Перебирая одёжки, Шура испытывала давно уже забытое, можно сказать, – со школьной скамьи – чувство праздника. Необычного праздника. Нет. Не надо приставать к Телёнку с расспросами: «Где тебя носило?» и «Что ты, милое, делало?» Вернулся ведь. А обетов никто никаких не давал. И, если вспомнил, то вернее всего, останется.
Тем не менее, Шура не стала надевать свои модерновые изыски. По случаю Телёнка Роби на свет Божий было извлечено строгое вечернее платье на тонких, будто паутинка, бретельках. Правда, строгим его можно было назвать с большущей натяжкой, так как всё оно пылало невидимым чёрным светом и, просвечивая, выгодно подчёркивало фигуру хозяйки. Тем более что Роби явился в белом двубортном костюме, так что чёрное платье как нельзя лучше раздует аромат гармонии. Или гармонический аромат? А, всё равно. Главное – вернулся!
Шура откинула гобелен, прикрывающий вход в «гардеробную» и предстала пред Телёнком во всём величии гламурной принцессы. Роби к этому времени уже успел выбраться из кухни и, курсируя по квартире среди Шурочкиных диковинок – не появились ли новые? – наткнулся на мольберт. Телёнок с нескрываемым любопытством принялся разглядывать последнюю работу художницы, ставшей ему любимой женщиной.
Портрет, вылепившийся уже из небытия, притягивал взор, манил к себе, как магнит, не вступая ещё с любопытствующим в диалог, но, парализуя его, подчиняя себе одним только взглядом глубоко посаженых глаз, да вот ещё чуть заметной улыбкой, пожалуй. Телёнок и раньше интересовался изобразительным искусством, но эта работа явно не оставила его равнодушным.
– Пленённый магией искусства, – услышал он за спиной Шурочкин голос, ирония которого живо напомнила давний вечер их знакомства.
Да, Шура была той же: ядовитой, насмешливой, яркой, неповторимой. Той же? Вряд ли – за время разлуки она удивительно похорошела, просто чудо какое-то. Или просто он не сумел разглядеть её сразу? Это больше похоже на правду. Во всяком случае, оставалось только радоваться, что его приняли, и что он сможет доставить желанной и любимой хоть чуточку радости.
Роберт повернулся к ней. Повернулся и в очередной раз застыл, обалдело разглядывая статную статскую даму, явившую себя с какого-то светского раута. Как же всё-таки она умеет себя подать! Даже то, что густые Шурочкины волосы не были собраны в причёску, не портило всеобщей картины. Казалось, та изюминка, тот шарм, обнаруженный Телёнком ещё в первую встречу, удвоился, утроился – против такого оружия устоять трудно, почти невозможно. Да и стоит ли? Ведь если женщина смогла покорить мужчину, то достигла той самой ступеньки, где всем женщинам за прекрасно выполненную работу раздают слонов.
– Подбери грудь, рыцарь! – Шура легко шлёпнула Телёнка по животу грустно улыбнувшись.
– Знаешь, я… мне…, – ожил тот. – Я в Париже был.
– Вот как? – удивилась Шурочка. – В Париж, вообще-то, не уезжают по-английски. Впрочем…
– Да. Знакомая пригласила, – закивал Роберт. – Приезжаю, а у неё несчастье – муж скончался. Во попал. Представляешь?
– И что?
– Ну, там похороны надо было помогать организовывать и прочее, – сел Телёнок на любимого конька болтологии. – А во Франции мужчины обязаны на похороны чёрные кепочки надевать, шапо называются. Так вот, я у прохожего спросил, где шапо можно купить? А он, подлец, безоговорочно показал мне двери какого-то магазина. Я не удосужился прочитать вывеску и доверчиво, без всякой задней мысли, захожу, спрашиваю: «Са фе комбьень нуар шапо?». А мне продавец по-нашенски: «Вы, – говорит, – можете по-русски, я всё понимаю». Ну, я ему снова: «Сколько стоит чёрный шапо?» А он: «Вам именно чёрный? Но почему?». «У моей знакомой, – говорю, – муж скончался, так что я должен, просто обязан надеть…». Представляешь, мужик так и обмер. Потом, очухавшись, говорит: «О, как это тонко! Я недооценивал русских. Воистину, удивительная нация!». А всё просто. Оказалось, что у французов слово шапо означает не только кепи, но и презерватив… а магазинчик оказался аптекой.
Шура слушала, доверительно склонив голову, а когда Роби добрался до конца, откровенно расхохоталась. Потом обняла его обеими руками, заглянула в глаза.
– Трепло!
– Трепло, – согласился тот.
– Надеюсь, ты захватил из Франции шапо? Иди сюда, – и она потянула его на топтыжью шкуру.
