Миледи не терпит несовершенства. Это единственное, чего она боится.
Вот она сидит в кресле, одетая в длинный шелковый халат, и задумчиво потягивает горячий шоколад. Когда она допивает, камеристка приносит небольшую серебряную чашу с водой и щетку, на которую наносит порошок. Ее светлость осторожно, но тщательно чистит жемчужные зубы. Затем ей вручают изогнутый серебряный скребок. Состроив гримаску, она со всем изяществом высовывает розовый язык и, пока служанка держит зеркало, чистит его, дабы не осталось ни шоколада, ни безобразного белесого налета.
Могло ли быть, чтобы графиня Сент-Джеймс готовилась к интимной встрече? Вполне: тем же вечером. И в том самом доме.
Дом номер семнадцать по Ганновер-сквер стоял в центре одной из сторон большого вымощенного четырехугольника, названного в честь нынешнего королевского дома, и какое другое имя сумело бы лучше передать его аристократическую воздушность?
Германские Ганноверы могли предъявить лишь призрачные династические притязания на английскую корону, но парламент выбрал именно их. И пусть они плохо говорили по-английски, зато исповедовали протестантизм. Пусть были глупы, но их правление ознаменовалось миром и процветанием. Династия оказалась крепка. Пятью годами раньше молодой принц Красавчик Чарли, последний из рода Стюартов, предпринял романтичную, но безрассудную эскападу: он высадился в Шотландии, чтобы возглавить восстание. Но против него выступили английские красные мундиры; восстание захлебнулось и было легко подавлено в сражении при Каллодене. Якобитское дело, поддержанное сторонниками принца Чарли, умерло.
Правда, за рубежом постоянно возникали какие-то заварушки, благо правители Европы не уставали стремиться к господству, но после побед герцога Мальборо, имевших место поколением раньше, Англии было нечего опасаться. Что же касается растущих британских колоний, то их торговля, расцветшая от Америки и стран Карибского бассейна до Индии и сказочного Востока, служила источником все возраставшего изобилия, тогда как на родине землевладельцы богатели благодаря новым методам ведения сельского хозяйства.
Самоуверенность англичан поколебало, возможно, только одно событие. Во время первого крупного биржевого скандала, разразившегося в 1720 году и вызванного новыми, сугубо капиталистическими порядками, вся Лондонская фондовая биржа сначала раздулась, а после лопнула при катастрофе, известной как «Пузырь Южных морей». Дельцы помельче и покрупнее, которые спекулировали в компаниях большей частью подложных, уверились, что цены будут только расти, и потеряли все, что имели. Удар был настолько силен, что пришлось вмешаться правительству. Но нация развивалась так стремительно, что десять лет спустя уже казалось, что никакого «Пузыря» и не было. Бизнес опять пошел в гору.
Поэтому не приходилось удивляться, что соответственно рос и Лондон. Экспансия за городские стены, начатая Стюартами, продолжилась. В едином и блистательном броске на запад строительством занялись все: аристократы, джентльмены, дельцы. И если разнокалиберный, с домами впритык старый Лондон не позволял вынашивать грандиозные планы застройки в пределах городских стен, то на крупных земельных участках нового Уэст-Энда дело обстояло совершенно иначе. Аристократы, владевшие поместьями, могли создавать целые районы с великолепными площадями и проспектами, награждая их родовыми именами: Гросвенор-сквер, Кавендиш-сквер, Беркли-сквер, Бонд-стрит. А наделами в Уэст-Энде обзаводились не только отдельные лица, но и решительно все: ливрейные компании, оксфордские колледжи, Корона и Церковь. И вот на запад потянулись широкие и красивые улицы с площадями, захватывая недавние сельские просторы, а выгоны, луга и поля воссоздавались сразу же за чертой застройки. Дома впервые в истории пронумеровали. Выстроившиеся в ряд фасады строили просто, в духе классической античности, а поскольку всех ганноверских королей тех времен звали Георгами, стиль поименовали георгианским.
То была классическая эпоха. Аристократы совершали Большое турне[67] и возвращались с итальянскими полотнами и античными статуями для своих домов; леди и джентльмены отправлялись на воды в Бат, где действовал старый римский курорт, а великие писатели Свифт, Поуп и доктор Джонсон создавали свои стихотворения и сатиры по образцу тех, что имели хождение при императоре Августе. И то была эпоха здравомыслия, в которую люди стремились как минимум обладать тем же сдержанным достоинством и чувством меры, что были свойственны георгианским площадям, где они жили. Но в первую очередь то был век элегантности. И в доме номер семнадцать по Ганновер-сквер она ценилась превыше всего.
В час дня леди Сент-Джеймс обдумывала свои планы.
