— Так он у вас лучший? Этот вот Христосик лучший у вас? С этим крестом за пазухой? Ну, знаете ли… — прошипел Шкловский с ненавистью.
— То, что у него за пазухой, это его личное дело, — сказал Шульгин. — Вы можете этого целиком и полностью не одобрять. Но только Осенев все равно останется лучшим солдатом нашей роты. И этого от него не отнять. Как, впрочем, и креста у него не отнять. Так, Осенев?
Все повернулись к Осеневу. Он смутился, спрятал руку за спину, покраснел.
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Та-а-а-к… — протянул Шкловский. — Такая, значит, позиция. Примиренческая. И нашим — здрасте, и вашим — пожалуйста… Прекра-асно… Защищаем средневековые пережитки. Замеча-ательно! Этого и следовало ожидать. Вот оно! Я всегда это говорил. И повторяю, — Шкловский повел вокруг ненавидящим взглядом. — Если есть вакуум воспитательной работы, нет политинформаций и партсобраний, то сознание немедленно заполняется дурью. Об этом говорил еще сам Ленин. Ну-у… Мы еще вернемся к этому вопросу. Обязательно вернемся. В самое ближайшее время… Мы еще встретимся и с вами, рядовой Осенев, и с вами, товарищ лейтенант. Ждите вызова в политотдел. Вам всем там вправят мозги на место. Вам придется круто изменить свои взгляды…
Шкловский резко развернулся через плечо, словно на строевом плацу, коротко кивнул Богунову:
— За мной!
И пошел впереди всех, аккуратно переставляя ноги через каменистые пороги.
23.
Тихий ропот поднялся за спиной Шульгина.
— Вот же привязался…
— Прицепился тоже…
— Взбеленился совсем…
— Крест ему помешал…
— Придрался к кресту, как этот…
Матиевский сплюнул под ноги:
— Моя бабушка говорит, что крест мешает только бесам…
— Вот именно, — подтвердил кто-то.
— И чем его наша рота не устраивает, — махнул кулаком Матиевский. — Воюем мы, кажется, лучше всех. Дай Бог каждому. От духов не бегаем. Пулям не кланяемся. Надо взять высоту, пожалуйста. Вот вам высота на ладошечке! Надо прикрыть отход полка, пожалуйста. Прикроем, драпайте… Надо отбить от духов колонну, — Матиевский крутанул локтем, — отобьем с печенками. Лучшая рота в полку! Что еще надо! Вцепился он в нас, как клещ…
— Ладно, — вздохнул Шульгин. — Хватит болтать.
— Так жалко же, — затянул Матиевский.
— Обойдемся без жалельщиков, — хмыкнул Шульгин. — Ты что, меня жалеешь? Осенева жалеешь? Хватит обсуждать командование. В армии это не полагается. Вот приеду к тебе в гости домой, тогда можешь крестить эту бестолковщину матюками… А в строю, дорогой мой, извольте помолчать…
— Есть, товарищ лейтенант, — козырнул Матиевский и ухмыльнулся. — Насчет гостей намек понял. Буду ждать вас дома с нетерпением.
Шульгин обернулся на оставшихся людей.
— Приготовиться к движению. Собрать вещмешки. Оправиться. Как только вернется группа Богунова всем построиться в походном порядке.
Солдаты зашевелились. Загремели банками в вещмешках. Плеснула вода во флягах. Защелкали патроны в снаряжаемых магазинах. Показались из дульных срезов скрученные жгуты замасленных бинтов.
Мимо Шульгина прошел угрюмый Касымов, поглядывая вокруг себя враждебным колючим взглядом. Касымов прошел близко, обиженно дыша и едко сплевывая под ноги желтой от табака слюной. На одном плече висел туго набитый вещевой мешок, самый объемный во всей их рейдовой роте. Касымов направился к отхожему месту, откуда недавно вынырнул Шкловский. Скрылся от всех за черными зубцами камней.
Матиевский с Шульгиным присели на камни. Привычно откинулись на вещевые мешки. Затянулись сигаретным дымком, Матиевский едким жгущим глаза солдатским «Памиром», который здесь в шутку называли «Покурил и помер», Шульгин ароматными ростовскими сигаретами «Наша марка», купленными на офицерское жалование в полковой лавке — «дукане».
— Это последний перекур, — заметил Шульгин, — как только вернется сопровождение из шестой роты, поднимаем людей. Продолжим войну, как по расписанию.
Шульгин прикрыл глаза.
— И чтобы в строю без разговоров… Отдыхайте лучше…
И Шульгин продемонстрировал удивительную способность мгновенно погружаться в безмятежный сон. Сошли со лба морщины. В недосказанной фразе замерли уголки губ. Провалились тени под закрытыми веками. Но только ненадолго застыли ресницы, и щека упокоилась на складках бушлата. Глаза Шульгина внезапно распахнулись. Он приподнялся, потер занемевшую шею.
