— Нет, если бы так, я был бы, напротив, только доволен.
— Что?! Доволен? Знаешь, не очень-то ты любезен.
— Ах, если бы вы только знали, что я видел во сне! — продолжал Петрус, вытирая со лба пот.
— Рассказывай, пока будешь одеваться, это меня позабавит, — предложил капитан с добродушным видом, который он так хорошо умел принимать в нужных случаях.
— Нет, нет, все это слишком нелепо!
— Уж не думаешь ли ты, мальчик мой, что мы, старые морские волки, не доросли до того, чтобы понимать некоторые вещи?
— Ай! — едва слышно обронил Петрус поморщившись. — Опять этот чертов «морской волк»!
Вслух он прибавил:
— Вы непременно этого хотите?
— Конечно, хочу, раз прошу тебя об этом.
— Ну, как угодно, хотя я бы предпочел никому об этом не рассказывать.
— Я уверен, тебе приснилось, что я питаюсь человечиной, — рассмеялся моряк.
— Лучше бы уж так…
— Тысяча морских чертей! — вскричал капитан. — И такого хорошенького сна было бы довольно!
— Все гораздо хуже.
— Поди ты!
— Так вот: когда вы меня разбудили…
— Когда я тебя разбудил?..
— Мне снилось, что вы меня убиваете.
— Я — тебя?
— Вот именно.
— Слово чести?
— Клянусь!
— Считай, что тебе необычайно повезло, дружище.
— Почему?
— Как говорят индийцы, снится покойник — это к деньгам, а уж они-то разбираются и в смерти и в золоте. Тебе поистине везет, Петрус.
— Правда?
— Мне тоже приснился однажды такой сон, мой мальчик; а на следующий день знаешь, что случилось?
— Нет.
— Мне приснилось, что меня убивает твой отец, — видишь, что такое сны! — а на следующий день мы с ним захватили в плен «Святой Себастьян», португальское судно, которое шло из Суматры набитое рупиями. Твоему отцу досталось тогда шестьсот тысяч ливров, а мне — сто тысяч экю. Вот что бывает в трех случаях из четырех, дружище, когда повезет увидеть во сне, что тебя убивают.
V
ПЕТРУС И ЕГО ГОСТИ
Петрус встал и, прежде чем начать одеваться, позвонил.
Вошел лакей.
— Вели запрягать, — приказал Петрус, — сегодня я выезжаю до завтрака.
Потом молодой человек занялся туалетом.
В восемь часов лакей доложил, что карета готова.
— Будьте как дома, — сказал Петрус капитану, — спальня, мастерская, будуар к вашим услугам.
— Ого, мой мальчик! Даже мастерская? — удивился капитан.
— Мастерская — в первую очередь. Полюбуетесь там сундуками, японскими вазами и картинами, которые вы спасли.
— В таком случае прошу твоего разрешения бывать в мастерской, если это не будет тебе в тягость.
— Вы можете оставаться там, пока… ну, вы сами знаете…
— Да, пока к тебе не придет модель или у тебя не будет сеанса. Договорились!
— Договорились, спасибо. В воскресенье я приступаю к портрету, это займет сеансов двадцать.
— Ого! Какой-нибудь крупный сановник?
— Нет, маленькая девочка.
Потом, напустив на себя безразличный вид, прибавил:
— Младшая дочь маршала де Ламот-Удана.
— О!
— Сестра графини Рапт.
— Не знаю такой. А у тебя здесь есть книги?
— И здесь и внизу. Вчера вечером я видел у вас в руках томик Лафонтена?
— Верно. Лафонтен и Бернарден де Сен-Пьер — мои любимцы.
— Вы найдете там помимо этих авторов еще современные романы и довольно приличную коллекцию путевых заметок.
— Ты говоришь как раз о таких двух видах литературы, которые я терпеть не могу.
— Почему?
— Что касается путешествий, я побывал едва ли не во всех уголках четырех, даже пяти частей света и прихожу в бешенство, когда вижу, какие небылицы нам рассказывают путешественники. А романы, дорогой друг, я глубоко презираю, как и их сочинителей.
— Почему?
— Я довольно наблюдателен и заметил, что никогда воображение не заходит так далеко, как реальная жизнь. Читать выдумки, менее интересные, чем просто и естественно разворачивающиеся на наших глазах события?! Заявляю со всей решительностью, что это занятие не стоит труда и что я не намерен губить свое время на подобные глупости. Философия, дорогой племянник — с удовольствием! Платон, Эпиктет, Сократ — из древних; Мальбранш, Монтень, Декарт, Кант, Спиноза — из новых. Вот мое любимое чтение.
— Дорогой крестный! — рассмеялся Петрус. — Признаюсь, что я много слышал о ваших любимцах, но сам читал лишь Платона, Сократа и Монтеня. Однако у меня есть знакомый книгоиздатель, который покупает пьесы у моего друга Жана Робера, а мне продает «Оды и баллады» Гюго, «Раздумья» Ламартина и «Поэмы» Альфреда де Виньи. Я загляну к нему по дороге и передам, чтобы он прислал вам философские труды. Сам я их больше, чем сейчас, читать не стану, но закажу для них красивые переплеты, чтобы их имена сияли в моей библиотеке, словно звезды в тумане.
— Ступай, мальчик мой! Да передай от меня десять ливров посыльному, чтобы он разрезал страницы. У меня нервы не выдерживают, когда приходится этим заниматься.
Петрус в последний раз пожал крестному Пьеру руку и поспешно вышел из дома.
Крестный Пьер стоял не двигаясь и прислушивался до тех пор, пока до его слуха не донесся стук колес удалявшейся кареты.
Наконец он встал, покачал головой, сунул руки в карманы и перешел, напевая, из спальни в мастерскую.
Там он, как истинный ценитель, долго и тщательно осматривал каждую вещь.
Он отпер все ящики старинного секретера в стиле Людовика XV и проверил, нет ли в них двойного дна.
Комод розового дерева подвергся столь же тщательному осмотру. Похоже, капитан был особенно ловок в такого рода делах. Он надавил на комод или, вернее, потрогал его каким-то особым образом снизу, и вдруг сам собою выдвинулся невидимый ящичек. По всей видимости, ни торговец, продавший комод Петрусу, ни сам молодой человек не подозревали о существовании этого потайного ящичка.
В нем хранились бумаги и письма.
Бумаги представляли собой свернутые в трубку ассигнаты.
Всего их оказалось на сумму примерно в полмиллиона франков: весили они около полутора фунтов и стоили четыре су.
Письма были политической корреспонденцией и были датированы 1793–1798 годами.
Вероятно, капитан с презрением относился к бумагам и письмам периода Революции. Убедившись в том, что перед ним именно такие бумаги и письма, он с ловкостью толкнул ногой ящик, и тот захлопнулся, чтобы снова показать свое содержимое не раньше, чем лет через пятнадцать или тридцать, как это случилось только что.
Но особое внимание капитан уделил сундуку, в котором Петрус держал письма Регины.
