— Да, этот… Германов здесь.
Сторож назвал фамилию и закрыл глаза, как на расстреле. Он был уверен, что сейчас в его лбу изобразят маленькую дырочку. Или не маленькую. Но выстрел не произошёл, и он медленно открыл глаза.
— Затаился… Чёрт такой!.. Этот такой, что может и шлёпнуть. Ему что зайца, что человека.
Мрозовский перестал улыбаться, потому что роль шлёпнутого зайца никогда не была его мечтой.
— Значит, пан Пётр, на том и закончим. Жаль, что вам нечего поведать правосудию. Мы очень рассчитывали на вас, но коль скоро рассказывать нечего, то я поеду в Управу. А вы приходите. Если что узнаете.
Мрозовский торопливо семенил по узкой кладбищенской тропинке, с трудом разбирая дорогу. Ему очень хотелось добежать до брички и уехать отсюда к чёртой матери или ещё дальше. Мрозовский на ходу вытирал капли пота со лба и затылка, мучился одышкой и откровенно потел под начинающим припекать солнцем. Но теперь он знал, куда ему захочется пойти завтра. Пани Христина была незаслуженно позабыта, а ведь во всей этой истории она могла играть далеко не последнюю роль.
* * *
Тина только сейчас выпроводила скандальную клиентку и теперь раскладывала на столе отрез, чтобы скроить платье. Клиентка была старой, но не в том смысле, что давней знакомой, в том, что она была стара, как жестяное ведро, что стояло в чулане. Старуха испугала Настусю, то называя Линусей, то требуя самой назвать имя. Настуся расплакалась и вцепилась в Христинин подол.
— Какая у вас невоспитанная девочка, — поджала губы старуха. — Сразу видно, что не ваша. Ваша-то была вежливая и спокойная. Зачем вы её приютили, пани Тина? Как бы она у вас не украла чего. Она не вшивая? А вы в Управу ходили? Не понимаю людей, что тащут в дом всех сироток, что на улице встретят.
Тина снимала мерки и молчала, боясь, что ответ подтолкнёт старуху на новые вопросы и рассуждения. Зажав в зубах булавки, она обмеряла старухины телеса и только кивала, пожимая плечами и делая вид, что в данный момент затрудняется ответить. На старухиных щеках висели огромные родинки; рыхлые бока и обвислые плечи покрывали старческие пятна. Тина вздыхала и обхватывала полутораметровым шнурком огромную дряблую грудь.
Отказать склочной старухе Тина не могла, ещё пойдёт жаловаться, кляузы строчить, да беды наделает. А сейчас нельзя, чтоб склоки были, никак нельзя. Теперь есть Настуся, а значит нужно не только о себе думать.
Наконец-то клиентка ушла и Тина выкладывала ткань, рассматривая, как ложится солнечный луч на замысловатый мелкий узор на бежевом фоне: лиловые цветочки диковинно сплетались, образуя загадочный орнамент. «Зачем ей такое платье? Будет, как на корове седло с такой расцветкой», — думала Тина, представляя старуху в уже готовом платье с оборками понизу и на манжетах.
— Тьфу ты… Гадость какая, — в сердцах воскликнула Тина, вообразив старуху в полный рост.
Дверной звонок тренькнул и затих.
— Настуся! Настуся, это ты там ходишь? — Тина вытянула шею, прислушиваясь к тишине. Испугавшись уже не звуку, а молчанию Настуси, Тина подскочила и быстро вышла в салон. Посреди комнаты стоял пан Мрозовский, а перед ним Настуся. Он протягивал девочке петушка на палочке, а та всё не решалась взять. Она ещё не успокоилась после ухода вредной старухи и готова была вновь расплакаться.
— Доброго дня, пан Мрозовский! — сказала Тина и позвала: — Настуся пойди сюда.
Девочка подбежала, обняла её за ноги и прижалась, боязливо оглядываясь на гостя.
— Здравствуйте, пани Германова, — поздоровался Мрозовский. — Что же у вас девочка такая неприветливая? Молчит и гостинец брать не хочет.
— Правильно молчит. Гости, когда заходят, то здороваются, а вашего голоса я не слышала. Мы гостинцы у чужих людей брать не приучены.
— У чужих людей? — переспросил Мрозовский, прищурив один глаз. — А вы, значит, родная? Не чужая, да?
— Не чужая, — тихо сказала Тина и прижала к себе девочку.
— У вас и бумаги имеются или какие-то иные доказательства родства?
