень одиноко, и он, слушая меня, тоже остро почувствовал свое одиночество. А теперь самое время начать новую жизнь.
Я решил вместо того, чтобы тупо бездельничать, отправиться в город, хотя, честное слово, – я не помнил, чтобы кому-либо жаловался. Надеюсь, что по крайней мере не дошло до рыданий с демонстрацией фотографий – этого я бы не пережил. Нужно заканчивать с нытьем. А то я стал такой… такой…
Как Марта стал.
Не важно.
Я вошел в квартиру, развесил постиранное белье, свитера разложил на чистых полотенцах, чтобы они не теряли форму (так всегда делала Марта), сменил постельное белье, ринграфик положил на холодильник, чтобы мамуля видела, что он на видном месте, – если вдруг случайно придет без предупреждения, что она, к сожалению, иногда делает. Машину я оставил у дома.
Вниз я пошел пешком, потому что это полезно, а еще назло Серой Кошмарине потопал ногами на шестом этаже, у нее же дверь прямо рядом со ступеньками. Через двадцать минут я сидел рядом с Маврикием в клубе «Фиолетовый диссонанс».
Было шумно и весело, но еще довольно пусто. Начало вечера – самая многообещающая пора для таких мужчин, как мы. Можно спокойно оглядеться по сторонам, а самому не оказаться под обстрелом, девушки подтягиваются постепенно, как всегда – группками, ведь ни одна из них ни за что не пойдет в клуб одна, потому что думает, что тогда сразу понятно, зачем она туда пришла. И вот они ходят, как куры, по двое или по трое, сбившись в кучку, и так еще понятнее, зачем.
Делая вид, что ничего такого они не имеют в виду, притворяясь, что интересуются исключительно обществом друг друга, что мужчины не существуют в принципе, они стреляют глазами направо и налево, а мы с Маврикием, что уж скрывать, довольно привлекательны.
Да, сейчас действительно самое лучшее время для того, чтобы наконец покончить с Мартой и со всем тем, что было или могло бы быть. На одного мужчину приходится одна целая три десятых женщины, и меня больше всего интересуют вот эти «три десятых», потому что, может быть, хотя бы они не болтают без умолку.
Болтовней я сыт по горло.
* * *
В наше время тебе не нужно цеплять женщин – они сами идут тебе в руки: женщина может просто подсесть к тебе, разумеется с подругой, если мест мало, или заговорить, спросить, не видел ли ты такую черненькую в белой юбке или беленькую в черной юбке, нет? Жаль, а то мы же договорились… и понижает голос… а дальше – все зависит от тебя.
Иногда они бывают более нахальными, сразу переходят к сути дела, но таких я сразу отшиваю – потому что такие девушки, которые ищут приключений на одну ночь, опасны и от них лучше держаться подальше.
Вообще женщины делятся на две категории: те, которых ты выбираешь, и те, которые выбирают тебя. А я не люблю, когда меня выбирают, потому что мне девушка должна быть как минимум чем-то интересна. Это во-вторых. А во-первых – надо признать честно – она должна быть красива. Что-нибудь вроде ног от ушей или сисек, которые лезут на глаза, а еще лучше – к тебе на коленки.
