что не решится на развод. "Да и зачем? — считала она. — Как мужа я Андрея знаю чаще в 10 раз, чем Николая. А жить вместе — сразу горе всем: детям, старикам. Восстанут все…"
Он уныло произнёс:
— Я буду старым тогда, и ты не то, чтобы идти за меня замуж, а возьмёшь и бросишь совсем.
Она даже не думала никогда о таком. Возмутилась:
— Мамочки! Это же надо: мне дышать без него нечем, а он — вон что придумал!.. — И бросилась к нему с поцелуями.
Понемногу отошёл, повеселел.
— Понимаешь, хочется вместе с тобой ездить в отпуск, ходить в кино, парки. Показывать тебе свои работы.
— Какие работы? — не поняла она.
— Я же художник всё-таки! Обещают принять в союз, обещают персональную выставку.
— Что же ты мне об этом ни разу не сказал даже! — обиделась она. — Ведь это же — самое важное в твоей жизни! Да и в моей, — добавила она, совсем расстроившись.
Он улыбнулся:
— Молчал — чтобы не сглазить. Хотел сделать сюрприз, да вот не получилось. — И смотрел на неё преданно, влюблёно.
— Запомнить, что ли, хочешь? — пошутила она, показывая, что простила обиду. Вот эта её фраза и обернулась для неё сюрпризом — радостным, настоящим. Он сказал:
— Хорошо, что у меня ёмкая память, и я могу работать по памяти. А то бы от тебя у меня и не осталось ничего! В кино и то редко вместе ходим. Где уж там позировать мне!..
— Неправда! Я часто засиживаюсь у тебя и после работы, когда мимо иду.
Целуя, ласково объявил:
— Так вот, слава Богу, я написал всё же тебя! Хочешь взглянуть?
— Мамочки! Ещё спрашивает!..
Он достал из нижнего ящика стола 2 скрученных в трубочку холста и, разворачивая их по очереди, показал ей. На одном был её портрет — поразительно похожий на неё, только очень уж красивый, с каким-то живым светом из глаз, внутренним благородством. А на другом холсте — она полулежала на его топчане обнажённой. Даже в зеркале никогда не видела себя столь женственной и фигуристой — хоть на выставку в Третьяковскую галерею неси!
— Ой, спасибо тебе, Андрюшенька! Неужели я и вправду такая для тебя?
— Такая и есть. Не только для меня. Я теперь это точно знаю, — твёрдо проговорил он. А она вдруг словно опомнилась:
— Но ты-то, ты-то сам — какой художничище! Во, чудо-то! Ну, прямо настоящий Крамской! — Она смотрела с искренним изумлением и восхищением.
Он тоже преобразился. От счастья, что оценила. "Сразу всё почувствовала и поняла, — радостно думал он. — Вот что значит, когда у человека есть вкус! Вон как смотрит, во все глазёнки! Что, голубушка, поражена? То-то! Думала, мы тут, в провинции, так себе? Валяем дурака. А оказалось, что и мы не хуже других?" И обнимал её и целовал с таким упоением, что она расплакалась от счастья.
— Андрюшенька, а когда же ты это успел? — кивнула она на холсты. — Где? Ты же говорил, нужен солнечный свет, настоящий!
— Это я, когда жена уезжала в отпуск. За городом писал, в лесочке. А ты что, думала, что в этой конуре, что ли? Тут я только эскизы к декорациям пишу. А сами-то декорации — потом, прямо на сцене театра. Днём, когда нет репетиций. Нужна высота. Возможность писать со стремянок, подвесных верёвочных лестниц.
— Ой, ну, какой же ты у меня талантливый, хороший!.. Только не надо больше называть это наше гнёздышко конурой! В ней — моя настоящая жизнь проходит!
Господи, что ещё нужно для счастья художнику? Готов был парить в воздухе. Бежать с ней в ресторан. Да не побежишь. Поэтому только вздохнул:
— Эх, была бы у меня настоящая мастерская! Да возможность поехать летом на север. Куда-нибудь под Архангельск, на этюды. Да я бы таких эскизов оттуда привёз, тут просто ахнули бы все! Я — те места до сих пор помню…
— Андрюшенька! — вспомнила Людмила. — А ведь можно поехать. У меня там… отец объявился.
— Как это "объявился"?
— Отыскал меня через детдом, прислал письмо. Пишет, что живёт под Архангельском, остался совсем один.
— Почему один?
— Ну, не один, пишет, что с собакой. Тоже хромая, как и он. А жена померла 2 года назад. Детей нет. Вернее, был, пишет, сын. Да спился, и замёрз где-то зимой. Вот он и стал искать меня. Тут целая история, Андрюшенька!..
— Погоди, погоди! Давай по порядку…
— Я сначала не собиралась к нему ехать — может, и не отец вовсе — только ответила на письмо. А он мне — другое. Хочет, мол, посмотреть на меня, лично покаяться передо мной. Но приехать ко мне сам — не может в этакую даль. Нет денег. Ну, и приглашает, значит, к себе. Обещает рассказать мне всю правду: как я родилась, где умерла моя мама. Как и почему отвезла меня в детский дом его законная жена. Вот я и думаю: может, поехать? Жалко всё-таки человека — вдруг и вправду отец? А если и тебе туда хочется, можно поехать вместе. Когда у тебя отпуск?..
Вот так, на 8-м году любовных отношений, сладилась у них первая совместная семейная поездка. Андрей взял себе очередной отпуск полностью, а Людмила — только на 2 недели: "по семейным обстоятельствам". Еле отбоярилась от мужа, когда тот захотел поехать с ней тоже. Но ему в его "ящике" могли дать только полный отпуск, очередной, а не делить на 2 раза. И Людмила на этом сыграла:
— Зачем же тебе тратить отпуск на какой-то Архангельск? Я — еду по необходимости. А вот когда вернусь, тогда бери и ты — махнём с тобой куда-нибудь на юг, ладно?
Николай обрадовался и согласился.
Радовалась и Людмила: 2 недели с любимым человеком под одной крышей, круглые сутки! Мамочки, это же обалдеть можно от счастья! К тому же Андрей показал ей в своей подвальной каморке другие свои работы, которые готовил для выставки. Она и вовсе уверилась в его таланте. Особенно поразили 2 женских портрета: медсестра в белой косынке с красным крестиком и женщина в сером жакете с тёмной бархатной оторочкой по воротнику. Первая — молоденькая, правда. Не мудрено, что такой нежный взгляд и красота. Но женщина в жакетике была уже лет 25-ти, с грустью в глазах. Однако же
