Избранного сбудутся. Я знаю.
Когда серебристо-медная от доплеснувшей до неба крови Чевь озаряет своим сиянием Шин, который сегодня благодаря милости правительницы мог спать спокойно, мы: я, Цилиолис, Инетис, Л’Афалия и Кмерлан, переносимся в Асмору.
Настало время Избранного.
50. ПРАВИТЕЛЬНИЦА
Запах тлеющих трав наполняет воздух. Я открываю глаза. Боль ушла. Впервые за долгое время она действительно ушла, а не притаилась, не спряталась в темном углу, чтобы выскочить исподтишка в миг, когда я буду к ней не готова.
Я смотрю по сторонам, и сонная кажется мне странно знакомой. Моя кровать. Мой сын рядом. Где-то плачет ребенок, и этот плач одновременно наполняет сердце радостью и грустью.
— Ты в Асморе, Инетис, — слышу я мягкий голос. Это Елалальте, целительница Мланкина. — У тебя родился ребенок, родился Избранный, которого мы так долго ждали.
Откуда она знает? Почему она называет меня по имени? Я поворачиваю голову и вижу всех: Цилиолиса, Серпетиса, Л’Афалию. Они смотрят на женщину, держащую на руках маленький плачущий сверток. Я ошиблась, это не Елалальте. Это Энефрет, и она пришла, чтобы забрать у меня моего ребенка.
Я протягиваю руки, но сразу же роняю их на постель. Нет. Я не хочу видеть его, не хочу брать на руки того, кто с рождения мне не принадлежит. Но слезы текут по моим щекам, и слова срываются с губ сами собой:
— Оставь его мне. Не забирай у меня ребенка, пожалуйста.
— У тебя есть другой ребенок, — говорит Энефрет. — Сколько раз ты вспомнила о нем, пока была в Шине, Инетис?
Я смотрю на Кмерлана, прижавшегося к Л’Афалии, которая нежно поглаживает его голову своей рукой. Он здесь, он жив. Все хорошо. С ним была Л’Афалия, я не бросила его, я взяла его с собой, когда бежала из Асморы.
— Л’Афалия здесь, чтобы заботиться об Избранном, а не чтобы заменить Кмерлану мать, — говорит Энефрет, качая головой. Она пришла, чтобы упрекать меня? После того, как заставила меня выносить и родить ребенка, который мне был не нужен?
Но теперь он нужен мне, и я хочу увидеть его личико и взять его на руки. И я хнычу:
— Дай мне подержать его. Пожалуйста. В последний раз.
— Без Уннатирь мы не сможем уехать, — говорит Цилиолис. — Ты еще сможешь подержать его.
Его голос — как сухой шип надломленной тростинки, которую колышет ветер. Я смотрю на него: Цили бледен, губы сливаются по цвету с лицом. Я вспоминаю то видение перед ударом магии, несущиеся под нами поля, стену, палатки целителей у края укреплений, сметенные зеленокожими, растоптанные ими по пути в город.
— Глея погибла, — говорю я. Тут же спохватываюсь, когда он отворачивается от меня к окну. — Ох. Цили, прости. Прости, я не хотела.
Энефрет протягивает мне ребенка, и все мысли тут же исчезают. Сверток кажется маленьким, таким маленьким, что мне почти не верится в то, что в нем может быть что-то настоящее, живое. Мои слабые руки едва способны его удержать. Я откидываюсь на подушку и кладу ребенка себе на грудь, откидывая с головки ткань.
Я вижу красное от крика личико и темные волосики. Ребенок чихает, раскрыв маленький беззубый рот, и я улыбаюсь.
— Он похож на тебя, — говорит Энефрет, и в ее голосе тоже улыбка. Разве похож? Он уродлив, как все маленькие дети.
Ребенок открывает глаза, и я вижу перед собой темную ночную синеву. Ту же, что вижу в глазах Серпетиса, когда встречаюсь с ним взглядом. Я оглаживаю пухлые щеки мальчика, позволяю ему ухватить себя за палец, потянуть его в рот.
— Я твоя мама, — говорю я, и сердце так остро колет от осознания правды этих слов, что я ахаю. По лицу льются слезы, и я сама не знаю, в чем их причина. — Я твоя мама.
Синие глаза блуждают по моему лицу, в темных больших зрачках пляшет отсвет пламени. Я снова касаюсь пальцами щеки ребенка, и он поворачивает голову и чмокает, вытягивая губы. Он голоден.
— Мне нужно его покормить, — говорю я.
— Инетис, — начинает Серпетис. — Тебе нужно кое-что знать.
Я почти не замечаю их, я хочу поскорее приложить ребенка к груди.
— Выйдите, — прошу я. — Я хочу его покормить.
— Инетис. Ты заметила, что он слеп? — спрашивает Серпетис, и я замираю и так сильно сжимаю ребенка в руках, что он кряхтит и снова плачет. Энефрет забирает его, и я покорно ей это позволяю. Взгляд Серпетиса устремлен прямо на меня, и он повторяет: Ты заметила?..
Но я уже качаю головой, отмахиваюсь от его слов, закрываюсь до самой макушки одеялом.
— Ты лжешь! — кричу я. — Мой ребенок не может быть слепым! Не может! Отдай мне его обратно, верни его!
Я срываю с себя одеяло и соскакиваю на пол в приступе какого-то зверского безумия. На мне только тонкая рубуша, едва закрывающая колени, но мне все равно. Я готова подскочить к Энефрет, готова вонзить ногти в ее лицо, готова царапать ее собственные глаза, пока она не скажет мне, что это неправда.
— Мама! — вскрикивает Кмерлан.
— Уведи его! — рявкает Серпетис.
Л’Афалия быстро кивает и, со страхом глядя на меня, уводит моего старшего сына прочь.
Цили ухватывает меня за руки и пытается вернуть на постель. Но мне нужно еще раз посмотреть в глаза ребенку, я хочу посмотреть в их темную синь и сказать Серпетису и им всем, что они неправы. Он видит. Все
