– Да, немного перекусил.
– Давно я так плотно не кушал – довольно произнес Мальгин. – Если ты успеешь наверх, может быть «мойка» еще не все помыла и там что-нибудь осталось.
– Я уже ходил, они все помыли. Это все надо сегодня почистить? – грустно выдохнул я.
– Не все. Еще полмешка моркови и лука.
– Тогда надо поторапливаться. Хочется еще поспать сегодня – завтра еще весь день убираться.
– Ха, ты надеешься сегодня поспать?
– Ну, хотя бы пару часов…
– Забудь!
– Ты хочешь, сказать, что все солдаты вот так ходят в наряды? Что только и делают, что убираются и чистят картошку?
– А ты как думал?
– И старослужащие?
– Нет, за старослужащих молодые все делают – вставил свое слово Воробьев.
Солдаты замолчали. Было очень холодно, пар шел изо рта солдат. На нас были бушлаты, но это не помогало. На улице стоял сильный мороз, а комната, где мы чистили картошку, как на зло, располагалась у самого входа.
Тема дедовщины все больше и больше волновала солдат. Несмотря на то, что мы жили в отдельной казарме, где все было строго по Уставу, время от времени мы сталкивались с солдатами из других рот и понимали, что они живут совсем по другим правилам. Общение с солдатами из других рот не всегда было приятным. Скорее было нормой, что от них исходил один сплошной негатив. И было не важно, кто был этим старослужащим: почтальон, который приносил долгожданные письма из дома, случайный солдат на улице или повар в столовой. Каждый встречавшийся нам старослужащий пытался нами командовать, угрожать, показывал свое презрение к нам. А если и попадались относительно дружелюбные старослужащие, то они всегда нас предостерегали насчет дедовщины, пугали теми порядками, которые заведены у них в роте.
Вскоре вниз спустились братья Жидких. Они домыли посуду и закрепленную за ними территорию и теперь принялись тоже чистить картошку.
– Говорят, в роте будет совсем не сахар… – нарушил тишину Горохов.
– Да ебал я в рот, этих дедушек! Пускай только попробуют что-нибудь сделать мне! Ночью перережу их вонючие глотки! – с кавказским акцентом выругался Богаев – Умрут как последние собаки! Клянусь своей матушкой!
– Правильно, Мавлей! Так и надо! Надо держаться всем вместе, бороться за свои права, отстаивать! – поддержал его Андрей Жидких.
– Мы с братом друг друга в обиду не дадим! – добавил Виталий Жидких – Надо всем быть за одно. Вместе мы сила!
– Вы будете драться с ними? – удивился Горохов.
– Если понадобиться, конечно, будем!
– Давайте договоримся, никого из наших в беде не бросать! Нас много и вместе мы сможем дать отпор дедам – добавил я.
– А ты уверен, что у нас будет возможность защитить друг друга? Они же могут нас и по одиночке… – не унимался Горохов.
– Но, мы же всегда будем в курсе, если что-то случится с кем-нибудь из наших товарищей! Так ведь, парни? Мы же не трусы! Мы сможем их наказать!
– Правильно говоришь, Женек! Все зависит от нас самих! Мы не затем с братом пришли в армию, чтобы прислуживать тут дедам!
– Да, нас наши родители не поймут, если мы будем тут унижаться перед дедами! Нам будет стыдно смотреть им в глаза.
– Значит договорились?
– Договорились! – солдаты единогласно поддержали мое предложение.
– Вот это я понимаю! – ерзал на стуле Горохов. – А то по отдельности они нам быстро кислород перекроют! Посмотреть только на Фадеева…
– А что Фадеев?
– Не хотел бы я попасть в одну роту с Фадеевым!
– Интересно, а в какой роте этот повар служит? – вспомнил я про неприятный случай в варочной пару часов тому назад.
– Ты имеешь в виду хлебореза, который сегодня к тебе приставал? – посмотрел на меня Мальгин.
– Хлебореза? Я думал это повар.
– Нет, это хлеборез. Соколов из РТГО.
– Еще один Соколов?
– Да, они оба Соколовы.
– Почему он так меня невзлюбил?
– Да он ко всем так. Ты разве не понял, старослужащие… они со всеми молодыми так себя ведут!
– Что плохого я ему сделал? Какое ему дело до моих усов?
– Не бери в голову!
– Нам надо держаться вместе. Мне не нравится, когда со мной так обращаются. Если надо, я готов с ними драться.
– Я тоже готов! – улыбнулся Мальгин.
– И мы готовы!
– Пусть только тронут кого-нибудь из моих друзей! Зарежу! – поднял голову Богаев.
Так за разговорами о дедовщине, прошло еще несколько часов. Становилось еще холоднее, мы периодически вставали и разминались, пытались как-то согреться. Очень хотелось спать, но количество картошки все никак не уменьшалось.
