ami Гастингс…
Я поклонился, а Пуаро, по своему обыкновению, тепло обнял меня.
Он откинулся назад и внимательно оглядел меня, слегка склонив голову набок.
— Да, точно такой же — прямая спина, широкие плечи, седина в волосах — très distingué[1774]. Знаете, мой друг, вы совсем не меняетесь. Les femmes[1775], они все еще проявляют к вам интерес? Да?
— Право же, Пуаро, — запротестовал я. — Должны ли вы…
— Но уверяю вас, друг мой, это критерий, безошибочный критерий. Когда очень молодые девушки подходят и разговаривают с тобой так нежно — о, так нежно, — это конец! «Бедный старик, — говорят они про себя, — с ним надо быть как можно любезнее. Ведь это ужасно — быть таким, как он». Но вы, Гастингс, — vous êtes encore jeune[1776]. У вас еще есть перспективы. Это правда, и можете крутить усы и горбить плечи — все именно так, в противном случае у вас не был бы такой смущенный вид.
Я рассмеялся:
— Вы действительно невыносимы, Пуаро! А как вы сами?
— О, я, — с гримасой отмахнулся Пуаро. — Со мной все кончено. Я калека, совсем не могу ходить. Меня всего скрючило. К счастью, я еще могу сам есть, но что до остального — за мной приходится ухаживать, как за младенцем. Укладывать в постель, мыть и одевать. Enfin[1777], это совсем невесело. Однако, хотя оболочка разрушается, сердцевина все еще здоровая.
— Да, в самом деле. У вас золотое сердце.
— Сердце? Возможно. Я имел в виду не сердце. Мозг, mon cher, — вот что я имел в виду, говоря «сердцевина». Мой мозг все еще великолепно функционирует.
Я убедился, что по крайней мере по части скромности никаких изменений в мозгу не произошло.
— А вам здесь нравится? — спросил я.
Пуаро пожал плечами.
— Тут сносно. Как вы понимаете, это, конечно, не «Ритц». Сначала меня поселили в комнате, которая была мала и неважно меблирована. Потом я перебрался сюда без повышения цены. А кухня здесь английская, в самом худшем варианте. Брюссельская капуста, огромная и твердая — англичане такую очень любят. Картошка либо недоваренная, либо переваренная. У овощей вкус воды, воды и еще раз воды. Полное отсутствие соли и перца во всех блюдах… — Он сделал выразительную паузу.
— Звучит ужасно, — посочувствовал я.
— Я не жалуюсь, — сказал Пуаро и продолжил это делать: — И еще эта так называемая модернизация. Ванные комнаты, повсюду краны — и что же из них течет? Чуть теплая вода, mon ami, большую часть дня. А полотенца! Такие тонкие, такие маленькие!
— Да, невольно вспомнишь старые времена, — задумчиво произнес я.
Я вспомнил облака пара, вырывавшиеся из крана с горячей водой в одной-единственной ванной комнате, где в центре гордо красовалась огромная ванна, обшитая красным деревом. Вспомнил я и огромные купальные полотенца, и сверкающие медные кувшины с кипятком, стоявшие в старомодной раковине.
— Но не следует жаловаться, — вновь повторил Пуаро. — Я согласен пострадать — ради благой цели.
Внезапно меня озарило.
— Послушайте, Пуаро, может быть, вы… стеснены в средствах? Я знаю, капиталовложения сильно пострадали из-за войны…
Пуаро сразу же разуверил меня:
— Нет-нет, мой друг. У меня вполне достаточно средств. Я по-настоящему богат. Меня привела сюда вовсе не необходимость экономить.
— Тогда все в порядке, — сказал я и продолжал: — Думаю, мне понятны ваши чувства. Когда стареешь, все сильнее хочется вернуться в прошлое. Пытаешься вновь пережить прежние чувства. В некотором смысле мне тяжело здесь находиться, и все же на меня нахлынуло множество чувств и мыслей, которые давно меня не посещали. Полагаю, с вами происходит то же самое.
— Ни в коей мере. Я не ощущаю ничего подобного.
— А хорошее было время, — печально покачал я головой.
— Говорите за себя, Гастингс. Для меня, когда я впервые оказался в Сент-Мэри-Стайлз, то была грустная и мучительная пора. Я оказался эмигрантом — раненым, изгнанным из дома и страны, существовавшим за счет благотворительности на чужбине. Нет, это было совсем невесело. Я тогда не знал, что Англия станет мне домом и я найду здесь свое счастье.
— Я об этом забыл, — виновато признался я.
— Вот именно. Вы всегда приписываете другим чувства, которые испытываете сами. Гастингс был счастлив — все были счастливы!
— Нет-нет, — засмеялся я.
— И это в любом случае неправда, — продолжал Пуаро. — Вы оглядываетесь назад и говорите со слезами на глазах: «О, счастливые дни. Я был молод тогда». Но на самом деле, мой друг, вы не были так счастливы, как вам кажется. Вы получили тяжелое ранение, вы горевали о том, что не сможете больше служить, вас терзали тягостные воспоминания о пребывании в госпитале. К тому же, насколько я помню, вы не могли разобраться в своих чувствах, влюбившись в двух женщин одновременно.
Я снова засмеялся и покраснел.
— Какая у вас память, Пуаро.
— Та-та-та — я и сейчас помню меланхолический вздох, который вы испустили, когда мололи всякий вздор о двух красивых женщинах.
— А вы помните, что вы сказали? Вы сказали: «И обе они — не для вас!» Но courage, mon ami[1778]. Мы снова вместе выйдем на охоту, и тогда, быть может…
Я умолк. Потому что мы с Пуаро действительно отправились охотиться во Францию, и именно там я встретил ту единственную женщину…
Мой друг ласково погладил меня по руке.
— Я знаю, Гастингс, я знаю. Рана еще свежа. Но не думайте об этом все время, не оглядывайтесь назад. Лучше смотрите вперед.
Я сделал протестующий жест.
— Смотреть вперед? Чего же мне ждать?
— Eh bien[1779], мой друг, нужно выполнить одну работу.
— Работу? Где?
— Здесь.
Я удивленно взглянул на него.
— Только что, — продолжал Пуаро, — вы спросили меня, почему я приехал сюда, и, возможно, не обратили внимания, что я не ответил. Сейчас я дам вам ответ. Я здесь для того, чтобы охотиться на убийцу.
Я посмотрел на него в еще большем изумлении. На минуту мне показалось, что он заговаривается.
— Вы действительно имеете это в виду?
— Ну конечно имею. По какой другой причине стал бы я убеждать вас присоединиться ко мне? Мои руки и ноги больше не служат мне, но мозг, как я уже говорил вам, не поврежден. Вспомните — я всегда придерживался одного правила: сядь и подумай. Этим я еще могу заниматься, по существу, это единственное, что мне осталось. Для осуществления более активной части кампании при мне мой бесценный Гастингс.
— Вы в самом деле имеете это в виду? — повторил я, не веря своим ушам.
— Разумеется. Вы и я,
