Вымытые полы, покрытые глянцем от мыльной воды, и тщательно натертые полотером, блестели как купала Савинно – Сторожевского монастыря. Уставший, но довольный собой, я поспешил помочь Мальгину перенести большую кастрюлю чая на второй этаж. Приближался обед, в раздаточной суетился Андрей Жидких, а его брат мыл полы в зале.
Поставив чай на стол в раздаточной, Мальгин вышел в зал и обратился к Виталию:
– Виталик, я что-то не понял, ты что «зал»? Разве ты не с братом на мойке?
– Да, я с братом, просто помогаю Мавлею.
В темном дальнем углу зала спиной к нам сидел рядовой Богаев. Услышав, что говорят про него, ингуш наклонил ниже голову, и сделал вид, что он ничего не слышит.
– Ничего не понимаю. А… – не находя слов, Мальгин указал рукой на Мавлея.
– Ну, видишь ли – Виталий стал говорить шепотом – он мусульманин, им Коран запрещает брать в руки тряпку, не мужское это дело.
– И что? – разозлился Мальгин. – А сало кушать Коран не запрещает?
– Ладно, не кипятись, Витек! – попытался успокоить Мальгина старший Жидких – Не кипятись! Я уберу за него, ничего со мной не случится.
– Коридор! Варочный! – донеслось с первого этажа.
– Пошли, Вить, нас зовут! – позвал я Мальгина.
Витя недовольно вздохнул и пошел со мной по лестнице вниз. Видеть его расстроенным или злым было большой редкостью. Неунывающий Мальгин всегда излучал оптимизм и жизнерадостное восприятие жизни. Он был одного возраста со мной, попал в армию после сельскохозяйственного института, не косил и не бегал от службы, он просто хотел служить в армии, потому что считал, что через это должен пройти любой уважающий себя мужчина. До службы он усиленно занимался гиревым спортом, о чем красноречиво говорили его бицепсы и фигура.
По лестнице нам на встречу поднимался хлеборез:
– За мной – работа есть!
Соколов отвел нас в свою комнату, которая находилась напротив раздаточной. В ней стояли тележки с черным хлебом и холодильник, в котором хлеборез хранил масло. На столах стояли подносы с тарелками нарезанного черного хлеба и пайками маслами. В каждой тарелке лежало по четыре пайки сливочного масла, по одной на каждого солдата.
– Берите подносы и расставляйте пока хлеб по столам. – указал нам Соколов.
Хлеборез открыл потрескавшиеся от времени деревянные ставни окна, выходящего в зал, и мы с Мальгиным принялись разносить хлеб, помогая готовить зал к приему солдат. Через свое окно Соколов подавал хлеб и масло, мы расставляли его по столам. В окна зала через сиротливые ветви деревьев без труда пробивался яркий свет зимнего солнца. После нескольких часов подряд проведенных на холодном полу коридора первого этажа, было приятно оказаться под теплыми лучами солнца. С минуты на минуту должны были прийти первые солдаты. Богаев все также продолжал обиженно сидел в стороне.
– Вот эти тарелки поставись вон на се столы – указал рукой Соколов на столы, которые располагались вдоль окон.
Получив из рук хлебореза очередную тарелку с маслом, я был удивлен количеством паек масла в ней:
– Э.… А, тут масла, кажется, больше чем надо…
– Сиво?! – посмотрел на меня злобно хлеборез. – Не твое собасье дело! Завали свой ебальник и неси!
Такое грубое общение все еще было непривычно для меня, но чем больше я находился в армии, тем больше замечал, что военные, особенно солдаты, очень озлоблены, на них на всех давят их начальники, они в свою очередь отыгрываются на своих подчиненных. И такое общение было нормой для большинства. Все распоряжения в армии сопровождаются криками и матом. Каждый солдат пытается утвердиться в коллективе, в своем окружении, и делает он это за счет других, унижая и оскорбляя своих товарищей при любой возможности. Солдат, рядовой, при любом удобном случае, пытается командовать другими. А старослужащие считают за правило, что все молодые солдаты являются их подчиненными.
Быстро пообедав, наш суточный наряд вышел на финишную прямую. Теперь нужно было подготовиться к сдаче наряда. Последний бросок, последняя уборка. Еще раз все заново перемыть, протереть, расставить по своим местам, проверить инвентарь. Помыть полы нужно было так подгадать, чтобы к моменту прихода нового суточного наряда они еще не успели высохнуть, чтобы они блестели и принимающие не могли ни к чему придраться.
