Я знала, почему. Мне не нужно было, чтобы мой терапевт произносил такие слова, как «Стокгольмский синдром» и «ПТСР», чтобы знать, что это было так неправильно, потому что это был не Александр.
Я чувствовала себя слабой и изнуренной, стоя на тротуаре и по-совиному моргая, пытаясь собрать вокруг себя остатки моего самообладания. Все, что мне хотелось, — это пойти домой, в квартиру, на которую я так старательно копила и которую обустраивала красивыми вещами, и упрятать своего кота Аида в тепло и комфорт моей постели.
Но было воскресенье, а это означало семейный обед в мамином ресторане в Сохо. Было негласное правило, согласно которому, если Себастьян или я не уезжали из города по работе, мы все должны были присутствовать под страхом смерти под взглядом нашего матриарха.
Итак, я подошла к краю тротуара, чтобы поймать такси до маминой части города.
— Ты выглядишь ужасно, — раздался позади меня знакомый европейский акцент.
Я тяжело вздохнула, прежде чем обернуться, испытывая одновременно облегчение и тревогу от того, что снова увидела Данте после нескольких недель отсутствия контактов. Мы были близки, но лишь настолько, насколько позволяла наша работа.
Не было и месяца, чтобы мне не приходилось ездить на съемки или показы, и даже находясь дома, я советовала своему агенту искать для меня как можно больше мероприятий и рекламных кампаний. Безделье вредно для моего душевного состояния.
Данте был занят Семьей.
Он пробыл в Нью-Йорке почти четыре года и уже накопил значительную власть. Он пытался держать меня в стороне от подробностей, но я знала от Сальваторе, что он узурпировал власть, сместив старого главу каморы.
В 2019 году с мафией все было по-другому. Это были уже не восьмидесятые, и мафия была намного спокойнее и менее эффектной, чем их старшие коллеги. Это не означало, что они были менее могущественны. Полиция и спецслужбы перенаправили ресурсы, которые когда-то были направлены на ограничение деятельности мафии, на новую, более серьезную угрозу терроризма, и Данте счастливо действовал в вакууме, созданном этим.
Он, как это часто делал, прислонился к железному фонарному столбу, скрестив лодыжки и сложив массивные руки на еще большей груди. Независимо от того, как долго я его знала и как часто видела, от его огромных размеров и потрясающей красоты у меня всегда захватывало дух.
Было еще достаточно рано, и чернила, затенявшие его резко вырезанную челюсть, были лишь намеком на полудюймовую шкуру, которой она станет после ужина, и прекрасно контрастировали с его пухлыми румяными губами. Они дергались, пока я изучала его, забавляясь тем, что мне всегда требовалась минутка, чтобы привести в порядок свои мысли после того, как меня поразила его красота.
Прислонившись к столбу в черном костюме с черной пуговицей с открытым воротником и с густыми волосами, зачесанными назад со лба, он выглядел особенно великолепно — определение высокого, темноволосого и красивого.
И опасного.
Очень, очень опасного.
Я тяжело сглотнула, прежде чем улыбнуться ему.
— Данте, ты знаешь, что лучше не подкрадываться ко мне.
Моя поездка с чувством вины не отвлекла меня так, как я надеялась. Его чувственная ухмылка скользнула сквозь тень бороды, когда он выпрямился и подошел ко мне, остановившись только тогда, когда мы оказались лицом к лицу. Мне пришлось резко запрокинуть голову назад, чтобы сохранить контакт с его темными как смоль глазами.
— Tesoro (с итал. Сокровище), ты же знаешь, я никогда не крадусь, как какой-нибудь teppista, — отругал он меня с лукавой ухмылкой. — Я окликнул тебя, чтобы ты знала, что я здесь, но ты была слишком потеряна в своих кошмарах наяву, чтобы обратить на это внимание. Что заставило тебя выглядеть такой разбитой?
Я заломила руки, прежде чем вспомнила, что он знает, что это моя нервная привычка, а затем неловко дернула их в стороны, прежде чем пожать плечами.
— Ничего особенного. Расстройство суточного биоритма в связи с дальним перелетом. — Он приподнял бровь.
