если бы он сам мне не разрешил.
— Значит… он знает.
— Да, знает, — ответил Франклин. — Его сердце может остановиться в любой момент. Конечно, нельзя сказать точно, когда именно. — Он помолчал, затем медленно заговорил: — С его слов я понял, что он беспокоится о том, чтобы завершить какое-то дело, начатое им, как он сказал. Вы об этом знаете?
— Да, знаю.
Франклин окинул меня заинтересованным взглядом.
— Он хочет быть уверенным, что закончит работу.
Интересно, имеет ли Джон Франклин представление о том, что это за работа?
Он проговорил, взвешивая каждое слово:
— Надеюсь, ему это удастся. Судя по тому, что он сказал, это очень важно для него. — Помолчав, Франклин добавил: — У него методичный ум.
Я спросил с беспокойством:
— Нельзя ли что-нибудь сделать — что-нибудь в плане лечения…
Франклин покачал головой.
— Ничего не поделаешь. У него есть ампулы с амилнитратом, который нужно принять, когда он чувствует приближение приступа. — Затем доктор Франклин сказал довольно любопытную вещь: — У него великое почтение к человеческой жизни, не так ли?
— Да, полагаю, что так.
Как часто я слышал от Пуаро: «Я не одобряю убийство». Это сдержанное высказывание, столь чопорно сформулированное, всегда будило мое воображение.
Франклин продолжал:
— В этом разница между нами. У меня нет этого почтения!..
Я с любопытством взглянул на доктора. Он, чуть усмехнувшись, кивнул.
— Да, это так. Поскольку в любом случае все кончается смертью, то какая разница, придет ли она рано или поздно? Это не имеет значения.
— Тогда что же заставило вас стать врачом, если у вас подобные взгляды? — с негодованием осведомился я.
— О, мой дорогой, роль медицины не в том, чтобы помочь избежать конца, а значительно в большем — усовершенствовать живое существо. Если умирает здоровый человек, это не имеет значения — особого значения. Если же умирает слабоумный — кретин, — это хорошо. Но если благодаря научному открытию этому кретину подсаживают нужную железу и, таким образом преодолев недостаточность щитовидной железы, превращают его в нормального, здорового человека, по-моему, это гораздо важнее.
Я взглянул на Франклина с большим интересом. Я по-прежнему вряд ли обратился бы к доктору Франклину, если бы заболел гриппом, но отдавал должное его пламенной искренности и подлинной силе духа. После смерти жены в нем произошла перемена. Он не предавался скорби, общепринятой в подобных обстоятельствах. Напротив, Франклин казался более оживленным, менее рассеянным и прямо-таки искрился энергией.
Он отрывисто произнес, нарушив ход моих мыслей:
— Вы с Джудит не очень-то похожи, не так ли?
— Да, полагаю, не очень.
— Она похожа на мать?
Я подумал, затем покачал головой.
— Не совсем. Моя жена была веселой, любила посмеяться. Она не принимала ничего всерьез и пыталась сделать меня таким же. Правда, боюсь, без особого успеха.
Он слегка улыбнулся.
— Да, вы довольно-таки несговорчивый отец, не правда ли? Так говорит Джудит. Джудит мало смеется — она серьезная молодая женщина. Наверно, слишком много работает. Тут моя вина.
Он впал в глубокую задумчивость. Я вежливо заметил:
— Должно быть, у вас очень интересная работа.
— Что?
— Я сказал, что у вас, должно быть, интересная работа.
— Только примерно для полудюжины людей. Для всех других она чертовски скучна. Возможно, они правы. Во всяком случае… — Он откинул голову, расправил плечи, и я вдруг увидел его в истинном свете — это был сильный и мужественный человек. — Во всяком случае, теперь у меня есть мой шанс. Боже мой, мне хочется кричать! Сегодня со мной связались люди из министерства. Вакансия все еще открыта, и я ее получил. Я отбываю через десять дней.
— В Африку?
— Да. Это потрясающе.
— Так скоро. — Я был слегка шокирован.
Он пристально взглянул на меня.
— Что вы имеете в виду — скоро? О! — Его чело прояснилось. — Вы хотите сказать — после смерти Барбары? А почему бы и нет? Нет нужды притворяться, что ее смерть не была для меня величайшим облегчением. — Казалось, его позабавило выражение моего лица. — Боюсь, у меня нет времени на соблюдение условностей. Я влюбился в Барбару — она была прехорошенькой девушкой, — женился на ней и разлюбил ее примерно через год. Думаю, что у нее это произошло еще быстрее. Она во мне, конечно же, разочаровалась. Барбара думала, что сможет повлиять на меня. Но она не смогла. Я упрямый эгоист и делаю то, что мне хочется делать.
— Но вы отказались ради нее от этой работы в Африке, — напомнил я ему.
— Да, однако по чисто финансовым соображениям. Я взял на себя обязательства обеспечивать Барбаре тот образ жизни, к которому она привыкла. Если бы я уехал, это означало бы, что она будет весьма стеснена в средствах. Но теперь… — он улыбнулся совершенно откровенной, мальчишеской улыбкой, — все обернулось удивительно удачно для меня.
Меня покоробило. Правда, многие мужчины, у которых умирают жены, не сходят с ума от горя, и все об этом так или иначе знают. Но Франклин высказался слишком уж откровенно.
Он увидел выражение моего лица, но это его, по-видимому, не обескуражило.
Я резко выговорил:
— И вас совсем не удручает, что ваша жена покончила с собой?
Он задумчиво сказал:
— Я не верю, что она действительно покончила с собой. Весьма маловероятно…
— Так что же, по-вашему, произошло?
Франклин прервал мои дальнейшие расспросы, холодно ответив:
— Я не знаю. И не думаю, что… что хочу узнать. Понимаете?
Я посмотрел на него в упор. Он спокойно выдержал мой взгляд.
— Я не хочу знать, — повторил он. — Меня это не… не интересует. Ясно?
Мне было ясно — но я этого не одобрял.
III
Я не знаю, когда именно заметил, что Стивена Нортона неотступно гложет какая-то мысль. Он был очень молчалив после следствия, а когда все закончилось и миссис Франклин похоронили, он все еще ходил глядя себе под ноги и наморщив лоб. У него была забавная привычка ерошить свои седые короткие волосы, так что они становились дыбом. Нортон делал это бессознательно, в глубокой задумчивости. Он рассеянно отвечал на вопросы, и в конце концов до меня дошло, что он определенно чем-то встревожен. Я осторожно осведомился у Нортона, нет ли у него плохих известий, но он поспешно отверг это предположение. Таким образом, эта тема оказалась закрыта.
Но несколько позже он попытался неловко, окольными путями выведать мое мнение.
Слегка запинаясь, как всегда, когда он говорил о каких-то серьезных вещах, Нортон принялся излагать некую историю, связанную с этической проблемой:
— Знаете ли, Гастингс, ужасно просто рассуждать о том, что правильно, а что нет, но, когда доходит до дела, все гораздо
