Отношения с Деникиным, действительно, обострились из-за резолюции 11 ноября. Едва она прозвучала, как Доброволия отправила ноту за подписью ген. Романовского, предлагая Раде пересмотреть свое решение и признать его не окончательным, а лишь добрым пожеланием.
Рада пошла на уступки. Сформировали смешанную комиссию, которая так истолковала злосчастную резолюцию:
«Постановление о суверенитете Кубанского края в данное время констатирует фактическое положение вещей, постановление же о будущем устройстве России есть лишь благое пожелание кубанцев».
На этом успокоились, пока не выплыл вопрос о диктатуре, которой яко бы требовал фронт. В Раде о диктатуре впервые заговорил ген. Покровский.
Этот величайший авантюрист теперь командовал кубанцами, входившими в состав Добровольческой армии, так как к формированию собственно Кубанской армии еще не приступили. Возвеличенный Радою в феврале, теперь, с возвышением Доброволии, он уже почти все порвал с кубанской «демократией», однако не отказываясь от мысли попасть в кубанские атаманы.
5 ноября он явился на заседание Рады и сурово заявил, перефразируя известные слова Бисмарка:
— Не речами и не парламентскими премиями освобождена Кубань, а морем крови, тысячами казачьих трупов. Тяжелы жертвы. Много награды должны получить казачьи войска. Мои полки посылают вам свой привет и заявляют, что верят в то, что Чрезвычайная Рада даст им много награды.
О цене крови мог говорить только кондотьер. 23 ноября он сделал еще более решительное заявление:
— Наш тыл не устроен. Мои казаки голодны и раздеты. Тут вы только занимаетесь разговорчиками. Нам нужен диктатор. Иначе не мыслят казаки на фронте. Вы же тут сеете рознь между Кубанью и Добровольческой армией. Это предательство. Это нож в спину тем, кто спасает отечество.
Глава правительства и вождь федералистов Л. Л. Быч нашелся ответить только по уходе Покровского.
— Нам брошен упрек в неустройстве тыла. Мы не можем спокойно работать. Вы знаете, кто вносит нервозность в нашу работу?
— Знаем! — раздались голоса.
— Нам говорят о предательстве. Но предательство может заключаться и в посягательстве на представительные учреждения, на это святое место.
— Жаль, что это не Быч! — с грустью воскликнул Покровский через год, вешая Калабухова.
Рада категорически отвергла обсуждение вопроса о диктатуре, особенно после того как узнала мнение Краснова по этому поводу.
— В то время как донцы освободились силою своего оружия, — сказал донской атаман кубанской делегации во главе с П. Л. Макаренко, — когда на Дону великолепно и стройно работает сложный механизм государственного управления, в то время как Дон собственными силами ввел у себя закон и порядок, когда донские знамена развеваются на рубежах донской земли, в это время Дон не может признать полезным для дела всероссийского и донского диктатуру.[35]
Доброволия, навязывавшая диктатуру Деникина, проглотила пилюлю.
События на Украине тоже дали немало поводов для препирательства между кубанскими самостийниками и «единонеделимцами». Переход власти от Скоропадского к Петлюре окрылял федералистов. Доброволия, напротив, опасалась, как бы ей не пришлось сматывать удочки, если украинцы и казаки станут вместе договариваться с Советской властью и, неровен час, выговорят себе тень самостоятельности.
Добровольческая контр-разведка зорко следила за тем, чтобы не допустить сближения Быча с Петлюрой.
«Гетман всея Украины» Павло Скоропадский имел своих министров-резидентов как на Дону, так и на Кубани. В свою очередь и эти государственные образования отправляли к гетману послов, при чем посольство донское, на языке воскресшей старины, носило курьезное название «Зимовой станицы», сам же посол назывался атаманом ее. Вообще, обращение лицом к прошлому в самостийных областях доходило до того, что, например, грамоты Скоропадского донскому атаману оканчивались, как это практиковалось в древности, божественным словом «Аминь».
Персону «его светлости пана гетмана» в Екатеринодаре представлял некий галицийский пан, барон Боржинский. Доброволия до поры до времени его не трогала.
Поздней осенью дела гетмана пошатнулись, так как немцы, проиграв мировую войну, покидали Украину. Петлюра не замедлил выступить в качестве предтечи большевиков.