– А куда потом все эти очистки девают? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.
– Свиньям. На свиноферму нашу отвозят.
– А зачем вы тогда бросаете окурки свои сюда?
– Больше грязи – шире морда!
– Ну, вы даете…
– А картошка все никак не кончается – вздохнул Мальгин.
– А мы сейчас сделаем так – сказал Богаев и высыпал остатки картошки в ведро с очистками. Потом тщательно перемешал все это с остатками. Довольный собой он встал со скамейки и ушел мыть руки.
– Ну, раз всё, то надо будить дежурного и идти в роту.
– Теперь понятно, почему, когда дежурит сводная рота по столовой, пюре получается таким жидким.
– А ты думал, что они быстрее нас картошку чистят? – посмотрел на меня с недоумением Горохов.
– Ладно, не умничай, Горох! Пойдемте, наконец, в роту уже!
Было уже четыре часа ночи. Мы оказались одни на улице и даже в ночное время, когда кругом нет никого, солдаты не должны ходить, как им вздумается. Солдаты должны ходить только строем. А строй должен кто-то вести, поэтому еще минут пять мы потратили на пререкания, кто из нас главный и кто должен вести наряд в роту. Мне и Мальгину было все равно кто главный, хотелось поскорее упасть в койку и уснуть. Но другим почему-то обязательно нужно было продемонстрировать, что они выше остальных, показать свои амбиции, свои претензии на лидерство.
В пять часов утра все тот же молодой повар Соколов растолкал нас.
– Вставайте, уроды! – шепотом подгонял он нас.
Смертельная усталость сковала меня. Веки не слушались, руки опускались, а свинцовая голова так и тянула меня назад к подушке.
Совершив очередной подвиг во имя Родины, мы потащились в столовую. Теперь никто не спорил, кому вести солдат к столовой, кому командовать в этот раз. Засыпая на ходу, мы нехотя добрели до столовой. Мороз лишь на время взбодрил нас, придя на место, большинство солдат поспешило найти укромные места, чтобы вздремнуть еще какое-то время. Жесткие скамейки оказались не такими и жесткими для сна, на полу спалось не менее сладко, чем в армейской койке, а отсутствие подушки с лихвой компенсировалось толстым бушлатом.
Но поспать и десяти минут нам так и не удалось. Часть еще досматривала свои сны, на улице было темно, но в столовой уже вовсю шло приготовление пищи. Приближался завтрак, нужно было поднимать тяжелые кастрюли из варочной на второй этаж, помогать «залу» сервировать столы и разносить тарелки с хлебом и маслом. Повара упорно не хотели давать нам отдохнуть, придумывая все новую и новую работу для нас. Пол в коридоре был окончательно испачкан, и после короткой передышки на завтрак, я принялся снова натирать полотером плитку.
– Коридор! – в очередной раз донеслось из варочной.
Побросав тряпку и полотер, я поспешил в самую теплую и светлую комнату на территории всей части. Около входа за разделочным столом стоял Пешков. Не обратив на меня никакого внимания, он продолжил ножом разделывать сваренное мясо. Вырезанные куски сала он откладывал в сторону, мясо же, нисколько не церемонясь, рукой направлял себе в рот.
Помогая Мальгину перетаскивать очередную кастрюлю с одной плиты на другую, я продолжал украдкой посматривать на начальника столовой. Пешков все также невозмутимо поедал солдатское мясо. Положив, очередной кусок себе в рот, Пешков обернулся в сторону поваров:
– Ну что, Сокол, я жду тебя у себя к одиннадцати. Две порции, смотри не опаздывай. А это вот – прапорщик ножом ткнул куски сала. – на обед.
Старший прапорщик удалился к себе в комнату.
– Чтобы ты сдох, ублюдок! – выругался про себя повар. – А вы что встали?! – заорал на нас Соколов. – Работы что ли нет?
Я вернулся к своему полотеру. Полы в армии моются не так как на гражданке. Берется обычное ведро и стругается в него очень мелко половинка хозяйственного мыла, заливается все это чуть-чуть водой на самом донышке, после чего начинают переливать эту смесь из одного ведра в другое. Получается пена, целое ведро пены. Этой пеной обильно поливаются полы, и солдат начинает усиленно натирать плитку полотером, потом проходит полы еще раз тряпкой, смывая остатки пены. Так отмываются черточки от армейских сапог, коих за день в столовой после целого табуна кирзачей остается очень много. В бесконечном натирании полов и смывании тряпочкой пены проходит весь наряд. На целые сутки солдату выдается только половинка мыла, которой не хватает на эти сотни квадратных метров полов. Пользоваться шваброй негласно запрещено, да и полотером не все черточки отмываются, поэтому большую часть времени солдат моет полы тряпкой, стоя на четвереньках.
