Свежий ночной воздух ворвался сквозняком, поколыхав лёгкую занавеску. Зелёная листва тяжело и плавно покачивалась, шепталась с ночью. Рузя смотрела в окно, слушала шепот листвы и думала о том, как дальше жизнь её сложится. Светского общества ей теперь не видать, ибо Рузю некому туда привести, а сама она входов-выходов в это общество не знает.
Срочно требовался защитник. Страх, что кому-то захочется поквитаться не отпускал, а ещё сильнее зажимал в тиски. Рузя не знала, за что её могли бы убить, но интуитивно чувствовала, что если захотят, то причина найдётся. На роль защитника как нельзя лучше подходил вчерашний кавалерист. Ян показался сильным и не глупым, хотя второе качество могло оказаться лишним в данной ситуации. В общем, она решила, что на какое-то время Ян вполне сойдёт за кавалера, да и жалованья офицерского вполне хватит, чтобы весело погулять. Решив, что всё наладится, Рузя уснула.
Утром, отпивая мелкими глоточками горячий кофе из белой чашки тонкого фарфора, Рузя улыбалась новому дню и мыслям о новом кавалере. Воспоминания о Яне будоражили её воображение, вызывая томление в груди. Вчерашние грустные мысли ушли за горизонт вместе с ночью, а утро принёсло хорошее настроение.
— Чему это ты улыбаешься? — спросила Зельда, снимая с огня кофейник.
— Доброго тебе утра, подружка. Садись со мной кофе пить, — сказала Рузя, одарив улыбкой.
— Ну да… спасибо, что не прогнала с моей собственной кухни. А то думаю, кто бы мне помог кофе выпить… — Зельда наливала в чашку кофе, тёмная струйка из узкого носика выплёскивалась, отдавая пар и аромат.
— Ой, да не злись! Лучше скажи, что к кофе есть.
— Есть, моя пани, — сказала Зельда и выставила на стол маленькую корзинку с булочками. — Я в булочную сходила, выпечку свежую купила, пока кто-то спит.
Зельда карикатурно присела и поставила на стол свою чашку.
— Ммм… какая прелесть! Тёплые ещё!
— А и не скажешь по тебе, что вчера полночи не спала, — заметила Зельда.
— Откуда знаешь?
— Что тут знать, когда ты шастаешь и форточкой гремишь. А что ты надумала с лавкой делать? Будешь и дальше держать или продашь?
— Не решила пока. Всё думаю нижним бельём торговать, чулками. Только не сейчас, подожду ещё, — нахмурилась Рузя и стала сосредоточенно жевать булку. — Кавалер на первое время есть, а там посмотрим.
— Ох и Рузюнця! Где же твоё сердце? Для тебя кавалеры, что перчатки — новая пара, как новый день.
— Моё сердце их не касается.
Сердца Рузя, в известном смысле, и в самом деле не чувствовала. Любовь её ещё не настигла, потому к новым знакомствам она относилась легко и непринужденно. Можно сказать играючи. Сбегав домой, Рузя переоделась и пошла в лавку, ждать кавалериста.
* * *
В морге Мрозовскому всегда было неуютно. Не то, чтобы он ждал увидеть комфортные полки для покойников, но хотел когда-нибудь прийти сюда и не испытать желания в тот же час выйти. Торчавшие босые пятки с белеющими в полумраке номерками, не внушали ничего кроме брезгливости. Конечно, никто не просил Мрозовского брать покойных за ноги или, что ещё омерзительнее, стричь им ногти, но он постоянно ожидал подобной просьбы от работников мертвецкой. Морг был старым и тесным. Тела покоились ровными штабелями, прикрытые простынями в непонятных пятнах. Мрозовский даже начал озираться в поиске нужного покойника, словно мог увидеть лицо сквозь простынь.
— Проходите сюда, пожалуйста, — попросил Кулик, кивнув головой в сторону маленького грязного окна, и пригладил жиденькие седые волосы к почти лысой голове. — Пан Мрозовский, ваш друг ждёт нас в другом месте.
Кулик работал здесь не один десяток лет. Во всяком случае, Мрозовский был с ним знаком с самого начала службы в «двуйке». Кулик отличался специфичным юмором и всегда называл покойных «ваш друг». От таких слов Мрозовскому делалось всяко дурно, но он шел за Куликом, оставив всякие попытки пытаться привыкнуть к его шуточкам.
— Мы не настолько близко дружили, — заметил Мрозовский сквозь зубы.
