садовые перчатки.
— И вашу хорошенькую дочь тоже, — продолжала она. — Она прелестная девушка, мы все ею восхищаемся, но, мне кажется, я, знаете ли, старомодна, это просто грех, когда такая девушка, как она, вместо того чтобы бывать на вечеринках и танцах с молодыми людьми, весь день режет кроликов и корпит над микроскопом. Пусть этим занимаются дурнушки, говорю я.
— Джудит сейчас где-то поблизости? — спросил я.
Миссис Латтрелл «скорчила рожу», как выражаются дети.
— Ах, бедная девочка! Она сидит взаперти в мастерской в конце сада. Доктор Франклин снимает ее у меня и оборудовал там свою лабораторию. Все заставил клетками с морскими свинками, мышами и кроликами. Бедняжки! Не уверена, что я в восторге от всей этой науки, капитан Гастингс. А, вот и мой муж.
Полковник Латтрелл как раз показался из-за угла дома. Это был высокий худой старик с изнуренным мертвенно-бледным лицом и кроткими синими глазами. У полковника была привычка в нерешительности подергивать себя за седые усики. Во всем его облике сквозили неуверенность и нервозность.
— Ах, Джордж, капитан Гастингс приехал.
Полковник Латтрелл обменялся со мной рукопожатием.
— Вы прибыли на поезде пять… э… сорок, да?
— А каким же еще он мог приехать? — вмешалась миссис Латтрелл. — И какое это вообще имеет значение? Отведи его наверх и покажи ему комнату, Джордж. И потом, возможно, он захочет пройти прямо к мсье Пуаро — или вы сначала выпьете чаю?
Я заверил ее, что не хочу чаю и предпочел бы пойти поздороваться со своим другом.
Полковник Латтрелл обратился ко мне:
— Хорошо. Пойдемте. Полагаю… э… ваши вещи уже отнесли наверх? Да, Дейзи?
— Это твое дело, Джордж, — не преминула уязвить мужа миссис Латтрелл. — Я работала в саду. Я не могу заниматься всем сразу.
— Нет, нет, ну конечно нет… Я… я позабочусь об этом, моя дорогая.
Я последовал за полковником по ступенькам парадного входа. В дверях мы столкнулись с седовласым худощавым человеком, он, прихрамывая, торопливо спустился с крыльца, сжимая в руках полевой бинокль. На его лице было написано детское нетерпение.
— Т-там, на платане, — слегка заикаясь, проговорил он, — свила гнездо п-пара черноголовок.
Когда мы вошли в холл, Латтрелл пояснил:
— Это Нортон. Славный парень. Помешан на птицах.
В холле у стола стоял высокий, крепкого сложения человек. Очевидно, он только что закончил телефонный разговор. Взглянув в нашу сторону, он произнес:
— Мне бы хотелось повесить, расстрелять и четвертовать всех подрядчиков и строителей. Никогда ничего не сделают как надо, черт бы их побрал.
Его возмущение было таким комичным, а тон — столь горестным, что мы оба невольно рассмеялись. Я сразу же расположился к этому человеку. Ему было далеко за пятьдесят, но он выглядел очень привлекательным. Густой загар говорил о том, что он, по-видимому, проводил много времени на воздухе. Словом, это был тот тип англичанина, который в наше время встречается все реже. Человек старой закалки — честный, прямой, не склонный сидеть взаперти и умеющий командовать.
Меня нисколько не удивило, когда полковник Латтрелл представил его как сэра Уильяма Бойда Каррингтона. Я знал, что он был губернатором одной из провинций в Индии и весьма преуспел на этом поприще. Он также славился как первоклассный стрелок и охотник на крупных зверей. Тот сорт людей, с грустью подумал я, который мы, по-видимому, больше не выращиваем в наши дни упадка.
— Так-так! — воскликнул он. — Рад увидеть во плоти легендарную личность «mon ami[1773] Гастингс». — Каррингтон засмеялся. — Знаете, милый старый бельгиец так много о вас говорит. И потом, тут у нас ваша дочь. Чудесная девушка.
— Не думаю, что Джудит так уж много обо мне говорит, — ответил я с улыбкой.
— Нет, нет, она слишком современна. Кажется, в наши дни девушки смущаются, когда им приходится признать, что у них есть отец или мать.
— Да, — согласился я, — иметь родителей — это просто позор.
Он засмеялся.
— О, я избавлен от этого. К несчастью, у меня нет детей. Ваша Джудит — очень красивая девушка, но она ужасно заумная. Это никуда не годится. — Он снова взялся за телефонную трубку. — Надеюсь, вы не возражаете, Латтрелл, если я устрою разнос вашей телефонной станции? Я человек нетерпеливый.
— Так им и надо, — ответил Латтрелл.
Он стал подниматься по лестнице, я последовал за ним. Он повел меня в левое крыло дома, к последней двери по коридору. И тут я понял, что Пуаро выбрал для меня комнату, которую я занимал прежде.
Здесь время тоже внесло свои поправки. Некоторые двери были открыты, и я, идя по коридору, увидел, что большие старомодные спальни разделены перегородками на маленькие номера.
В моей комнате, которая была небольшой, ничего не изменилось — только провели водопровод, так что была холодная и горячая вода, да еще отгородили часть комнаты для маленькой ванной. Мебель стояла современная, дешевая, что меня несколько разочаровало. Я бы предпочел стиль, более близкий к архитектуре дома.
Мой багаж уже внесли в комнату. Полковник сказал, что комната Пуаро — как раз напротив моей. Он уже собирался отвести меня туда, когда снизу, из холла, донесся повелительный зов:
— Джордж!
Полковник Латтрелл нервно вздрогнул, как пугливая лошадь. Рука его потянулась к усам.
— Я… я… вы уверены, что все в порядке? Если вам что-нибудь понадобится, звоните…
— Джордж!
— Иду, моя дорогая, иду.
И он заспешил по коридору. Я постоял с минуту, глядя ему вслед. Затем с бьющимся сердцем пересек коридор и постучал в дверь Пуаро.
Глава 2
На мой взгляд, ничего нет печальнее разрушительного воздействия возраста.
Мой бедный друг! Я описывал его много раз, но теперь это был совсем другой человек. Болезнь сделала Пуаро неспособным ходить: он передвигался в кресле на колесиках. Когда-то полный, он сильно похудел. Теперь это был маленький худой старичок. Все лицо в морщинах. Правда, волосы и усы оставались по-прежнему черными как смоль, но, честно говоря, он напрасно продолжал их красить (хотя я ни за что на свете не сказал бы этого Пуаро, щадя его чувства). Наступает момент, когда подобные ухищрения становятся слишком очевидны. В свое время я и не подозревал, что столь черный цвет волос Пуаро достигается с помощью бутылочки с краской. Теперь же это бросалось в глаза и выглядело какой-то бутафорией, будто он надел парик и приклеил усы, чтобы посмешить детей!
Только глаза у него поблескивали по-прежнему и взгляд был проницательный, как всегда. Сейчас этот взгляд — да, в этом нет сомнения — был согрет чувством.
— Ах, mon ami Гастингс, mon
