замерший Енисей, – все уснуло, все замерло. Ольге захотелось завыть от тоски, не ясной злобы. И вдруг она услышала, как где-то внизу, у самой реки, кто-то свистит. У Ольги так и екнуло сердце: «Это он!» – она ждала Лешку, думала, что к свадьбе своего друга Мишки он обязательно приедет.
Как будто у нее выросли крылья. Она спустилась с утеса с дико рвущимся из груди сердцем, подошла к свистящему, и, замирая, дотронулась до его плеча. Он обернулся. Ольга больше не могла держать в себе все то, что накопилось в эти дни: обида, отчаяние вылились в мучительный стон, и слезы градом потекли у нее из глаз.
– Ну что ты? что ты? – Димка вытирал ее слезы и вдруг с нежностью прижал девушку к груди. Она плакала и рвала на нем пальто. Потом успокоилась, и они медленно стали подниматься в Енисейц. Димка тоже не произносил ни слова, помогал Ольге подниматься. Она не отталкивала его. Сердце Димки сжималось от жалости – так она страдала. Молча они дошли до дома Ольги. Не глядя на него, не говоря ему ни слова, девушка открыла калитку и пошла к дому. Димка закрыл калитку и, постояв немного, глядя на окна Ольгиной комнаты, тихо побрел к сельсовету.
На следующее утро все-таки пришло письмо от Таньки Бальцерек из Севастополя. Но это было совсем не то письмо, которое ждала Ольга.
«Привет, Ольга, ты почему мне не отвечаешь? Ты заболела или, может быть, ты переехала? Это уже третье письмо, которое я пишу тебе после вашего отъезда. В чем дело? Не хочешь со мной больше общаться? После того, что я написала о твоем возлюбленном. Он, конечно, убедил тебя, что это все неправда, но это правда! Я даже видела этого Косого и Еврея. Мы их неожиданно встретили в ресторане. Елизавета Михайловна спрашивала про тебя, когда я ей рассказала все про твоего Лешку, сказала, что это гнилое семя и гнилые гены в нем дают о себе знать. Я вообще ничего не понимаю, как будто она что-то про него знает, но почему-то не говорит. А насчет тебя я ей даже ничего ответить не могу. Тоже мне подруга! А знаешь, ну их всех к черту, всех этих Лешек, Петек, Васек!! Я по-прежнему люблю тебя и дорожу твоей дружбой. У меня все хорошо: по-прежнему езжу на лекции в медицинский, практикую вот в морге, пишу выпускную работу. Вася уплыл в очередной рейд теперь месяца на три. Но скучать не приходится. Я пошла нянечкой в больницу работать, выходные провожу с Елизаветой Михайловной и Моникой. В общем, не скучаю, и тебе не советую. Как Ленка? Пишите! Пока!»
Значит, где-то Танькины письма потерялись на почте с осенней распутицей. Ольга написала ответное письмо, где говорила, что не получала первых два письма от Таньки.
ЧАСТЬ V
ГЛАВА 1
Емельянов
Вдоль дороги безмолвно стоят укутанные снегом ели. Их тяжелые лапы низко склонились к земле, задевают Димкину машину. Он молча курит и думает. До сих пор Ольга не подала ему никакой надежды, хотя он не отходит от нее с тех пор, как она отчаянно плакала, прижимаясь к его груди. Димка стал ее другом, и, быть может, самым внимательным, самым нежным, самым преданным из всех друзей, которые когда-либо окружали Ольгу. Но Димка привык ждать. Ничего, придет и его время. Все будет, все впереди.
– Возьмем? – шофер Адрианчук-младший притормозил.
Димка кивнул в знак согласия. Машина остановилась, обдав подбежавших путников из Назимовска в Енисейц снежной пылью. На заднем сиденье разместились трое. Димка оглянулся на приветствие и увидел заснеженного Лёшку Дегтярева и еще одного неизвестного до этого момента Димке. В ответ лишь кивнул и закурил еще одну сигарету. Адрианчук-младший покосился на главбуха, который курил очень редко, а тут одну за другой.
– Что, как там мои старики? – спросил Лешка, растирая замерзшие покрасневшие руки.
– Отлично! Тетя Глаша лечит. Дядя Семен в кузнице – все в порядке.
– Как Мишка? – продолжал расспрашивать Лешка.
– Женился! – коротко бросил Димка. Это получилось как-то зло.
– Женился?! На ком?! – Лешка был поражен.
– На Людке Сковородниковой.
– Ого! – Лёшка рассмеялся.
Некоторое время помолчали. Потом Дегтярев осторожно спросил:
– Не гуляет от молодой жены?
– Нет, не слышно, – Адрианчук-младший чему-то улыбался. – Он теперь отличный бригадир строительного отряда и примерный семьянин.
– Вот так дела! – Лёшка не переставал удивляться. – А я вот подмогу везу, так что нас прямо к сельсовету. Вы туда едете, Дмитрий Иванович?
– Да, – хрипло вышло у Димки, и он выбросил окурок.
Подъехали к сельсовету. Приезжих провели к председателю. Кирилл Михайлович был на месте. Он с интересом посматривал на приезжих.
– Алексей Семенович, – обратился Долгов к Лёшке, – вы ведь имеете филологическое образование?
– Да, пединститут.
– Очень нужны учителя-предметники, так что уж не обессудьте.
– Отчего же, я с удовольствием поработаю учителем. Вот, кстати, Авдотья Семеновна Дегтярева, моя сестра, – представил девушку Лешка. – Учитель немецкого и английского языка. Вячеслав Степанович Полируйко, агроном.
– Ну что же, очень хорошо, очень хорошо, – Долгов крепко пожал руки новым работникам.
Так было решено: Полируйко в помощники к главному агроному Дмитрию Семеновичу Лебедеву.
– Ну, брат, попал ты, – закуривая на крыльце сельсовета, сказал Лешка.
– Почему?
– Потому что Дмитрий Семенович очень требовательный, серьезный человек. По-моему его даже председатель побаивается.
– Ничего, повоюем, – равнодушно сказал Полируйко. И они направились домой к Дегтяревым.
– Остановишься пока у нас, потом дадут дом. А там уже осмотришься.
– Поживем – увидим.
Дуня шла позади. Так они пришли к Дегтяревым. Ни матери, ни отца не было дома: все на работе. Изба, которую Дегтяревы выстроили по приезду, была очень просторная: делилась на зимнюю и летнюю половину. Поднявшись по высокому широкому крыльцу, Лешка открыл дверь в сени. Тут сняли верхнюю одежду и прошли дальше с тяжелыми чемоданами в руках. В печи еще тлел слабо огонь. Лешка подложил бумаги, подкинул дровишек, подул, и пламя объяло и бумагу и дрова, поставил чайник. Пока он все это проделывал, Дуня и Славка Полируйко обошли дом. Всего было три просторных комнаты, одна жилая, « родительская», как пояснил Лешка. И действительно, по стенам висели любимые картины матери, на столике стоял недопитый чай: привычка отца, из бокала он выпивал чай ровно наполовину. Отцу пробовали наводить чай в обычной чашке, но и тут он выпивал на половину, потом говорил, что не напился, и разводил другую чашку и тоже выпивал ровно половину. Дуня, вспомнив это, тихо улыбнулась, рассматривая тысячу раз изученные картины. Как