Весною, в период шатания на Дону Советской власти, гетманская Украина поспешила захватить, с помощью немецких войск, чуждые ей Донецкий и Таганрогский округа. Теперь, при шатании власти гетмана, Краснов поспешил ответить той же монетой. 8 ноября он издал приказ № 1458 в виде воззвания к украинцам:
«События, происходящие на Украине, захват власти в Харькове и Лозовой Петлюрой и Винниченко, мечтающими уничтожить русскую Украину и творящими насилия над верными украинскому правительству гражданами, беспорядки на железных дорогах, все эти обстоятельства в настоящее жуткое и тревожное время дали возможность большевикам на Украине поднять голову, и местами там снова началась кровавая расплата с честными и послушными закону людьми. Наши интересы тесно связаны с интересами Украины. На нашей границе в Украине лежат такие места, беспорядки и анархия в которых не допустимы, так как они грозят разрушением нашей железоделательной и угольной промышленности, грозят приостановкой подвоза к нам боевых припасов, наконец, могут остановить и наш железнодорожный транспорт. Само население этих мест просит внести тот порядок и успокоение, которые теперь водворены в земле всевеликого войска Донского.
Для того, чтобы анархия и большевистские банды не могли перекинуться через нашу границу и ударить нам в тыл в последнюю минуту нашей кровавой борьбы с большевиками, я получил согласие (?) занять частями постоянной армии некоторые железнодорожные узлы. В этих видах мною приказано выдвинуть передовые части в Луганск, Дебальцево, Юзов-ку, Мариуполь и Беловодск, чтобы сохранить полное спокойствие и обеспечить мирный труд на Луганском патронном заводе, в Дебальцевских железнодорожных мастерских, в Юзовских железоделательных и горных заводах и т. д.
Граждане Украины! Дон не посягнет ни на ваши земли, ни на ваши законы, ни на ваши права. Казаки являются к вам тем здоровым началом, которое поможет вам продолжать ваш мирный труд и жить совершенно спокойно, не опасаясь убийств и насилий разрушителей России и Украинской державы и злейших врагов свободы.
Рабочие! спокойно оставайтесь у своих станков и продолжайте свою работу. Никто не посягнет на ваши профессиональные союзы и организации, и никто не позволит злоупотреблять вашим трудом. Но горе тем, кто вздумает прельститься ласковыми и лживыми обещаниями безответственных комитетов и советов. Если среди вас явятся люди, которые посягнут на новую безвинную казачью кровь, горе им, потому что наш закон неумолим и беспощаден и наше правило — за одного убитого казака десятеро из тех, кто посягнул на его убийство».
Краснов по-соседски рвал клочья от Украины. Екатеринодарские «единонеделимцы», находясь вдали от нее, могли только сорвать украинский флаг, развевавшийся над домом, в котором помещалось посольство «его светлости».
Немного погодя Доброволия разгромила и самое посольство как в угоду Антанте, так и из своей ненависти ко всяким самостийникам. Эта шумная история произошла следующим образом.
Когда на Украине началась катавасия, секретарь посольства г. Поливан отправился на телеграф, где хозяйничали добровольцы. Их цензура распространялась даже на телеграммы Филимонова.
Г. Поливану, с помощью члена Рады сотника Жежеля, удалось снестись с одним из городов Украины и запросить, что там делается. Получив информацию, он уже хотел уходить, как вдруг на телеграф явился добровольческий офицер начальник связи, который потребовал предъявить ему переговорную ленту.
Поливан отказался и пошел к выходу. Начальник связи загородил ему дорогу.
Сотник Жежель, выйдя, наконец, из положения благородного свидетеля, протелефонировал об инциденте Бычу.
— Ленту выдать добровольческому представителю ни в коем случае не разрешаю. Если Добровольческая армия употребит насилие — это ее дело, — ответил Быч.
Жежель сообщил это распоряжение главы кубанского правительства начальнику связи, но тот не унимался.
— Вы говорили с украинскими повстанцами. Дайте ленту, — требовал он от г. Поливана.
— Я секретарь украинского посольства. Цензуру своих телеграмм нахожу оскорбительной и нарушающей международное право. Я не премину заявить протест в Париже, Лондоне и Нью-Йорке.
— Заявляйте хоть на луне. Дайте ленту.
— Прочесть — извольте.
— Я хочу взять у вас ленту и представить ее в штаб. Поливан категорически отказался.
Его арестовали.
