ЖЕНЩИН НА ИМУЩЕСТВО», «БЕЗГРАНИЧНАЯ ВЛАСТЬ МУЖЧИН» – от них становилось очень неспокойно. И от того, к чему они призывали. И от того, что Флоренс казалось: через эти заголовки кто-то пытается на нее накричать.
Флоренс что-то слышала про имущество: к примеру, про то, что вдовы наследовали после детей, а жены своим имуществом не распоряжались вообще – оно переходило во владение мужа, и редко, очень редко, чаще всего лишь среди аристократов, заключались брачные контракты и договоры. Флоренс слабо разбиралась в этом, но среди документов, которые ей приходилось переписывать для обители, что-то такое встречалось.
Другие листовки, куда менее кричащие, рассказывали о работных домах, о женском образовании, о несчастных девушках, вынужденных трудиться в опасных для жизни условиях. Про язвы от фосфора у работниц спичечных фабрик, про ослепших швей, про торговок цветами, которые на деле торговали собой – и умирали от страшных болезней.
Флоренс не жила в пустоте. В обители Святой Магдалены она видела и слышала всякое. Однажды ей пришлось присматривать за женщиной, лишившейся ног. А еще Флоренс три дня прорыдала после смерти тихой леди Уитни – той было под сотню лет, и она казалась большой тряпичной куклой на каркасе. Леди Уитни называла Флоренс золотцем и крошкой, всегда улыбалась так светло, что сердце екало. Возможно, после ее смерти Флоренс плакала о бабушке, которой у нее никогда не было.
Так что трагедии и беды не удивили бы Флоренс: пусть монахиням и запрещалось сплетничать, они все равно шептались о новостях, обсуждали дела своей и других обителей, осуждающе качали головами и хмурились, видя слишком ярко и бесстыдно одетых женщин, принимали роды у девушек, которым некуда больше было пойти. Но это все почему-то ощущалось иначе. Как история, у которой есть пусть не счастливый, но светлый конец: теплые руки сестер Святой Магдалены, витражи, сквозь которые льется солнечный свет, тихие улыбки, запах ладана и лекарственных трав.
Сейчас Флоренс столкнулась с чужими бедами – неосязаемыми, произошедшими где-то там, у людей, которых она не знала. Она рухнула в них, как в илистый омут, наглотавшись грязной воды. И чем дальше Флоренс читала – а оторваться отчего-то было невозможно, – тем сильнее ее засасывало. Стало тошно, очень грустно, голова почти заболела, и, когда кузен Бенджи, постучав в дверь и дождавшись разрешения, вошел, сопровождаемый горничной с подносом, на котором стояли чай и блюдо с пирожками, он застал Флоренс рыдающей над стопкой бумаг.
– Преподобные братья, что случилось?!
Флоренс замотала головой и постаралась быстро вытереть слезы.
– Н-ничего, – сказала она – и почти не соврала.
Кузен приподнял бровь: ну-ну, говорил его взгляд, что-то не верится. Флоренс метнула короткий взгляд в сторону горничной, намекая, что разговор не терпит чужих ушей.
Листовки вообще не стоило держать в комнате, так что Флоренс спрятала их в той же шкатулке, где письма, а еще в картонной папке со школьными акварелями – довольно неумелыми, пусть и милыми.
Горничная, кажется, сама смутилась оттого, что госпожа оказалась вдруг в слезах. Будь на ее месте Розалин, пожалуй, Флоренс было бы сложно отвертеться от заботливых расспросов, но эта девушка, уловив, что и без нее разберутся, поспешила поклониться и исчезнуть.
– Что там у тебя? – снова спросил Бенджамин, наливая чай себе и сестре.
Флоренс протянула ему брошюру.
– Ты сам дал мне это, – укоризненно сказала она.
В брошюре рассказывалось о судьбах приютских детей.
– Ах, точно. – Бенджамин тряхнул головой. Белокурые локоны, отросшие чуть ниже ушей, мешали ему, но мода в кругу молодых лордов в этом сезоне требовала изящества. – Слезливые истории бедных детишек, конечно, – пробормотал он, всматриваясь в смазанно напечатанный текст. – Тебя это расстроило, да? Ох, Флоренс. – Он небрежно сложил бумагу и сунул ее в карман. – Милая Флоренс, как же легко поймать тебя на крючок!
Флоренс моргнула – ресницы были влажными и казались неприятно тяжелыми от слез – и недоуменно уставилась на брата.
– Ты намекаешь, что это мошенничество? – спросила она.
Бенджи тяжело вздохнул. Он был сейчас похож на того, кто взялся объяснять что-то маленькому ребенку, но не рассчитал свои силы и что объяснять придется много, долго и терпеливо. Он забрал все листовки и сел в кресло, перебирая их, как страницы какого-нибудь журнала для богатых модников. Представить Бенджамина, помогающего вдовам или сиротам, Флоренс почему-то не могла.
