— Видите ли, — заметил Готовцев. — Город наш невелик. Тут каждый человек на счету, и это заставляет быть очень осторожным. Товарищ Степан правильно делает: если я сейчас поведу вас к нему, это всем покажется подозрительным. И мало ли что может случиться!…
Пока Готовцев говорил, Юля уже твердо решила: .
«Вернусь в лес. Рацию пока вносить в город не буду. Потом ею займутся товарищи…»
— Ну, что ж, — проговорила она, порываясь встать. — Скажите, где и в какое время я увижу вас завтра?
— А… куда же вы? — оторопело и с удивлением проговорил Готовцев.
— Пойду за город и пробуду там до вечера.
— Да что вы? Да разве я допущу это? Хорошенькое дело! Хм! Приехала сестра, а родной брат выпроваживает ее среди ночи. Тут и дураку взбредет в голову что-нибудь недоброе.
— А как же быть?
— Да никак. Останетесь у меня.
— До завтрашнего вечера?
— А что? Вы не беспокойтесь. Здесь лучше, чем в любом другом месте, да и, кроме того, вы же моя сестра!
— Ну, а если мне надо покинуть город? — улыбнулась Юля.
Готовцев помолчал немного и сказал:
— Только не сейчас, не ночью. Не мое дело расспрашивать, что вас тянет за город. Значит, нужно. Но это рискованно и может навлечь подозрение не только на вас, но и на меня.
Туманова колебалась. Доводы Готовцева звучали убедительно. Но мысль о том, что она более суток не подаст ни одной весточки разведотделу, очень тревожила ее.
Она вздохнула и вымолвила:
— И все-таки мне надо уйти.
— Куда? Зачем? — горячо возразил Готовцев. — Я не вижу в этом никакой необходимости. Да мне Степан голову оторвет, если с вами что случится!
— Ничего со мной не случится, — успокоила его разведчица. — Документы у меня в порядке, и я вольная птица.
Готовцев недоумевающе пожал плечами, задумался и, придя, видимо, к какой-то мысли, сказал:
— Не будем спорить, сестричка. Сейчас я вас никуда не пущу. В этом можете не сомневаться, а если вам так уж нужно выйти за город, то вы сделаете это утром. Вот так, — и он прихлопнул рукой по своему колену. — Вам далеко шагать, если не секрет?
Туманова подумала, что ничего страшного не будет, если ответит на вопрос правильно. И она ответила:
— Шесть километров.
Готовцев задумался, что-то соображая и подергивая себя за мочку уха.
— В каком направлении?
— На Оршу.
— Отлично. Все сделаем как нужно. Утром рано я поеду на ферму за молоком и захвачу вас. Высажу на шестом километре или где вы найдете нужным, а на обратном пути заберу. В вашем распоряжении будет час. Хватит?
— Пожалуй, — неопределенно ответила девушка.
Этот вариант являлся как бы компромиссом и устраивал ее. Утром она свяжется с армейским центром и информирует обо всем Бакланова.
— Договорились, — подвел итог Готовцев и усмехнулся. — И волки сыты, и овцы целы. Старшего брата всегда надо слушать. Отдыхать будете здесь. Закройтесь изнутри и спите на здоровье! Сторожа я предупрежу, а хозяину объясню, что вы не в ладах с моей женой и на дом идти не хотите.
— А он как, ваш хозяин, сговорчивый человек? — поинтересовалась Туманова, уже окончательно утвердившись в решении последовать совету Готовцева.
— Он чудак большой, — пояснил Готовцев. — С ним можно договориться о чем угодно. Да разве в этом дело… Иногда задумаешься, и так тоскливо станет на сердце, что завыть хочется…
— Это почему же?
— Ну как вам сказать… Степан требует, я выполняю. Понимаю, что Степан не для себя старается. Завожу дружбу вот с такими, как Циглер, да и еще кое с кем из посетителей. Иногда и выпить приходится, подчас и Советскую власть ругнуть…
Разведчица засмеялась: «Чистая душа этот Готовцев!»
— Ведь это же для дела. Понадобится — и «хайль Гитлер!» крикнешь, — заметила она.
— Понимаю, все понимаю, — ответил Готовцев. — Но вот люди, наши, советские люди, живущие здесь, не могут этого понять, и объяснить им нельзя. Для них Готовцев — фашистский прихвостень, пособник. Ярлык пособника нацепят, и будет он на шее до самой могилы болтаться.
— Это уж слишком, — возразила Юля. — Придет время, и все объяснится.
— Хм… — усмехнулся Готовцев. — А как же все это объяснится? Не так это просто, как вам кажется. Ведь людей не десяток и не сотня. Целый город…
Ну, хорошо, придут наши. Что вы прикажете делать мне и Степану? Ходить по дворам и докладывать каждому, что мы, дескать, вот какие, а не такие, как вы думали, или выступить на митинге? Или пропечатать наше фото в газетах? Вот оно, какое дело, дорогая… и думать об этом тяжко.
Туманова молчала, не находя, что ответить.
—А в общем будет видно,—и Готовцев встал. — Унывать нечего. Не это главное. Вы есть хотите?
— Не откажусь. С утра во рту, кроме мороженого, ничего не было.
— Что же вы молчите!—с укором произнес Готовцев. — Сейчас я вам закачу такое порционное блюдо, что вы пальчики оближете.
Он вышел.
Юля пощупала рукой койку и подумала: «Не так страшен черт, как его малюют».
26
Чернопятов и Калюжный сидели в это время в котельной, на топчане, рядом, плечо к плечу.
— Ты понимаешь меня, — проговорил Чернопятов.
— И понимаю и нет, — ответил Калюжный, сопровождая свои слова глубоким вздохом. — Понятно мне, что в нашем положении все может случиться, мы же не в бирюльки играем. И тут я с тобой согласен. Но что я попал под подозрение…
— Ну, а если? — перебил его Чернопятов.
— Плохо. Тогда плохо.
— Вот об этом-то я и толкую, — произнес Чернопятов и обнял друга. — Я сам в это не верю, Митрофан Федорович, понимаешь — не верю, но что из этого?
Калюжный молчал. Воцарилась пауза, а потом вновь заговорил Чернопятов:
— Не будем гадать на кофейной гуще. Лучше примем меры. Давай договоримся так: ты прекращаешь встречи со своими ребятами. Понял? Пока, временно. И предупреди каждого из своей группы, чтобы они поочередно наблюдали за тобой и твоим домом. Ведь нам важно выяснить, ведется за тобой слежка или нет. Если нет — то нам плевать на все. Значит, мы ошиблись и не в тебе дело. Понял?
Калюжный кивнул. С такой мерой он был согласен.
— Нам достаточно для этого день — два, — продолжал Чернопятов. — Как бы осторожны гитлеровцы ни были, следя за тобой, ребята все равно их наколят. Не завтра, так послезавтра. А ты, чтобы сбить их с толку, побольше толкайся среди людей, не имеющих к нам никакого отношения. Останавливай, разговаривай, зайди в гости к кому-либо…
— Понял, Григорий Афанасьевич, — ответил Калюжный.
