— Но он же не сказал, что ты утратил свой талант? – спросил практичный Майкл.
— Нет, и более того, сказал, что в нем открылись новые грани. И за эту книгу, хотя она и будет пока отложена, мне выплатят условленный гонорар. Но мне стало тошно, как никогда, я хочу вырваться из этого заколдованного круга зла, я не хочу ему служить, но я не знаю, как это сделать… От бессилия мне хочется пить до потери сознания, изо дня в день, чтобы и мистер Линс и все отстали, наконец, от меня, чтобы дали мне шанс спокойной жизни!
— Так можно и до белой горячки допиться! — назидательно заметил секретарь.
— А ты думаешь, что я увижу что‑то еще хуже того, что видел? – презрительно посмотрел на него Арнольд. – Как я мечтаю о свободе, я отдал бы за нее и свой талант, который мне кажется все более мифическим, и свои деньги, и свою славу!
— За такую цену ты может это и получишь, — сам не зная почему буркнул Майкл, допивая оставшееся в бутылке виски.
— Ты думаешь? – повеселел Стерн. – Иди, принеси еще пару бутылок виски и чего‑нибудь поесть. Ты вселил в меня новую надежду.
У храма
Мэр Бэрримор стоял возле храма с отцом Уильямом и озабоченно обсуждал с ним ситуацию.
— Не нравится мне все это, — сказал отставной генерал. – Похоже, что эти силы опять пытаются вернуть себе город.
— А разве они когда‑то отказывались от этого желания? – удивленно посмотрел на него священник. – Признаюсь вам, что с тех пор, как я познакомился с этим необычным русским – протоиереем Николаем, а особенно с тех пор, как начал служить в этом храме, мне стали видеться многие вещи намного объемнее и глубже. Так вот уверяю вас, что у них и на миг мысли такой не возникало, чтобы оставить в покое этот городок, который был их полным владением. Если бы не отец Альберт и отец Николай, то они бы так и властвовали здесь.
— Время прошло, — тихо ответил мэр, — теперь не заслуги умерших, а жизнь живых должна показывать насколько мы способны к противостоянию.
— Конечно, мы не способны, — уверенно ответил отец Уильям. – Даже те два священника, у могил которых мы сейчас стоим не были способны, пока были живы, или почти не способны. Но Христос может все. Он может из того, кто ничего внешне собой не представляет и, как кажется окружающим, не имеет никакой ценности, сделать героя. А, надеясь только на свои силы, даже герой может стать трусом или подлецом, потому что человеческие силы очень ограниченны.
— Вы про Ричарда? – спросил Бэрримор.
— В смысле?
— Ну, про его прошлые падения…
— Не нужно вспоминать то, что прошло.
— Так вы считаете, что те испытания, которые ему выпадают сейчас не из‑за того, что было раньше?
— Думаю, что для того, чтобы он мог сделать еще шаг вперед. Или назад…
— Он уже знает о том, что сюда вновь едет следственная группа?
— Да. И мы должны быть готовы к любым неожиданностям.
— Справятся ли с этим горожане?
— Об этом никто не знает до того, как пройдет или не пройдет свое жизненное испытание.
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Схимник» в клетке
В иммиграционной службе Нью–Йорка царило веселье. Сотрудники отдела только что проводили диссидента из СССР, попросившего политического убежища в США. Его история оказалась настолько необычной, что беседовавшие с Валерием (так звали эмигранта) начали смеяться, как только он вышел из здания, хотя веселого в ней ничего не было.
А суть событий, заставивших его покинуть Советский Союз, была следующей. У Валерия была глубоко верующая мать, которая овдовев стала тайной монахиней. Она неотлучно находилась со своим духовным отцом схииеромонахом Нектарием и еще несколькими людьми, почитавшими отца Нектария за великого старца, хотя ему не было и пятидесяти. Все они укрывались от безбожных советских властей в каком‑то домике в горах Абхазии. А вот сын монахини Нимфодоры Сергей был совсем не религиозным.
Жил он в Питере, кропал какие‑то душевредные стишки, увлекался выпивкой, девочками, не брезговал и травкой, вылетел из института за аморалку и перебивался случайными заработками. Вследствие всего этого, включая родство, находился под пристальным наблюдением соответствующих государственных структур. Они предлагали ему стать «сексотом», но Валерий счел, что это ниже его богемного достоинства. Тогда ему сказали, чтобы из Питера он выметался в течение недели, а то у него будет только два пути – в тюрьму за травку или в «дурку» за стишки.