– Понимаешь ли, дорогая моя маленькая кузина, – сказал Бенджи холодно. – Я нисколько не умаляю важность ценностей, за которые ратуют мисс Лилиан и ей подобные. Но вот это все, – он тряхнул стопкой бумаг, – это все для благотворителей. Слезливые истории о сиротках и девушках со спичечной фабрики хороши для склонных к сентиментальности почтенных леди и их мужей, которые рады кошельки раскрыть, лишь бы почувствовать себя добрыми логресцами, верными слугами святых и преподобных. Или для вербовки чутких, честных молодых леди. – Он вздохнул и сказал уже не так едко: – Выпей чаю, Фло, пожалуйста! Ты выглядишь так, словно сейчас снова упадешь в обморок. Знаешь, как ты вчера меня… нас всех напугала?
Как ни странно, сейчас Флоренс не чувствовала приближения приступа – просто странную тошноту. Не ту, которая случается, если съесть что-то несвежее, и которая иногда накатывает в первые дни лунного цикла, а такую, будто душу опрокинули в скисшую мутную воду.
От этого очень хотелось поскорее избавиться.
И чай правда помог. Он отдавал ежевикой и розами, был красноватым и уже достаточно остыл, чтобы его можно было пить. Золотая монограмма Силберов на дне чашки тускло сияла.
– Мой отец сегодня встречался с лордом Маккензи, – сказал Бенджамин и отвел взгляд, когда Флоренс на него посмотрела.
Кузену вдруг стала очень интересна вышитая картина, висевшая на стене, – пасторальный пейзаж с кустами шиповника на переднем плане.
Флоренс напряглась.
Думать про Лайонелла Маккензи было неприятно. Еще неприятнее, чем читать про беды логресских сирот, сидя в уютной спальне на стеганом сатиновом покрывале, в окружении милых безделушек, в чистеньком домашнем платье, которое дядюшка купил год назад, – тогда оно даже считалось модным.
– Я не присутствовал при разговоре, – продолжил Бенджамин, катая в пальцах шарик из бумаги, – в него превратилась одна из листовок. – Но, говорят, они расстались недовольные друг другом. Лорд Маккензи уехал в паб «Туманная корона». Это очень дорогой паб, – пояснил Бенджи. – Вход разрешен только лордам из нескольких элитных клубов, так что людей там, особенно посреди дня, немного. Но один мой друг, сестрица, работает там, и он сказал, что лорд Маккензи, вопреки привычкам, просадил на выпивку немалую сумму. Так что, думаю, у них с отцом что-то пошло не так.
– Из-за меня? – спросила Флоренс шепотом.
Бенджи нервно хохотнул:
– Не думаю, дорогая, что первопричина в тебе. Но я слышал вчера ночью разговор матушки с отцом. – Он лукаво усмехнулся. – И клянусь, отец оправдывался за грубость своего партнера. У леди Кессиди много недостатков, – сказал Бенджи мягко. – Но она хорошая мать для своих дочерей. И тебя, видимо, решила взять под опеку. А теперь, если ты успокоилась, предлагаю умыться и собраться на прогулку. Заберем Дженни из гостей.
Дядя Оливер несколько дней словно бы не замечал Флоренс. Не избегал и не наказывал молчанием – ему просто было не до нее. Он погряз в делах: не приходил на обеды, опаздывал на ужины, предпочитал отмалчиваться. Его ответы на прямые вопросы леди Кессиди были сухими и короткими, а остальные даже боялись о чем-то его спрашивать. Бенджи шепнул Флоренс, что отец очень сильно занят, но она все равно чувствовала, как тянет сердце тревога, – вдруг это из-за нее?
Вдруг ссора с лордом Маккензи расстроила какие-то важные планы дядюшки там, на высотах, до которых маленькой Флоренс Голдфинч с ее скудным женским умишком никогда не дотянуться? Вдруг одна неосторожная фраза за ужином породила деловой разлад и Флоренс разрушит репутацию Оливера Силбера? И тогда исчезнут и новые платья, и дорогой чай под вечер, и сестры будут смотреть на нее как на предательницу, ведь она отнимет у них ту жизнь, к которой они привыкли?
Ох, в такие минуты в душе Флоренс снова шевелились сомнения и поднималась мутная вода: она-то спала на собственной постели, в собственной комнате, она ела с фарфоровых тарелок вдоволь, она проводила дни в праздности, за чтением, написанием писем, прогулками с леди Кессиди и сестрами или бесполезным рукоделием. А кто-то там, в столичных трущобах, недоедал и латал последнюю одежду, девушки выходили замуж за пьяниц, женщины умирали, рожая детей под забором.
Свои глупые слова про побег Флоренс вспоминала теперь