В шесть часов вечера в коридоре появился солдат сводной роты рядовой Дерендяев. С расслабленным ремнем на талии и обрезанными сапогами с болтавшимися по-пижонски хлястиками, он уверенной походкой прошелся по плитке, которую я только что помыл:
– Ну что, солдат – обратился он ко мне. – так не пойдет! Перемывай все!
– Но я только что помыл… – растерянно посмотрел я на него, вставая с колен. – Все чисто.
– А меня не ебет! Я не приму наряд, пока тут не будет полного порядка!
– Но тут и так все чисто…
– А это что? – провел Дерендяев по стене пальцем. – Видишь, какая грязь?
Рядовой Дерендяев приподнял тяжелую тумбочку, стоявшую в темном закутке коридора, указав мне на пыль, которая была под ней. После чего, он принялся мне указывать на каждую черточку на плитке, приговаривая:
– А это? И вот! Да меня не ебет, что ты мыл! Заново все перемывай! Не приму наряд, пока все не помоешь!
– Но тут чисто! Это вообще не грязь, а просто трещина на плите. А этот след не отмывается, этой плитке тысячу лет, ее менять давно пора! – пытался я возразить.
– Не понял! – повысил солдат голос – Ты че, солдат? Ты со мной еще спорить будешь? Совсем духи оборзели!
В коридоре появился пьяный начальник столовой:
– А! Давай, Дерендяй, задрачивай его! Проверяй все, а то тебе придется все это мыть самому! А ты, солдат – посмотрел Пешков на меня – давай пошевеливайся! Нужно было раньше головой думать и все тут отпидорить заранее, а не бегать на второй этаж жрать перловку!
– Но я… – хотел было возразить я начальнику столовой, но Пешков не стал слушать меня, а пошел дальше в свою комнату.
– Понял, солдат? – добавил Дерендяев – Все тут помоешь снова, потом отмоешь ведро и тряпку обязательно помоешь. Я приду и проверю. А пока я буду на втором этаже. Свистнешь, как закончишь!
Это было похоже на какой-то заговор, на какое-то специальное наказание для молодых солдат. Как будто всем командирам было выгодно натравливать солдат друг на друга.
Расстроено вздохнув, я принялся снова мыть полы. Каждый солдат ходил в наряд регулярно, потому каждому солдату приходилось регулярно принимать и сдавать наряд, каждый раз ругаясь, придираясь к другому солдату или посылая его на три буквы. В таких перебранках солдаты совершенствовали, оттачивали свое мастерство в армейской брани. Сегодня ты сдаешь наряд и к тебе придираются и не отпускают в роту, завтра также и ты будешь придираться к солдату, чтобы в наряде как можно меньше убираться.
К счастью, в семь часов принимающий наряд солдат отпустил меня, и я уставший ушел в роту.
На ужин была в очередной раз костлявая рыбка навага и пюре, из нашей вчерашней картошки. Сидя за столом, мы обсуждали еще один прожитый в армии день.
– Ну, как тебе наряд по столовой? – посмеивался надо мной Рылевич, видя как я устал.
– У меня руки отваливаются, спина жутко болит – показал я Мишке свои мозоли на руках.
– Это еще ерунда. Вон, когда я ходил в наряд, у нас Терентьева этот дикий прапор залил. Сорок ведер воды ему вылил в зал. А потом еще заставил в противогазе бегать по всей столовой.
– У нас, слава богу, ничего такого не было – вставил младший Жидких.
– Хоть покушал нормально, первый раз за все это время – выдавил я из себя, отодвигая в сторону тарелку.
– Да уж – добавил Андрей Жидких – столько вчера после ужина съели, что до сих пор не могу отойти.
– Помыться бы теперь! Сутки почти полы мыл, весь грязный, уставший. – сказал я.
– Терпи солдат. Теперь только в следующую субботу помоешься. – ответил мне Рылевич.
– А разве в роте нельзя мыться? У нас же есть там душ.
– Это только для старослужащих. – ответил мне Миша, поглядев в сторону Володина.
– Отставить прием пищи! – прокричал в ответ младший сержант и встал из-за стола, чтобы отвести солдат обратно в казарму.
*****
Высокий, темноволосый офицер с кобурой на поясе пружинистой ковбойской походкой подошел к массивной железной двери. Капитан недоверчиво посмотрел в нашу сторону.
– Стойте здесь! – обратился он к нам, доставая ключи из кармана.
В коридоре штаба было невыносимо душно. То и дело мимо проходили офицеры, заставляя нас выпрямляться и козырять. Облокотившись на стену мы ждали. Синяя краска на стенах облупилась, то тут, то там из-под нее виднелась бетонная стена и можно было прочесть надпись карандашом «ДМБ-99». Рядом стоял стол, в стене над столом было специальное отверстие, куда вставлялось дуло автомата при перезарядке.