— А вот и сопровождение. Легки ребята на помине…
Над колючим хворостом прошлогодней травы показалась помятая ушанка сержанта Богунова:
— Действуй строго по уставу, завоюешь честь и славу, — чеканил Богунов ядовитым голосом. — Представляете, товарищ лейтенант. Дожил. Мне только что вежливо предложили стать стукачом.
Богунов сжал квадратные кулаки.
— Сказали, что долг младшего командира докладывать о ненормальных явлениях в роте… Строго конфе-еде-енциально, тьфу-у-у… Не вышепчешь…
Богунов покачал головой:
— Ценная информация в обмен на досрочное увольнение… Нет, вы представляете?!
Матиевский покачал пальцем:
— Ну-у и-и?..
— Чего ну и?..
— Соглашение состоялось? Будем прощаться с уезжающим дембелем? Присядем на дорожку? А-а-а?
— Ах, ты, гад, — вскипел Богунов, — да чтобы я продался…
— Тише, — поморщился Шульгин. — Не время. Поднимайте людей. Выступаем. Пять минут на сборы.
— Всем оправиться, подготовиться к выходу, — крикнул Богунов группе, и колючий дымок перехваченной у Матиевского сигареты толчками взвился из открытого рта. — Все за собой собрать, орлы. После себя ничего не оставлять, особенно боеприпасы. А то попадаются еще всякие раззявы, теряющие магазины с патронами и даже гранаты.
Мимо них к камням полевого сортира пробежал Осенев, сосредоточенно сжимая в руках громоздкий пулемет.
— Правильно, Осенев, — подмигнул ему Богунов, — в Афганистане даже в сортире нужно держать палец на пусковом крючке. А то некоторые салабоны расслабляются, теряют бдительность.
Неулыбчивый Осенев посмотрел на сержанта с укором. Богунов поежился.
— Ну, железный парень…
Осенев зашел за камни. Через некоторое время до Шульгина донесся неясный шум из-за камней, приглушенное ворчание и гневные сдавленные крики. Еще через минуту из-за камней выкатилась глыбообразная туша Касымова с вцепившемся в него маленьким Осеневым.
— Нет, ты пойдешь! Пойдешь сам и поднимешь… — упрямо твердил посиневший от напряжения Осенев.
Он сжимал Касымова за узкий ворот бушлата, и гигантский Касымов тщетно пытался оторвать от себя сдавившие шею осеневские пальцы.
— Пошел ты-ы, — сдавленно хрипел Касымов, двигая воловьими плечами и шагая на Осенева, словно надеясь раздавить его тяжелой своей поступью, — са-ам лезь… Я тебе не ма-альчик. Лучше брось, по-хор-рошему говорю…
Однако Осенев висел на нем камнем, и глухо лязгали пулеметы, слетевшие с плеч и встрявшие между разгоряченными телами.
— Что такое? Не по-онял… — вскипел Богунов, пружиной оторвавшийся от земли.
Так же пружинисто вскочил за ним удивленный Шульгин. Поднялись с мест другие солдаты.
Касымов, заметивший это всеобщее движение, дико взревел, лягнул Осенева кованым каблуком, так что тот закусил побелевшие губы, и, оторвав от земли щуплое тело вместе с пулеметом и всей амуницией, швырнул его на жесткую щетину прошлогодней травы. Осенев пролетел несколько метров, ударился о землю, неловко подвернув плечо, но тут же вскочил и молча пошел на Касымова, оставив на земле врывшийся стволом в песок пулемет.
— Сам пойдешь и поднимешь, — упрямо шептал он, выставив перед собой маленькие расцарапанные кулачки.
Разъяренный Касымов, пробормотал что-то нечленораздельно на родном языке, давясь хриплыми гортанными звуками. Он ударил подходящего Осенева ногой с разворота тяжелым тупым движением, словно стряхивал с ноги застрявшее на ней ведро.
Осенев опять отлетел на несколько шагов, но также беззвучно поднялся, закусил окровавленные губы и также непреклонно пошел на озверевшего Касымова, сплевывая кровью и медленно выговаривая:
— По-ойдешь и поды-ымешь…
— Вы что, совсем охренели? — вскричал подбежавший Богунов, — сортир вы, что ли, не поделили, ненормальные…
— Он знает, что мы не поделили, — кивнул головой в сторону узбека Осенев. — И он сейчас сделает, как я сказал.
Осенев опять сделал решительное движение по направлению к Касымову, но Богунов уже придерживал его за плечи:
— Погоди-ка, Осень, дай мне лично с этим держимордой разобраться. Что он должен сделать?
— Он должен поднять выброшенные мины, — тихо сказал Осенев, вытирая кровь с разодранной щеки. — Он выбросил полученные мины со склона высоты. Облегчился, так сказать…