Парень решил навестить мать, нашел ее в горах. И надо же такому случиться, что от перепоя и переутомления в дороге у него появился сильный жар, как только он увидел Нимфодору. Валера упал у ее ног без сознания.
— Видимый знак того, что сын твой бесноватый, — назидательно сказал отец Нектарий, и монахиня заплакала.
— Надо бы его пособоровать, — робко попросила она.
— Пособоровать? – презрительно передразнил ее «старец». – Да что толку от соборования, когда сын твой умрет к утру, а потому как жизнь он проводил недостойную, то пойдет прямиком в ад, и никакое соборование ему не поможет.
— Что же делать? – заплакала Нимфодора.
— Делать? Есть только одно средство: надо постричь его в монашество, тогда все ему простится, и пойдет он на тот свет с чистой совестью.
Нужно сказать, что еще пять лет назад схииеромонах работал надзирателем в одной из колоний, откуда его выгнали за издевательства над заключенными. Причем издевательства эти носили идейный характер: он считал, что таким образом помогает их перевоспитанию. Поэтому фраза «На свободу с чистой совестью» была у него любимой. Где он нашел архиерея, который согласился его постричь в схиму и рукоположить в священный сан и постричь в схиму – неизвестно. Да и был ли он пострижен и рукоположен? Об этом не знал никто. А вот откуда у него взялись два «послушника» — сказать можно. Они были бывшими заключенными колонии, где монахиня Нимфодора, а тогда еще Нина Павловна, работала с документами осужденных. Об этих людях Нектарий, а тогда еще Нестор Петрович, получил «свыше откровение», что они осуждены неправедно, и помог с помощью Нины организовать им побег.
Монашество они принимать не захотели, но в горах, куда вся эта компания во главе с Нектарием отправилась после его очередного «откровения», в качестве послушников жили весьма охотно, наводя страх на окрестные деревни.
— Разве ж можно человека против его воли в монашество постричь? – спросила Нимфодора «старца».
— Можно, а обеты ты за него дашь.
Постриг был совершен, а через день Валерий, а теперь уже схимник Гервасий, внезапно выздоровел.
— Чудо! – заявил Нектарий.
Но Валерий себя схимником Гервасием признать никак не желал, и хотел убраться по добру по здорову из «святых мест» и жить по прежнему.
— Бесы в нем говорят, — сокрушенно заявил «старец». И приказал послушникам посадить «одержимого» в железную клетку, которую он, помня о своей любимой работе, в доме завел, чтобы было место для вразумления провинившихся.
День, второй, третий сидел Валерий в клетке без еды, но так и не признавал, что он Гервасий.
— Наверное, только с жизнью демон из него выйдет, — сокрушенно говорил Нектарий плачущей Нимфодоре. – Но ты не переживай, потому что для его же пользы это духовной. Что наша земная жизнь? Миг один и нет его. А зато пойдет на тот свет с чистой совестью.
Так бы и закончилась жизнь Валерия, если бы офицер КГБ, который пытался его завербовать, не установил за ним слежку, в надежде выйти на находившихся в розыске Нестора Петровича и Нину Павловну. А удалось арестовать не только их, но и двух беглых преступников.
— Это все твой иуда сделал! – мрачно сказал Нестор–Нектарий Нине–Нимфодоре. – Проклинаю его и тебя!
— Батюшка, разве ж можно так? – всплеснула она руками.
— Можно. И не батюшка я никакой. А тряпки и кресты эти мои ребята в одном монастыре украли, потому как прикрытие хорошее.
— Так и Валера не схимник? – посмотрела на него Нина.
— Такой же схимник, как ты монахиня. Анчутки вы поганые!
… Валерий о дальнейшей судьбе матери ничего не знал, а о судьбе своих тюремщиков и не хотел знать. После освобождения парня прямиком направили в психиатрическую клинику, где он в клетке сидел не три дня, а три месяца, а кормили его так, чтобы только не умер.
А потом ему подвернулась удача. Им заинтересовался какой‑то американский правозащитный фонд, и откуда о нем только узнали? В СССР уже началась перестройка, с мнением иностранцев стали считаться, тем более, что за Валерия просил президент какого‑то американского университета, говорил, что это талантливый поэт, «узник совести». И парня выпустили из СССР, все расходы, связанные с его переездом оплатила принимающая сторона.
В иммиграционной службе Валерий честно рассказал всю свою историю, при этом ее сотрудники едва не в лицо ему смеялись. Что они нашли в его злоключениях смешного — парень понять не мог. Впрочем, это не их же держали в клетке и морили голодом.
