мурашки, как от ощущения тысячи глаз, смотрящих в спину. Это и правда было так – многие глаза следили за моей семьей, когда мы ехали по длинной дороге из замка до Лунного озера. За мной наблюдали больше, чем за остальными, но это ожидаемо.
Лес полнился отпечатками заблудших душ, тенями мертвых существ, страстным шепотом остатков эмоций, застрявших в коре деревьев. У каждого дуба и сосны, которые мы проезжали, в кольца впиталось что-то – какая-то рябь, болезнь или сучок, вызванные тысячелетней травмой.
Возможно, Самайн лучше всего подходил для бабушки Силии, чтобы вернуться к Истоку, но для меня это худший день для путешествия.
Тени всегда следили за мной, всегда нашептывали что-то. Обычно я игнорировал их, но, когда они поднимались так близко к поверхности, их голоса оглушали.
И все же я не нервничал. Я не боялся мертвых.
Меня пугали живые.
Я резко очнулся и заморгал, чувствуя, как сон рассыпается на капли. Или, точнее, рассеивается, как дым.
Я нахмурился, глядя на грубые деревянные балки потолка. Мне потребовалось совсем немного времени – доли секунды, – чтобы понять, где я нахожусь. В столице было пять гостиниц, носивших мою фамилию, и потолки всех них были мне знакомы.
Я сел, глядя на пустое место рядом. Слава Истоку.
Я ненавидел с утра обнаруживать, что мои любовницы взяли на себя смелость остаться на ночь. Частично из-за того, что я редко виделся с партнершами больше одного раза, но не в последнюю очередь и из-за снов.
Потянувшись к кожаной сумке, которую всегда держал при себе на утро, когда просыпался не в своей постели, я вытащил перо и дневник. Этот сон, скорее всего, не был пророчеством и уж точно ничего не предсказывал. Не более чем воспоминание. Но никогда нельзя быть уверенным наверняка. Это я узнал от самой бабушки Силии, которая записывала в дневники все сны на протяжении всей жизни.
Посасывая кончик пера, я пытался вспомнить точный сюжет сна. Вытащить его кусочки из памяти. Я вспомнил процессию и всю мою семью. Мы ехали к Лунному озеру, чтобы по воде отправиться к Истоку. Исток – единственный способ убить бессмертного: либо прямо войти в него, либо использовать закаленный в его огне клинок. Большинство не хотело входить в Исток, но после тысяч лет проклятой жизни я мог понять это решение.
Сон уже исчезал, смешиваясь с воспоминаниями и утекая обратно в уголки сознания.
Сдавшись и отшвырнув дневник в сторону, я застонал.
Мой пророческий талант оставлял желать лучшего. Он вряд ли даже стоил упоминания по сравнению с остальными моими способностями. Тем не менее еще никогда я так сильно не жаждал развить его, как за прошедший год.
Где бы Сайон ни прятал ту девушку, я не мог ее найти. Но в конце концов однажды я это сделаю. Если она еще жива, я должен отыскать ее.
От этого зависят наши жизни.
Глава 18. Лонни
Во тьме
В детстве мама рассказывала мне о дне, когда мы с Рози родились.
«Небо почернело, – говорила она. – Столпы дыма, пепла и магии вырвались из земли и обрушили огонь на Паслен».
Находясь в другой провинции, мать наблюдала, как дым затмил солнце. Она рассказывала, что новорожденная я будто вторила крикам жителей Паслена, когда вокруг них рушились городские стены. Крики матери смешались с криками умирающих фейри, заживо сожранных Дикой магией, что извергалась из недр земли.
Мать родилась в человеческом мире, где не было магии. Она говорила о нем тем же шепотом, которым люди обсуждали Паслен после извержения вулкана. Теперь эти земли называли провинцией Последствия.
Ранними утренними часами лежа в постели без сна, я задавалась вопросом, не живу ли все время в состоянии после. Именно так я чувствовала себя после смерти матери. Было время, когда у меня была семья, а было то, что после.
Теперь, день за днем лежа в темноте, я гадала, было ли происходящее последствиями или еще только извержением.
Глава 19. Лонни
Во тьме
В камере единственным моим спутником был гнев.
Еду приносили редко и без всякой последовательности. Я пыталась различать дни по смене охраны, но стражники, похоже, намеренно меняли график, чтобы нас запутать.
Тюремщики не были жестокими, но и доброты не проявляли. Чаще всего они меня игнорировали. Иногда, раздавая еду, осыпали меня непристойными комментариями или же просовывали руки сквозь решетку, будто я была каким-то зверем, выставленным напоказ.
Хуже всех был стражник, который дежурил в первый день моего заточения, – вот он не упускал возможности пнуть меня или ударить локтем в лицо.
Трудно определить, как долго я уже здесь находилась: время потеряло всякий смысл, а через дверь в конце коридора просачивалось слишком мало света. Регулы наступали шесть раз, а потом совсем прекратились.
Несколько месяцев камера рядом с моей пустовала, пока однажды в нее не привели нового заключенного.
Я едва подняла голову, когда его привели, – меня мало что интересовало, кроме еды и воды. Он не плакал и не лягался, зашел в камеру с гордо поднятой головой и прямой спиной. Я заинтересовалась и села.
– Каково это – знать, что ты здесь умрешь? – усмехнулся тюремщик, захлопывая дверь за пленником.
– Тот же вопрос могу задать и тебе.
Мое сердце забилось быстрее. Его голос был мягким и изысканным. Фейри. Они заперли здесь фейри.
– Что это значит? – выплюнул стражник.
Фейри не ответил, но по моей спине пробежала дрожь. Странное необъяснимое чувство охватило меня. Будь у меня хоть что-нибудь, кроме грязных лохмотьев, я бы поставила все на то, что тюремщик встретит свой конец в этом коридоре.
Я перебралась в другой угол камеры. Мне не нужны друзья во тьме.
Я лежала на спине и считала трещины на потолке.
Их были тысячи, но я проверяла себя, пытаясь понять, сколько смогу насчитать, прежде чем собьюсь. Пока меня не отвлекли от этого занятия крики в коридоре.
Казалось, будто уже много месяцев я не говорила с другим человеком. Скорее всего, так и было.
Я свернулась калачиком в углу камеры, когда пришли тюремщики с едой. Я просто надеялась, что они меня не заметят.
Тяжелые ботинки загрохотали по коридору, ненадолго останавливаясь у каждой двери, чтобы раздать хлеб и воду. Они подходили все ближе и ближе, пока наконец не остановились напротив моей камеры.
– Лон!
Я даже не пошевелилась.
– Лонни. Ты там?
Я перекатилась по грязному каменному полу, голова раскалывалась от обезвоживания. Все мышцы ныли от
