– Василий Васильевич, вы мне второй отец! Возьмите меня к себе…
– Не могу, сударь, ты знаешь Апраксина: он упрям. Мне пора. Не унывай! Не вешай головы!
Суворов улыбнулся.
– Вот так-то лучше. Ручаюсь тебе, друг мой, что при первом случае ты будешь в армии… Прощай! Назначаю тебе рандеву[97] в Мемеле…
Он еще раз обнял Александра, и они расстались. Посмотрев на роскошный выезд фельдмаршала, Суворов вернулся на постоялый двор, оседлал Шермака и выехал обратно на ту мызу[98], где оставил Прохора Дубасова с повозкой и поклажей.
Ехать пришлось глубоко вспаханной целиной, так как дорогу занимали бесконечной вереницей армейские обозы. Шермак то и дело спотыкался на глыбах земли, поднятой тяжелыми немецкими плугами.
– Состарились мы с тобой, дружище, – трепля по шее Шермака, сказал Суворов и повернул коня от большой дороги на боковую, к мызе.
Шермак тяжко водил тощими боками, кашлял, задыхаясь. Он давно страдал астмой.
Суворов не «посылал» коня, но Шермак вдруг сам пошел крупной рысью, а затем вскачь, храпя и потряхивая головой на скаку. Напрасно уговаривал его седок – Шермак скакал все быстрей. Суворов дал ему волю. Внезапно Шермак свернул с дороги, перемахнул через канаву и упал на колени.
Суворов перелетел через голову коня, вскочил на ноги и повернулся к Шермаку. Конь повалился на бок. Из оскаленного рта клубилась розовая пена. Он бил и передними и задними ногами. Подойти к нему, чтобы расстегнуть подпругу, было опасно. Суворов видел, что Шермак издыхает. Конь опрокинулся на спину, перевалился на другой бок и вытянул ноги. Окруженные седыми волосами губы Шермака перестали вздрагивать. Суворов снял шляпу и, склонив голову, стоял над конем, с грустью наблюдая, как постепенно тускнеют его большие добрые глаза.
Глава восьмая
Измена
Армия выступила в поход с некомплектными полками. Медлить с пополнением было смерти подобно. Суворов отправился в Смоленск и там сразу с головой окунулся в дело формирования третьих батальонов, не думая более ни о чем.
На это ушло все лето. Суворов скакал между Ригой и Смоленском, между Смоленском и Новгородом. Пополнения приходили пестрые, частью из плохо обученных солдат, частью из рекрутов. Офицерами назначали недорослей из гвардии. Большинство из них ничего не смыслило в военной службе. Они не только не могли учить солдат, но и сами не умели стрелять, многие даже боялись взять в руки ружье, а от холостого выстрела из пушки приходили в трепет. Суворов требовал присылки старых солдат, чтобы их поставить в батальон учителями. Военная коллегия отказала, ссылаясь на то, что старые солдаты нужнее в действующей армии. К отзыву этому член Военной коллегии генерал Василий Иванович Суворов присоединил в письме к сыну свой совет: «Сделай из них хоть видимость войска. А там понюхают пороха – неволей станут солдаты». Но немало забот требовалось и на то, чтобы придать запасным батальонам хоть видимость войска. Для этого надлежало по крайней мере обуть солдат в сапоги и одеть в мундиры, а сапог и солдатского сукна не хватало и для действующей армии.
С театра войны шли дурные вести. Русские войска под командованием Апраксина двигались медленно, к выгоде прусского короля, который, обороняясь, наносил короткие удары каждой из союзных армий в отдельности.
Русская армия вступила в пределы Прусского королевства. Фермор взял Мемель, оставил там гарнизон и присоединился к главным силам русской армии. Первая большая битва с пруссаками произошла на Грос-Егерсдорфском поле, куда вывел свою армию Апраксин, встревоженный налетом гусарского разъезда пруссаков. Поле было обширно. Армия русская выстроилась словно на большой парад. Сам Апраксин выехал перед войсками почти с той же пышностью, с какой покидал Ригу. Впрочем, на этот раз он был не в карете, а на боевом коне; за ним вели еще несколько запасных коней в расписных попонах, ибо предполагалось, что под фельдмаршалом может быть в сражении убит не один, а два или три коня.
Позиция, выбранная по совету Фермора при Грос-Егерсдорфе, была удобна для боя.
Казаки выскочили вперед и завязали с пруссаками перестрелку. Те отвечали из леса редкими выстрелами. День склонялся к вечеру. Неприятель не показывался. Наконец Апраксин убедился, что противник не хочет принять бой, и приказал армии отступить в лагерь.
– Мы кое-чего достигли, Василий Васильевич, враг нас боится, – сказал Апраксин Фермору.
