Формально мальчик был рабом, но жил со слугами, а те в аристократических домах катались как сыр в масле. Красиво одетые, с надежной крышей над головой, хорошей кормежкой и разумным жалованьем, они образовали элиту. Особенно преуспевали лакеи, так как их часто одалживали другим. Даже в крупнейших герцогских домах шеренги лакеев, выстраивавшиеся на приемах, состояли из слуг, большей частью заимствованных у благородных друзей. Чаевые бывали щедрые. Толковый лондонский лакей мог сколотить достаточное состояние, чтобы открыть свое дело. И раб Педро знал, что леди Сент-Джеймс, если ей вздумается, когда-нибудь возьмет и отпустит его на волю, открыв дорогу к преуспеванию. Чернокожие дворецкие и лавочники были уже не в диковину. Но попади он на виргинскую плантацию…
– О да, миледи!
И он покрыл ее руки восторженными поцелуями – вольность, ее развлекавшая.
– Я его купила, а он меня любит! – рассмеялась она. – Не волнуйся, мужчинка. – Она скосила глаза и прыснула. – Ты ведь уже становишься мужчинкой? Тебя никогда не продадут. Если будешь вести себя хорошо.
Леди Сент-Джеймс неизменно воображала, будто в Лондоне продается решительно всё и все. Рабы – на продажу, мода – на продажу, положение в обществе – за старые деньги, обязательно вперемешку с новыми в георгианском Лондоне. Даже титул мужа, подобно многим прочим, был некогда куплен. Супруг уверял ее, что голоса многочисленных членов палаты общин продавались ежедневно. Имелась только одна неувязка. Но именно она сейчас все глубже погружала ее в задумчивость. Один человек, похоже, не продавался.
Капитан Джек Мередит. Она поджала губы. Его оказалось трудно купить, а ей так хотелось. Очень хотелось. Заполучить его в личное пользование…
Ее мысли прервал стук в дверь. Когда Педро открыл, вошел ее муж.
Третий граф Сент-Джеймс пребывал не в лучшем расположении духа. Он прогнал Бальтазара и Педро. В руках граф держал пачку счетов.
Мужчина был ни хорош собой, ни дурен. Безликий, уродившийся в белокурую, стереотипно миловидную матушку. Не был он и глуп: его вложения, хотя и осмотрительные, оказывались прозорливыми, дела в Боктонском поместье шли хорошо. Он был активным членом палаты лордов, где выступал за вигов. А политики из вигов высоко ценили Ганновер-сквер. Граф был в напудренном парике и роскошно расшитом синем камзоле, который не скрывал респектабельного брюшка. Лорду Сент-Джеймсу недавно перевалило за сорок; лет через десять он мог приобрести наружность поистине внушительную. Его кисти, неизменно ухоженные, единодушно признавались изящными. Пачка счетов, которую он держал в левой руке, была изрядной. Он ограничился коротким поклоном жене и заговорил:
– Надеюсь, вы согласитесь, мадам, что я удовлетворяю большинство ваших желаний.
Леди Сент-Джеймс не ответила и только осторожно взглянула. Ей приходилось следить за своим языком. Она хотела, например, чтобы муж снес старый якобитский особняк в Боктоне. «Он совершенно не подходит для графа», – говорила она друзьям. На холме, откуда открывался вид на олений заповедник, намного лучше смотрелся бы георгианский особняк с портиком и колоннами, пусть даже вдвое меньше ею рекомендованного. Его же осмотрительная светлость все размышлял над этим и мог, насколько понимала леди Сент-Джеймс, согласиться. Он категорически не разрешал ей перестроить дом в стиле французского рококо. «Хотя вам отлично известно, что это писк моды», – без устали напоминала она. Пока ей даровали в утешение только гостиную с китайскими обоями. Его воле было подчинено столь многое, что супруга припоминала всего один случай, когда она добилась полного успеха, но никогда не признавала этого публично. Ей удалось изменить его родовое имя.
«Граф Сент-Джеймс» – это звучало отлично. Заурядная мисс Бархем была, конечно, захвачена перспективой стать графиней. Совсем другое дело – Дукет. Помилуйте, тот или иной Дукет значился на половине лондонских мемориальных плит: олдермен, член гильдии, купец. Графами они стали, но корни-то уходили в торговлю. И вот ведь странность: молодая модница мисс Бархем сочла это унизительным.
История – прислужница моды. На закате эпохи Стюартов младшие сыновья джентри по-прежнему, как было заведено, становились торговцами тканями и драпировщиками. Однако теперь они всеми силами старались этого избежать, предпочитая военную службу, которая едва ли существовала в прошлом, или Церковь, на которую их деды взирали свысока. В крайнем случае можно было податься в юристы. История услужливо дала задний ход и подкинула моде образчик в виде феодального рыцаря или римского сенатора, и с середины XVIII века высшие классы Англии искренне уверовали в максиму: «Джентльмены не занимаются торговлей». Сей исторический абсурд укоренился в умах на два столетия вперед.