— Расстройство суточного биоритма в связи с дальним перелетом? У женщины, которая так много путешествует и приучилась засыпать без промедления? Я так не думаю. А теперь, — он наклонился, и его острый цитрусовый и теплый аромат перца наполнил мой нос, — скажи мне правду.
По улице промчалось такси, и я воспользовалась этим, остановив его. Я открыла дверь, сообщила водителю адрес, а затем перекинула волосы через плечо, пытаясь невинно улыбнуться Данте.
— Я опаздываю на обед с семьей, и ты знаешь, как они это делают.
Он смотрел на меня с таким теплом и нежным весельем, что я чувствовала это в своей груди. Так было до тех пор, пока он не двинулся вперед и не толкнул меня на сидение, следуя так близко за мной, что я чувствовала себя тесно перед его большим телом даже в трехместном пространстве.
— Что ты делаешь? — потребовал я.
— Я везу тебя на обед, а ты рассказываешь мне, что ты выглядишь так, словно кто-то сбил твоего адского кота-демона.
— Аид — не кот-демон, — огрызнулась я, вступая в наш старый спор. — Ты ему просто не нравишься, потому что у него хороший вкус.
— У него? — забавно спросил он. — Если это так, то, похоже, у его хозяйки нет вкуса. Ты знаешь, что любишь меня.
Я закатила глаза, но знакомое подшучивание Данте было именно тем лекарством, о котором я даже не подозревала. Было что-то в моем взаимопонимании с ним, что приносило мне утешение, как никакие другие отношения. Может быть, это потому, что он видел худшее из моих испытаний, что он спас меня от Эшкрофта и еще одного ученика Ордена на Охоте или что он провел годы с моим отцом, годы, которые я пропустила. По какой-то причине он был моим ближайшим доверенным лицом, моим единственным доверенным лицом, и я смотрела на него как на брата и лучшего друга.
Он придвинулся ближе, его полные губы раскрылись в улыбке, от которой мое сердце замерло, и тихий голос спросил меня, не являются ли мои чувства такими уж платоническими, как я думала.
— Я едва терплю тебя, и ты это знаешь. — Я надменно фыркнула и отвернулась, чтобы скрыть улыбку, которую, я была уверена, он услышал в моем голосе. Его огромная рука легла мне на бедро, сжимая, пока я не посмотрела на него.
— Кози, расскажи мне, что случилось. Как я могу помочь, если не знаю, кому навредить?
Я чуть не подавилась смехом.
— Cazzo, Данте, когда ты стал таким боссом мафии? Это было похоже на что-то прямо из фильма Аль Пачино.
— Знаешь, я не смотрю эти дурацкие фильмы о мафии. — Он усмехнулся. — Я все еще прихожу в себя после того, как ты заставила меня посмотреть «Славных парней».
— Эй, это американская классика.
— Хорошо, что я не американец.
Мы долго улыбались друг другу, и мои разорванные края плавно срослись. Грязь, которую я почувствовала после отъезда из Эшкрофта, была смыта любовью и вниманием Данте.
— Скажи мне, Tesoro (с итал. Сокровище), — тихо попросил он, протягивая руку, чтобы убрать с моего лица прядь выбившихся волос.
Я закрыла глаза, пытаясь затмить его красоту, пока говорила о чём-то столь уродливом.
— Эшкрофт нашел меня.
Мгновенно воздух стал горячим и металлическим, как будто сама машина загорелась.
— Когда?
Я вздрогнула, потому что знала, что он разозлится на меня из-за того, что я собираюсь сказать. После того как Александр навсегда уволил меня в Милане и велел никогда больше не ступать на английскую землю, я вернулась домой с еще более разбитым сердцем, чем когда-либо. Я не могла обратиться к своей семье. Они не знали, через что мне пришлось пройти и как я влюбилась в своего личного злодея.
Это знали только Данте и Сальваторе.
Они были в хладнокровной ярости из-за меня. Честно говоря, это во многом помогло компенсировать часть ущерба, нанесенного мне Александром. Это напомнило мне, что, хотя я была испорчена и разбита, были два человека, которые любили меня больше всего на свете. Сальваторе даже доказал, что любит больше, чем собственную жизнь, инсценировав свою смерть, чтобы как можно мирнее положить конец вендетте Александра, направленной против него.