Шкура не возражала. Пользуясь этим, любовники оккупировали выбранное пространство, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Роберт, оказывается, очень соскучился вдали. Такого запаха женского тела, таких ласк, таких обворожительных взглядов ему очень не хватало. Роберт даже представить себе не мог, как он мог обходиться без своей волшебной и единственной?
Шурочка тоже присматривалась и принюхивалась к рыцарю с небольшой осторожностью, а потом со всё возрастающим чувством собственничества. Нет, конечно, не навсегда. Нет ничего вечного. Но сейчас, здесь, этот мужчина был только её личной собственностью, и отнять «любимую игрушку» не смог бы никакой дикий зверь.
– Сашенька, – Шура доверчиво положила голову на плечо Робику и он одной рукой перебирал её волосы, – Сашенька, я ведь, правда, не мог приехать…
– Молчи! – Шура снова улыбнулась и приложила указательный палец к его губам. – Ты же пришёл, значит… А ничего это не значит! Давай выпьем, Роби! Надеюсь, ты не против?
Роберт был не против. Скорее, наоборот. Для многих мужчин выпивка во время секса является тонизирующим напитком. Этаким эликсиром смелости. И Телёнок также считал, что в любом деле должна быть изюминка или та же незаменимая капля смелости.
Любовники вместе отправились на кухню, забрали коньяк, фрукты, хрустальные мерзавчики и вернулись к Топтыжке. Роберт разлил по мизерным стаканчикам коньяк. А Шурочка тут же попыталась угостить коньяком и голову Топтыжки, который косился на людей стеклянным глазом. Но шкура вежливо отказалась. А Телёнок тем временем, стащив у водяного матраца простыню, закутался в неё на манер римского патриция и прошёлся по комнате. Потом остановился поодаль от мольберта, поднял палец правой руки вверх, будто собирался произнести речь риторика, но вовремя свёл всё к минимуму.
– Ты здорово рисуешь, – резюмировал он, кивая на портрет, ухмыляющийся со своего насеста. – Я ведь даже не видел твоих работ.
– Это моя вина? – вскинула Шурочка обиженный взгляд. – Шляешься где-то у чёрта на рогах, а потом… потом претензии высказываешь, будто я скрывала от тебя, что пишу картины!
– Девочка моя, – тут же принялся обороняться Телёнок. – Девочка моя, я же, правда, очень занят был. И если приехал, значит, всё не просто. Значит, так с нами и должно было случиться. Разве я не прав?
– Вот только этого не надо! Занят был! Приехал не просто так! Не оправдывайся! Не ври! Никогда не ври мне! Терпеть этого не могу! – глаза у Шуры сверкали праведным огнём. – Будешь врать, – забудь сюда дорогу! Может быть, в нашей встрече и есть что-то мистическое, я пока не разобралась. Но, скорее всего, натаскался невесть где, и явился ко мне раны зализывать.
– Да я что, да я…, – стразу принялся мямлить Роби.
– Лучше скажи, помнил меня? – хозяйка уставилась на собутыльника блестящими глазами подвыпившей женщины. – Впрочем, нет. Можешь не отвечать. Я и так знаю: помнил, иначе бы не пришёл. Так?
Телёнок согласно кивнул.
– Вот и славно. А на твои парижские дела мне наплевать. Я последнее время только вот с ним жила, – Шура кивнула на мольберт. – Этакая мистическая, зримая, виртуально-сексуальная связь. Представляешь? Дёрнул же меня чёрт его портрет писать!
– А это кто? – полюбопытствовал Роберт. – На первый взгляд ничем от нормального человека не отличается, несмотря на ярко выраженный маниакальный синдром, но… мне бы не хотелось с ним у тебя встретиться. Кто тебе позировал?
– Успокойся, Телёнок, – улыбнулась Шура. – Он у меня здесь, – художница постучала себя по голове. – Заказал один знакомый портрет князя воздушного написать. Просто, как я его представляю.
– Кого? – закашлялся Роберт. – Как ты сказала?
– Сатаны, – спокойно ответила Шура. – Чудак, неужели не знаешь, что у него второе имя – Князь Воздушный?
– Да, знаю, – кивнул Роберт. – Так в Писании сказано.
– Прикинь, он меня достал уже! Теперь и я знаю, почему во все века подданные ненавидели своего князя!
– Вот как?!
– Ты представляешь, – запальчиво продолжала Шура. – Написанный портрет у меня оживает. В действительности оживает! Я с ним разговариваю, как сейчас с тобой! Ещё немного – и свихнусь. Я уже подумывала, не сходить ли к психиатру? Докатилась! Слава Богу, работу уже закончила и не хочу, чтобы этот подлец у меня в квартире оставался. Надо позвонить Герману, пусть забирает свою икону.
И уже с истерическим надрывом добавила:
– Я не хочу больше писать его! Не хочу! Не хочу! Слышишь?!
– Так брось, в чём же дело? – миролюбиво заметил Роберт. – Тем более, говоришь, что закончила уже эту работу.