– Да, – согласился тот, – но и они тоже кое-чего добились: они нас сосчитали точно до одного. А знаем ли мы, кто перед нами и сколько их? И где они очутятся утром?
В сумерках русские войска уже находились в палатках. Из-за леса грохнула пушка и послышались барабаны: в прусском лагере били зорю. Очевидно, король расположился на ночь, находя, что место для него удобно.
К концу дня неожиданно отдали приказ: вывести солдат на фронт, снабдить провиантом на три дня, полками ночевать в ружье.
Намерение фельдмаршала знали и понимали немногие. Наутро оказалось, что он решил обойти пруссаков, укрытых за лесом, и принудить их к бою. Движение началось по узкой дороге и частью прямо лесом. Предполагали, что немцы остаются в своем вчерашнем положении, но, к удивлению, выйдя в поле, убедились, что пруссаки, покинув лагерь, заняли те самые удобные позиции, на которых русская армия стояла вчера. Немцы провели Апраксина. Завязался бой и продолжался до вечера. Русский фельдмаршал не мог ввести в сражение и половину своих сил. Победа склонялась на сторону пруссаков. Потери русской стороны возрастали от меткого огня прусской пехоты и атак кавалерии. Бой решили два русских пехотных полка. Они шли по задуманному Апраксиным плану – в обход леса. Фермор вернул их и повел прямо густым лесом к полю битвы. Выйдя из леса, полки построились и без выстрелов ударили в штыки. Внезапная атака с фланга смешала ряды пруссаков. Первая их линия поспешно отступила. За дымом и пылью во второй линии пруссаки своих приняли за русских и открыли огонь. Все смешалось. Пруссаки отступали, бросая пушки и зарядные ящики.
Апраксину советовали продолжать преследование врага, что было возможно, введя в бой свежие войска. Фельдмаршал приказал остановиться. Прусский главнокомандующий Левальд отошел с остатками своего разбитого корпуса к Велаве, в укрепленный лагерь.
После победы при Грос-Егерсдорфе русской армии открылась дорога к главному и богатейшему городу Восточной Пруссии – Кёнигсбергу. Идти туда настаивал на военном совете Фермор, но Апраксин на это не решился.
В Петербург поскакал курьер с донесением о победе. Похоронив убитых, русская армия через несколько дней услыхала утром, что бьют генерал-марш. И солдаты, и офицерская молодежь обрадовались: они рвались вперед. Но, пройдя не более пяти верст, Апраксин приказал остановиться. Такими черепашьими переходами русская армия достигла реки Лань, за которой открылся прусский лагерь при Велаве. И лагерь и город пруссаки успели защитить редутами и батареями.
Прошло несколько дней в поисках переправ. 29 августа Апраксин внезапно отдал приказ отступать. Известие это всех поразило. Солдаты и офицерская молодежь открыто роптали. Говорили об измене генералов. Началось отступление. Оно велось с поспешностью, всех изумлявшей. Дисциплина в армии пошатнулась. Войска расстроились. Артиллерия и конница не умещались на дорогах, топтали и уничтожали посевы. Армию останавливали лишь для служения по разным поводам торжественных молебнов, после чего производили пальбу из пушек и ружей, не жалея пороха.
Наступила осенняя распутица, а затем первые холода. Армия остановилась на зимние квартиры в Курляндии. Из Петербурга прискакал курьер с повелением Апраксину сдать команду генерал-аншефу Фермору и самому со всем поспешением ехать в Петербург, чтобы лично дать объяснения своим поступкам.
От курьера разгласилась в армии причина столь разительной перемены в судьбе надменного фельдмаршала, и поспешное отступление русской армии из Прусского королевства сделалось понятным. После сражения при Грос-Егерсдорфе Апраксин получил тайное известие о том, что Елизавета Петровна опасно заболела. Полагали, что она не выживет. После нее русским царем должен был стать Петр Федорович. Наследник русского трона и его жена Екатерина были против войны с Пруссией. Поэтому-то Апраксин и поспешил загладить грос-егерсдорфскую победу отступлением.
Петербургские политики ошиблись: Елизавета Петровна выздоровела.
От Апраксина в армии все отшатнулись. Фельдмаршал сдал командование Фермору. Провожаемый молчаливой кучкой штабных офицеров, Апраксин сел в простую ямскую кибитку, запряженную тройкой почтовых, – его венская золоченая карета не могла бы выдержать далекого и скверного пути.
Прощаясь со своим штабом, Апраксин невнятно лепетал:
– Простите, судари, простите!
В кибитку с фельдмаршалом сел его адъютант Сергей Юсупов. На второй тройке вслед Апраксину по ехали его медик-итальянец и денщик.