— Вы знаете, это как посмотреть на вопрос. Ведь, при теперешней жизни, если мы не были врагами, то выходит, что дружны, — философствовал Кулик, продолжая идти по тёмному коридору, освещенному несколькими тусклыми лампами в стальной сетке.
Сетки эти всегда интересовали Мрозовского, ибо казалось непонятным, кто здесь может расколотить лампочки, когда кругом одни покойники? Есть только Кулик и его помощник, да и те ежедневно к ночи бывали мертвы от водки.
Тело, лежавшее на столе, ничем не напоминало весёлого и шустрого пана доктора. Мрозовский сглотнул и спросил:
— Что вы скажете?
— Скажу, что зарезали их обоих на один манер.
— Кого их? Вам же одного Зеленского привезли!
— Ну, что вы! — искренне удивился Кулик. — Вчера вечером ваши из Управы еще одного доставили. Могу показать.
— Лучше расскажите. Я вам верю на слово. Сказали откуда его привезли?
— Сказали, что с кладбища доставили. Шутники, — улыбнулся Кулик. Улыбка его походила на младенческую — в дёснах не торчало ни единого зуба. — Так вот. Раны у обоих идентичны — от уха до уха. Одним инструментом работали.
— Почему же инструментом? — удивился Мрозовский.
— Потому что это не нож. Ножом так аккуратно не разрезать.
Мрозовский поморщился и согласно кивнул. На его памяти Кулик ещё никогда не ошибался.
— Второго показывать? — спросил Кулик.
— В другой раз посмотрю. Я к вам Гроссмана направлю, он всё зафиксирует.
Кулик, улыбаясь по-детски, протянул Мрозовскому руку для рукопожатия. Тот неуверенно ответил, кивнул и быстро вышел. На улице Мрозовский, кривясь от омерзения, вылил на руку заранее приготовленный пузырёк с медицинским спиртом.
* * *
Мрозовский тяжело уселся в бричку и ткнул в спину хлопчика, сидевшего на козлах. День только начинался, а усталость навалилась, обняла и валила с ног.
— Пора на воды, в Карлсбад. Отдыхать, — тихо под нос пробормотал пан Эдвард.
— Что вы изволили сказать? — переспросил хлопчик, извернувшись назад.
— Что я сказал, то не твоего ума дело! Тебе сказано было, что в Управу? Так чего спишь?! — пан Эдвард раскричался, сам не понимая причины своего крика, ведь хлопчик всего лишь переспросил. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и тихо добавил: — Доведёте меня до цугундера своей глупостью… Давай, на Кальварию.
Бричка покатилась, подпрыгивая и трясясь. У Мрозовского мелко дрожали обвислые щеки, и весь его вид говорил о том, что он очень расстроен. На самом деле Мрозовский думал. И мысли эти были не о хорошеньких ножках Рузи или страстных объятиях пани Марьяны, думал он о делах казённых. Обычно мысли такие наводили на Мрозовского хандру, но в этот раз случилось иначе: хотелось рыть землю носом, как та ищейка или охотничья собака Пашкевичей — Эмма. Мрозовский однажды видел, как охотятся на фазана: загонщики шли медленно и спокойно, периодически останавливаясь и постукивая палками по ветвям деревьев и кустов, стрелки в полной тишине окружали кусты, где сидел фазан, и когда все были готовы, туда запускали собак, петух взмывал над кустом свечой, брал направление… и охотники выпускали в дичь весь заряд дроби. Конечно, убийство, но зато наверняка. Мрозовский мечтал, что скоро найдёт те самые кусты, где сидит фазан, и уж тогда он вполне насладится моментом, утолив охотничью страсть. Он чувствовал, что в нём одновременно живут: и загонщик, и стрелок, и охотничий пёс.
Бричка остановилась у сторожки. Пан Пётр сидел за столом, разложив нехитрую снедь.
— Доброго дня, пан Пётр! — поприветствовал Мрозовский, тяжело сходя с брички.
— Доброго, — недовольно ответил сторож. — А вы всё к обеду норовите приехать? Прошу к столу, коли не брезгуете.
Мрозовский брезговал, но виду не подал.
— Благодарю, — ответил он и рука его неуверенно покружила над столом, прицеливаясь. Он взял одну редиску, кусок краковской и уселся напротив, сделав вид, что очень рад приглашению. — Пан Пётр, я к вам не просто отобедать пожаловал. Интерес у меня один имеется.
