Барабаны гремели, как пьянчуга, потерявший равновесие в дровяном сарае, волынки — как дикий раненый зверь, колокола словно пародировали похороны. Настоятельница вышла на улицу в тот момент, когда процессия заходила на территорию аббатства. На сей раз их было больше — семьдесят, а то и восемьдесят — и производили они еще более отталкивающее впечатление: длинные спутанные волосы, одежда в лохмотьях, безумные выкрики. Бичующиеся уже обошли город, собрав огромную толпу зевак. Некоторые зрители забавлялись, другие тоже принимались рвать одежды и стегать себя.
Керис не ожидала, что они вернутся. Папа Климент VI осудил подобную практику. Но папа далеко, в Авиньоне, и предприимчивые граждане, пользуясь этим, занимаются своими делами. Во главе бичующихся, как и в прошлый раз, шествовал Мёрдоу. Когда процессия приблизилась к западному фасаду собора, монахиня с изумлением увидела, что большие двери широко открыты, на что она разрешения не давала. Томас обязательно спросил бы ее. Значит, Филемон. Аббатиса вспомнила его слова о том, будто он во время своих скитаний встречался со странствующим монахом. Следовательно, Мёрдоу предупредил Филемона о своем прибытии, и помощник настоятеля решил пустить бичующихся в собор. Разумеется, эта змея напомнит, что остался последним рукоположенным священником в аббатстве и имеет право решать, какие проводить службы. Но зачем? Что ему Мёрдоу и бичующиеся?
Странствующий монах увлек последователей к высокому центральному входу. Горожане толпились сзади. Настоятельница заставила себя зайти в собор: нужно знать, что происходит. Филемон стоял у алтаря и, когда к нему подошел Мёрдоу, поднял руки, призывая к тишине:
— Мы пришли сюда исповедаться, покаяться в грехах и покарать себя во искупление.
Филемон не был проповедником, и его слова вызвали сдержанную реакцию, но умелый Мёрдоу подхватил.
— Мы исповедуем, что наши мысли растленны и наши дела гнусны! — возопил он, и в ответ послышался одобрительный гул.
Все было как в прошлый раз. Доведенные проповедью до экзальтированного состояния, люди выходили вперед, кричали, что они грешники, и бичевали себя. Горожан кровь и нагота гипнотизировали. Это, конечно, представление, но кнуты настоящие, и монахиня с содроганием заметила на спинах рубцы и кровь. Некоторых буквально исполосовали шрамы. У других раны были свежие и тут же лопались.
Скоро к бичующимся присоединились горожане. Когда грешники выходили вперед, Филемон протягивал мисочку, и Керис поняла, что он все это устроил из-за денег. Никто не мог исповедаться и поцеловать ноги Мёрдоу, не бросив монетку в миску. Странствующий проповедник время от времени посматривал туда, и Керис решила, что эти двое договорились потом разделить барыши.
Горожан выходило все больше, барабаны и волынки становились все громче, мисочка Филемона наполнялась. «Прощенные» дико танцевали под безумную музыку. Скоро отплясывали уже все «кающиеся», вперед никто не выходил. Музыка достигла кульминации и резко прекратилась, а Мёрдоу и Филемон исчезли. Вероятно, улизнули через южный рукав трансепта пересчитать деньги в братской аркаде.
Действо закончилось. Танцоры в изнеможении разлеглись на полу. Зрители потянулись к открытым дверям, на свежий летний воздух. Скоро и последователи Мёрдоу, отдышавшись, ушли из собора. Большинство из них отправились в «Остролист».
Настоятельница с облегчением вернулась в прохладное укрытие женского монастыря. Когда в аркаде собрались сумерки, монахини сходили на вечерню и поужинали. Перед тем как отправиться спать, Керис зашла в госпиталь. Больных не стало меньше: чума не ослабевала, — но делать особо было нечего. Сестра Онага строго соблюдала принципы Керис: маски на лицо, никаких кровопусканий, безупречная чистота. Целительница уже собралась в дормиторий, как вдруг принесли одного из бичующихся. Потеряв сознание в «Остролисте», он о скамью разбил себе голову. Спина его еще кровоточила, и в обморок он наверняка упал от слабости.
Пока грешник находился без сознания, сестра промыла раны соленой водой; потом, стараясь привести раненого в чувство, поводила под носом подожженными оленьими рогами, издающими тошнотворный запах, и заставила выпить две пинты воды с корицей и сахаром, чтобы компенсировать выведенную из организма жидкость.
