Мрозек молчал.
— Я вас спрашиваю! Вас!… — взвизгнул Штауфер, подпрыгнув на стуле и обнажив желтые мелкие зубы.
— Если бы не солдат,—робко подал голос Мрозек, — все было бы иначе… Он потерял ее из виду, бросился вперед и выдал себя. Она убила его и хотела завладеть автоматом. Тогда она смогла бы…
— Что она смогла? — прошипел Штауфер.
— Убить еще…
— Боже мой! — воскликнул Штауфер. — Ко всем своим качествам вы еще и трус! Одна девка против четырех солдат и офицера! Позор! — Он схватил пачку сигарет, вынул одну, но, не донеся ее до губ, сломал и бросил через плечо. — Ведь вы же знали… Ведь я разжевал вам все и сунул в рот, в рот! Вам оставалось только проглотить, а вы и этого не сумели. Я тысячу раз повторил вам, что эта девка нездешняя. Несомненно, она доверенное лицо и идет в город для встречи. Я вижу, что вы безнадежный болван, не человек! Вы не понимаете самых простых приказов. Вы позволяете себе думать, когда надо исполнять. Какое право вы имеете думать? Я за вас думаю!
— Я не боялся, что она убьет меня, — попытался объяснить Мрозек. — Но жаль людей…
— Людей! Да плевать я хотел в конце концов на всех людей! — вновь вскипел Штауфер. — Пусть бы она убила еще одного — двух идиотов солдат, но только ушла бы. Вы это понимаете? Ей надо было предоставить полную свободу действий, следить за каждым ее шагом, установить, куда она пойдет, с кем будет встречаться, узнать, зачем она сюда пожаловала. — Сказав это, Штауфер сделал руками жест, будто схватил кого-то костлявыми пальцами. — Затем снять их всех, одного за другим, по очереди! А вы, как пустоголовый полицейский, сцапали и посадили ее в подвал! Что теперь прикажете с ней делать?
Мрозек молчал.
— Почему вы не доложили мне, когда вернулись?
— Вы еще изволили отдыхать. Я вернулся очень рано.
Штауфер взял в рот сигарету и со злобой вновь выплюнул ее.
— Кто ее допрашивал?
— Я, потом Грейвиц.
— Ну?
— Она ответила, что ничего не скажет.
Наступила пауза.
— Кто был переводчиком? — спросил Штауфер, приходя мало-помалу в себя, и, взяв третью сигарету, чиркнул наконец зажигалкой.
— Никто.
— Как никто?
— Она хорошо владеет немецким, и переводчик не потребовался.
Штауфер встал и театрально схватился рукой за лоб.
— Подумать только!… Подумать только, какое счастье давалось в руки! — неожиданно тихо промолвил он. — Где она сидит?
— Здесь! Дано приказание подготовить одиночную камеру в тюрьме.
— Сфотографировали?
— Так точно.
— Оттиски сняли?
— Так точно.
Штауфер наконец уселся поудобнее, как-то обмяк и погрузился в грустные размышления, совершенно забыв о подчиненном.
Провал!… Провал, какого еще свет не видел! Узнали о появлении важного агента, обсудили все, спланировали, расставили силы и… провалились! Стыд! Стыд и позор! Конечно, она ничего не скажет. Скорее умрет, чем скажет. О, русские знают, кому можно и кому нельзя доверять серьезные дела! Этого у них не отнимешь. Они не дураки. Хм!… Да разве может повториться подобный случай? Выследить и прихлопнуть всю эту русскую банду разом! Да еще получить в руки крупную птицу, может быть, из самой Москвы! Нет, и думать нечего. Так может случиться только раз. И этот великий шанс он, Штауфер, потерял! Потерял по вине этого недоноска! Теперь хоть пальцы грызи, но ничего не получится. И не стоит попусту тратить силы и нервы… Хотя… впрочем…
Какая-то искорка надежды мелькнула в мозгу Штауфера. Он взглянул отсутствующим взглядом на молодого гестаповца.
— Вы поняли теперь, что натворили? — спросил Штауфер.
— Так точно!
— Поздно! Здесь вам нечего делать. Сдавайте дела, получайте документы и отправляйтесь на фронт, к черту!… Там вам вылечат нервы! Это лучшее, что я могу вам предложить, и то не ради вас, а ради вашего отца, которого я уважаю, но который, к сожалению, передал вам очень мало своего ума. И зарубите себе на носу, что ни разведчик, ни контрразведчик из вас никогда не получится. Для этого дела философы не годятся. И не воображайте, что вы человек. Вы только получеловек и полунемец. Идите! — Штауфер махнул рукой, будто отшвырнул что-то.
Подчиненный вытянулся, козырнул и вышел вон, прикидывая в уме, что отделался сравнительно легко.
Штауфер посидел немного в раздумье, затем снял трубку и набрал номер.
— Это я!… Добрый день! Пренеприятная история. Уже слышали? Да, но что толку? Конечно, молчит и не собирается говорить. И подумайте, она отказалась от услуг переводчика! Да! Прекрасно владеет нашим. А вы знаете, что у нее отобрали? Нет? Так вот послушайте, — Штауфер взял со стола протокол и начал перечислять. — Портативная радиостанция и комплект портативных батарей к ней, пистолет, кодированная и разбитая на километры карта Гореловского района, компас, ракетница, комплект военного обмундирования и всякая мелочь. И знаете что? Я готов усомниться, что она партизанка. Да, да. Скорее, это делегат с той стороны, а партизанский отряд использован как перевалочная база. Ей нужны были связи, а поэтому ее поначалу бросили к партизанам. Что? Красива? Вы видели? Даже очень? Хм… Значит, снимки готовы?
Так вот послушайте. У меня родилась идея. Возможно, фантастическая. Возможно, за глаза вы назовете меня безрассудным человеком. Тут, как говорится, придется ставить на карту больше, чем лежит в кармане, но придется. Короче говоря, это разговор не для телефона. Заходите ко мне, и мы все обсудим. Да, сейчас! Вот так. Алло! Захватите фотоснимки!
Штауфер положил трубку, прошелся по комнате и изрек:
— Красивые женщины всегда более податливы и уступчивы, нежели уроды, и любят собственную жизнь, как никто другой. Так сказал мне когда-то Гиммлер… Это было давно. Тогда мы оба были еще совсем молодыми людьми. Какую карьеру он сделал!… Возможно, Гиммлер и прав. Он во многом оказался прав. Что ж, попробуем…
31
В кафе Готовцев появился раньше обычного. Вид у него был расстроенный. Торопливо войдя в кухню, он рассеянно кивнул своему помощнику и, засучив рукава пиджака, принялся тщательно намыливать руки под краном.
Его помощник — немец, приставленный комендантом города, умело разделывал на столе свиную тушу.
Сторож таскал и с грохотом бросал на пол охапки аккуратно наколотых березовых дров.
Готовцев надел на себя колпак, фартук, но вместо того, чтобы приступить к работе, сел на скамейку. Нервный тик подергивал левое веко, и Готовцев то закрывал глаз, пытаясь унять тик, то вновь открывал его.