— А вы теперь и такими делами в Управе ведаете? В новой должности? О сиротах печётесь? — съязвила Тина, сама от себя такого не ожидая, испугалась своих слов и затараторила: — Не отдам я её! Нужна она вам слишком! Куда вы её пристроите? В приют? А там их сколько, и чьи они? Никому не нужные, голодные, голые да босые. Жалко вам что ли, что девочка со мной живёт? Я женщина одинокая, зарабатываю немного, но содержать смогу. Оставьте мне Настусю, Христом Богом прошу! Всё равно не отдам…
Тина вцепилась в Настусю так, что у девочки выступили слёзы, но она терпела, ни слова не говоря, будто понимала момент и нарочно молчала.
— Пани Кшыся, — медленно начал Мрозовский, — я не имею целью отобрать у вас девочку, но хочу предупредить, что опекунский совет не замедлит вынести решение, в случае вашего отказа…
— Что вам от меня требуется? — резко перебила его Христина.
— Ну и зачем вы торопите события? — хитро улыбнулся Мрозовский. — Мы же взрослые люди и можем договориться, если вы пойдёте мне навстречу. Я с радостью достану для вас бумагу, что девочка ваша, или находится под вашей опекой. И потом мы так же интеллигентно расстанемся, как вы этого хотите.
Мрозовский готов был пообещать Христине, за информацию о её муже, всё, чего она бы только не пожелала, но на тот момент почуял, что за эту девочку из Христины можно верёвки вить. Тина была совершенно не против, чтобы её скрутили в праздничный крендель и поставили в раскалённую печку. Приютив у себя Настусю, она наконец-то обрела тот долгожданный мир в душе, которого так искала и ждала. Девочка стала её семьёй и отогрела материнское сердце. О том, что у Настуси есть отец, Тина думать совсем не хотела и мыслей этих избегала, просто вычеркнув отца Настуси из памяти, как нежелательный факт. Мрозовский, словно прочитал мысли Тины, начал заново:
— Пани Германова, вы же помните, надеюсь, что у девочки имеется отец? А ведь суда ещё не было, и он вполне может оказаться оправдан и отпущен на волю. Так что вы ему скажете? Или надеетесь, что ему дочка не понадобится?
Тина молчала и только крепче прижимала к себе Настусю. Думать о пане Пасичнике она давно забыла. Надо сказать, что вообще о нём не помнила. А вот будь у Тины на руках бумага, что Настуся её девочка, что опекунский совет поручил ей, Тине, присматривать за Настусей, то никакой отец ребёнка отобрать не сможет.
— А вы и в самом деле можете такую бумагу достать, или нарочно дразните? — робко начала Христина. — Мне бы от опекунского совета разрешение получить.
— Конечно, могу. Я замолвлю словечко перед председателем опекунского совета, и вам всё позволят. Мы же с ним друзья. Не знали? — Мрозовский беззастенчиво врал. Председатель опекунского совета терпеть не мог Мрозовского, а Мрозовский на дух не переносил этого председателя. В коридорах Управы они пересекались редко, но если случалось, то сухо кивали друг дружке и, брезгливо морщась, расходились.
— Не знала, — обрадовано проговорила Тина. — А что от меня-то нужно?
— Разговор у нас конфиденциальный, потому прошу вас, пусть девочка уйдёт. Поговорить нужно наедине.
— Да, конечно. Настуся, пойди наверх. Я потом тебя позову.
Тина поцеловала девочку в макушку, погладила по волосам и та убежала.
— Я слушаю вас, пан Мрозовский, — сказала Тина, рассчитывая на серьёзный разговор.
Мрозовский без слов взял Тину за руку и повел в каморку. Закрыл дверь и прижал к ней Тину. Так же молча он шарил руками по упругому телу Тины, в поисках застёжек и жарко дышал ей в лицо.
— Пан Мрозовский, что вы себе позволяете?! — возмутилась Тина, отворачиваясь от настойчивых поцелуев Мрозовского. — Я вдова и порядочная женщина!
Тина говорила резко, но тихо, боясь испугать Настусю.
— Да какая ж вы вдова при живом муже? — пыхтел Мрозовский, подлезая под юбки и крепко вцепившись в бедра Тины. Он слюнявил белую кожу над чулками, пытаясь отцепить подвязки и добраться дальше. — Мужа заживо похоронила, чужого ребенка забрала… Да я тебя… В подвалы пойдёшь… За упрямство…