Прибыл дамский парикмахер Бальтазар. Работа займет час, и потому она отослала камеристку вниз обедать с прочими служанками. Бальтазар подложил подушечку. Сегодня он решил приподнять ее золотистые волосы на фут, стянуть их в тугой пучок и скрепить жемчужной диадемой под стать жемчужному колье.
Рядом на позолоченную французскую банкетку выложили платье. Оно было изготовлено гугенотскими ткачами Спиталфилдса из жесткой шелковой парчи с роскошным узором, напоминавшим густой темный лес, полный цветов. Бог знает, по какой цене за ярд и сколько часов потратила портниха на двойную прошивку каждого шва, – не сделай она этого, миледи мигом бы заметила.
Перед свиданием леди Сент-Джеймс намеревалась побывать на обеде и посетить собрание. Мир света пребывал в безостановочном кружении, и такие особы, как леди Сент-Джеймс, будучи званы всюду, были обязаны показываться на люди.
– Для этого нас Бог и поселил здесь, – говаривала она с ясной улыбкой.
Роскошным домам и площадям полагалось быть людными; изысканному шоу надлежало длиться.
После же, вечером… Она глянула в окно.
Она считала, что может доверять прислуге, и гордилась смекалкой, проявленной в этом деле. Слуг обычно нанимал хозяин, а не хозяйка, но вскоре после заключения брака ей удалось убедить лорда Сент-Джеймса в его чрезвычайной занятости, и в результате дворецкий и экономка оказались у нее в долгу. Двое лакеев подчинялись дворецкому, но она позаботилась задобрить их, а служанки получали подарки деньгами и одеждой. Поваром был профессиональный кондитер, чьи фантастические творения исправно встречались аплодисментами на званых обедах, как только подавали десерт; кучера, правда, нанял муж, зато оба грума были от нее без ума, ибо порой, когда придерживали для госпожи стремя, та мимолетно касалась их шеи.
Поэтому, если сегодня вечером сюда в отсутствие его светлости явится некий субъект и проследует в спальню ее светлости, куда его светлости было запрещено входить без ее дозволения («Это единственная вещь, – сказала она ему некогда, разыграв мелодраму, – единственная любезность, о какой я прошу»), ей можно было не волноваться о пересудах, подглядывании в замочную скважину и подслушивании под дверью. Ничто не нарушит тишины, разве что прозвучит в святая святых ее спальни легкое шуршание шелка, слабый скрип кровати, чуть слышный стон.
Бальтазар трудился над прической уже несколько минут, пока она обдумывала заманчивую перспективу. Наконец, убедившись в добротности планов, она позволила себе взглянуть на другую фигуру, находившуюся рядом. Помимо Бальтазара, в ее покои был допущен еще один человек, который сейчас молча сидел на стульчике в пределах досягаемости на случай, если ей вздумается развлечься. Что и случилось – она погладила его по голове. Это был круглолицый мальчик одиннадцати лет, одетый по примеру лакеев в красный камзольчик, и тот посмотрел на нее большими глазами, полными обожания. Его звали Педро. Он был чернокожий.
– Скажи же, Педро, тебе ведь крупно повезло, что именно я тебя купила? – спросила ее светлость, и мальчик с готовностью кивнул.
Ни один фешенебельный дом не обходился без симпатичной чернокожей игрушки вроде него. Педро был рабом.
Чернокожий человек возбуждал в Лондоне любопытство столетием раньше, но только не теперь. Об этом позаботились усердные британские колонии. Из Африки на сахарные плантации Вест-Индии и табачные – Виргинии ежегодно доставляли тысяч по пятьдесят рабов. Подобной торговлей занимались даже массачусетские пуритане. Такие грузоперевозки зачастую шли через Англию, и хотя крупнейшими работорговыми портами были Бристоль и Ливерпуль, добрая четверть приходилась на Лондон, где негритят покупали в качестве игрушек и домашней прислуги.
– Ну-ка, скажи мне, Педро, – дразнилась она, – ты меня любишь?
Формально мальчик был рабом, но жил со слугами, а те в аристократических домах катались как сыр в масле. Красиво одетые, с надежной крышей над головой, хорошей кормежкой и разумным жалованьем, они образовали элиту. Особенно преуспевали лакеи, так как их часто одалживали другим. Даже в крупнейших герцогских домах шеренги лакеев, выстраивавшиеся на приемах, состояли из слуг, большей частью заимствованных у благородных друзей. Чаевые бывали щедрые. Толковый лондонский лакей мог сколотить достаточное состояние, чтобы открыть свое дело. И раб Педро знал, что леди Сент-Джеймс, если ей вздумается, когда-нибудь возьмет и отпустит его на волю, открыв дорогу к преуспеванию. Чернокожие дворецкие и лавочники были уже не в диковину. Но попади он на виргинскую плантацию…