Купеческие предки были забыты или вычеркнуты из святцев. Знатность стала несовместима с торговлей. Мода уступила здравому смыслу только в одном: джентльмен мог жениться на девушке купеческого рода. На пике надменности и снобизма эпохи георгианского лоска джентльмены и аристократы, включая даже герцогские фамилии, охотно и не таясь вступали в брак с купеческими дочками. Их ровня во Франции и Германии была бы опозорена. А этим наплевать. В Англии учитывалась только мужская линия.
Но все Сент-Джеймсы носили торгашескую фамилию Дукет, и мисс Бархем не могла с этим смириться. Юный граф, тогда без ума от нее – мисс Бархем бывала звездой на каждом балу, – сделал ей одолжение, переиначив оную на невозможный французский лад: де Кетт. Друзьям она сказала, что это древнейшее написание, искаженное временем; вскоре общественное мнение утвердилось в том, что родовая фамилия графа восходит к эпохе Нормандского завоевания. Иные предки рождены, иные – сотворены: де Кетты были не единственным подправленным родом.
– Хотя произносится «Дукет», – говорила она с непреклонностью истинной англичанки.
Но это, огорчалась она, последний раз, когда он искренне старался ее порадовать. Теперь у нее было имя, дом, но остальное…
– Счета, мадам. Вы видели их?
Леди Сент-Джеймс издала слабый звук, который мог означать что угодно. На счета она не взглянула.
– Они внушительны, леди Сент-Джеймс.
– Мы в нужде? – спросила она невинно. – Мне придется продать Педро? – Она вздохнула. – Умоляю, милорд, не говорите, что мы разорены!
– Не совсем, – произнес он сухо.
Он знал о подозрениях жены, считавшей, что он богаче, чем признавал. Действительно, расцвет колониальной торговли и новшества в сельском хозяйстве ежегодно наращивали его и без того солидный доход, что было характерным для его класса. Даже расходы на лондонский дом смягчались тем обстоятельством, что бо́льшая часть мяса и прочих продуктов еженедельно доставлялась подводой из кентского имения. А нынче утром он получил чертежи нового боктонского особняка, хотя не собирался говорить об этом жене.
– Мы не разорены лишь потому, что я живу по средствам, – заявил граф. – Мадам, здесь на триста фунтов счетов от разных лавочников.
Леди Сент-Джеймс подняла глаза – и голову бы тоже, да побоялась испортить труды Бальтазара.
– Возможно, все и не нужно оплачивать, – предположила она.
Щедрость леди Сент-Джеймс, столь мило являвшаяся слугам, не распространялась на торговцев.
Лорд Сент-Джеймс приступил к чтению. Счета от модистки, за чай от Твайнинга, от сапожника, от портнихи, двух парфюмеров, Флеминга-пекаря и даже от книготорговца. На большинство леди Сент-Джеймс отзывалась слабым стоном или бормотала: «Грабеж!», «Не может быть!». Наконец он дочитал все.
– Портнихе придется заплатить, – сказала она твердо.
Другой такой ей в жизни не найти. Леди Сент-Джеймс чуть подумала. Она предполагала, что счета не врут, но ее раздосадовал пекарь. Она устроила большой прием и задумала, по ее выражению, декорировать зал пирожными. Прием не имел успеха.
– Дайте-ка мне счет от пекаря! – вскричала она. – Я скормлю ему эту бумажку!
В действительности она хотела бросить счет в огонь. Пекарь Флеминг мог подождать. Невелика птица.
Графиня надеялась, что теперь-то муж уйдет. Как бы не так. Вместо этого он откашлялся:
– Мадам, я хочу обсудить еще одно дело. – (Она молча ждала.) – Речь идет о роде де Кеттов, мадам. Я третий граф. И у меня все еще нет наследника. – (Очередная пауза.) – Необходимо что-то предпринять. – Он вперил в нее взгляд. – Я не сомневаюсь в своих способностях.
– Да-да, разумеется. – Она была на грани обморока.
– Когда же, мадам?
– Скоро. У нас сейчас столько дел! Сезон… – Она взяла себя в руки. – Мы же поедем летом в Боктон? На природу? – Миледи выдавила улыбку. – В Боктоне, Уильям.
Так его звали.
Но, несмотря на улыбку, ей было трудно выразить хоть малую толику многообещающего одобрения. Жена может избегать мужа, но не вправе постоянно отказывать ему. Одна беда: его присутствие неизменно отбивало у нее всякую охоту.