Он стал первым. Позже привели других кающихся, ослабленных кровопотерей, выпитым и увечьями, полученными в результате несчастных случаев и драк. В ночь на воскресенье оргия бичующихся увеличила количество больных в десять раз. У одного из мужчин от постоянного самоистязания начала гнить спина. После полуночи принесли женщину, которую связали, отстегали кнутом, а потом еще и изнасиловали.
Бешенство поднималось в Керис, когда она вместе с другими монахинями ухаживала за больными. Причиной этих травм стало извращенное религиозное чувство, а также люди, подобные монаху Мёрдоу. Они говорили, что чума — Божья кара за грехи, но ее можно избежать, наказав себя иначе. Как будто Бог — мстительное чудовище, играющее по безумным правилам. Аббатиса была твердо уверена, что Божий справедливый замысел сложнее, чем у двенадцатилетнего вожака мальчишеской банды. Она работала до воскресной утрени, затем пару часов поспала, а встав, направилась к Мерфину.
Мастер теперь жил на острове Прокаженных, в самом большом доме на южном берегу, с просторным садом, недавно засаженным яблонями и грушами. Смотреть за Лоллой и ухаживать за домом зодчий нанял пожилую пару — Арно и Эмилию, которые называли друг друга Арн и Эм. Керис нашла Эм на кухне, и та послала ее в сад.
Мерфин заостренной палочкой писал на земле имя Лоллы, и, когда превратил букву «о» в смешную рожицу, славная четырехлетняя девчушка со смуглой кожей и карими глазами засмеялась. Целительница смотрела на них, и ей стало больно. Она спала с Мерфином почти полгода. Настоятельница не хотела ребенка, это перечеркнуло бы все ее планы, но тем не менее жалела, что до сих пор не забеременела. «Может, я вообще не смогу больше зачать, — думала она. — Может, отвар, который Мэтти Знахарка дала мне десять лет назад, как-то повредил матку». И опять ей захотелось больше знать о человеческом организме и его недугах.
Мерфин поцеловал возлюбленную, и они пошли по саду, а впереди бежала Лолла. Девочка играла в сложную и непонятную игру, по ходу которой заговаривала с каждым деревом. Сад только-только насадили, засыпав каменистый грунт привезенной откуда-то на телегах землей.
— Я хочу поговорить с тобой об этих бичующихся. — И Керис рассказала Мерфину о том, что ночью происходило в госпитале. — Нужно гнать их из Кингсбриджа.
— Хорошая мысль. Все это представление только для того, чтобы Мёрдоу подзаработал.
— И Филемон. Он держал мисочку. Ты поднимешь вопрос на приходской гильдии?
— Конечно.
Керис фактически являлась лордом города и могла прогнать бичующихся сама, никого не спрашивая, однако у короля находилось ее прошение о хартии, и аббатиса надеялась когда-нибудь передать бразды правления гильдии, а потому считала нынешнее время переходным. Кроме того, прежде чем пытаться осуществить задуманное, всегда лучше заручиться поддержкой.
— Хорошо бы констебль выпроводил Мёрдоу и его последователей из города до обедни.
— Филемон будет в ярости.
— А не нужно отпирать собор, ни с кем не посоветовавшись. — Керис понимала, что будут неприятности, но и мысли не могла допустить о том, чтобы страх перед Филемоном помешал ей сделать необходимое для города. — Люди пойдут за нами. Если действовать тихо и быстро, мы решим проблему, прежде чем Филемон успеет позавтракать.
— Хорошо. Я попытаюсь собрать членов гильдии в «Остролисте».
— Я подойду через час.
Приходская гильдия обезлюдела, как и вообще город, но несколько крупных торговцев уцелели — Медж Ткачиха, Джейк Чепстоу, Эдвард Мясник. Новый констебль Манго, сын Джона, и его помощники дожидались указаний на улице. Разговор длился недолго. Никто из купцов не принимал участия в оргии и не одобрял такие публичные зрелища. А личность Мёрдоу стала последней каплей. Керис как аббатиса формально зачитала постановление гильдии, запрещающее бичевание и появление в нагом виде на улицах. Его нарушителей констебль по свидетельству трех членов гильдии обязан был изгонять из города. После этого Манго поднялся наверх и разбудил Мёрдоу.
Так просто монах не ушел. Он безумствовал, плакал, молился, изрыгал проклятия. Двое помощников Манго Констебля взяли его под руки и почти вынесли из таверны. На улице он совсем разбушевался. Некоторые последователи монаха решили за него заступиться и сами попали в число изгоняемых. Кое-кто из горожан тащился за процессией по главной улице к мосту Мерфина. Свидетели изгнания не возражали против происходящего, а Филемона не было. Пристыженно молчали даже те, кто вчера еще бичевал себя.
