(дад-чам, дад-а-чуч)
серебряный ключ. Пленник стоял у решетчатой двери, протягивая к ним грязные руки. Такой худой, что напомнил Сюзанне ужасные фотографии узников концентрационных лагерей, которые она когда-то видела, тех, кто выжил в Освенциме, Берген-Бельзене, Бухенвальде, живых (пусть и едва) обвинений человечеству в целом, в болтающихся, как на вешалке, полосатых робах, этих жутких шапках с плоским донышком и ужасно яркими глазами, которые так хорошо все чувствовали и понимали. «Нам так хочется не знать, кем мы стали, – говорили эти глаза, – но, к сожалению, мы знаем».
Что-то похожее читалось в глазах Патрика Дэнвилла, когда он протягивал руки сквозь прутья и издавал нечленораздельные молящие звуки. С близкого расстояния она напоминали Сюзанне насмешливые крики какой-то птицы, живущей в джунглях, на саундтреке фильма: «Ай-ииии, ай-ииии, ай-йоук, ай-йоук!»
Роланд снял ключ с крюка и шагнул к двери. Одна из рук Дэнвилла ухватилась за его рубашку, и стрелок ее оттолкнул. В движение этом не было злобы, подумала Сюзанна, но исхудавший донельзя пленник подался назад, выпучив глаза. Волосы у него отросли до плеч, но борода едва пробивалась на щеках. Чуть гуще она росла на подбородке и над верхней губой. Сюзанна подумала, что Патрику лет семнадцать, может, чуть больше.
– Я не хотел тебя обидеть, Патрик, – будничным голосом сказал Роланд. Вставил ключ в замок. – Ты – Патрик? Патрик Дэнвилл?
Худющий юноша в грязных джинсах и широченной рубашке, подол болтался на уровне колен, молча пятился в угол прямоугольной камеры. Когда уперся спиной в стену, соскользнул на пол, сел рядом с, как решила Сюзанна, парашей, под рубашкой подтянул колени к исхудалому, перекошенному ужасу лица. Когда Роланд открыл замок и вытащил дверь на себя (петель не было), Патрик Дэнвилл вновь начал издавать птичьи звуки, только на этот раз чуть громче: «АЙ-ИИИИ, АЙ-ЙОУК, АЙ-ИИИИИ!» Сюзанна скрипнула зубами. Когда Роланд вошел в камеру, юноша издал еще более громкий крик и принялся биться затылком о камни. Роланд тут же подался назад. Дэнвилл прекратил самоистязание и смотрел на незнакомца со страхом и недоверием. Потом вытянул вперед руки с грязными, длинными пальцами, как бы прося помощи.
Роланд посмотрел на Сюзанну.
Она подобралась к двери камеры. Истощенный юноша поднял руки, перекрестил их в запястьях, словно защищаясь от удара.
– Нет, сладенький, – таких интонаций у Детты Уокер Сюзанна не слышала, не подозревала, что она может так говорить. – Нет, сладенький, я не собираюсь причинить тебе вреда, а если бы собиралась, то пустила бы тебе две пули в голову, как сделала с этим сукиным сыном наверху.
Она что-то увидела в его глазах, в то мгновение, когда они широко раскрылись, и показалось что-то большее, чем налитые кровью белки. – Да, да! Миста Коллинз, он мертв! Больше никогда не сможет спуститься вниз и делать… что? Что он делал с тобой, Патрик?
Над их головами, приглушенный камнем стен, взвыл ветер. Лампы мигнули. Дом протестующе застонал.
– Что он с тобой делал, мальчик?
Похоже, задавать такие вопросы не имело смысла. Он не понимал. И как только она пришла к такому выводу, Патрик Дэнвилл приложил руки к животу. А лицо его перекосилось гримасой, которая, Сюзанне это сразу стало ясно, изображала смех.
– Он заставлял тебя смеяться?
Забившийся в угол Патрик кивнул. Пальцы сжались в кулаки, которые он поднял к лицу. Потер щеки, поднес к глазам, посмотрел на нее. Сюзанна заметила шрам на его переносице.
– Он заставлял тебя и плакать.
Патрик опять кивнул. Еще раз изобразил гримасу смеха, прижав руки к животу и трижды выдохнув: хо-хо-хо, стер слезы с заросших пушком щек, добавил еще один элемент пантомимы; поднес ко рту сложенные лодочкой ладони и почмокал.
На этот раз заговорил Роланд, стоявший позади Сюзанны.
– Он заставлял тебя смеяться, заставлял тебя плакать и заставлял есть.
Патрик так яростно затряс головой, что вновь ударился ей о камень стен.
– Он сам ел, – догадалась Детта. – Это ты хотел нам сказать? Дандело ел.
Патрик кивнул, из его глаз брызнули слезы. Вновь раздались полные скорби звуки. Сюзанна, на ладонях и культях медленно двинулась к юноше, готовая тут же дать задний ход, если бы он вновь начал биться головой о стену. Он не начал. И когда она добралась до него, уткнулся лицом ей в грудь, продолжая плакать.
Когда же Патрик поднял голову и посмотрел на нее, в глазах стояла тупая, собачья преданность.
– Не волнуйся, – сказала ему Сюзанна, Детта ушла, должно быть, потрясенная всем этим кошмаром. – Он больше ничего тебе не сделает, потому что мертв, как пень, мертв, как камень на дне реки. Я хочу, чтобы ты открыл рот.
Патрик замотал головой. В глазах снова появился страх, и кое-то еще, чего Сюзанне совершенно не хотелось видеть. Стыд.
– Да, Патрик, да. Открой рот.
Он еще сильнее замотал головой, сальные волосы летали из стороны в сторону.
– Что… – начал Роланд.
– Ш-ш-ш, – остановила она стрелка. – Открой рот Патрик, чтобы мы могли заглянуть в него. А потом мы отведем тебя наверх, и тебе никогда не придется спускаться сюда. Никогда больше ты не будешь обедом Дандело.
В глазах Патрика стояла мольба, но Сюзанна молча смотрела на него. Наконец, он закрыл глаза и медленно открыл рот. Зубы были на месте, язык – нет. В какой-то момент Дандело, должно быть, надоел голос пленника, или слова, которые тот произносил, и монстр вырвал у него язык.
7
Двадцатью минутами позже они оба стояли в дверях кухни, наблюдая, как Патрик Дэнвилл ест суп. По меньшей мере, половина вместо рта попала на серую рубашку, но Сюзанна не видела в этом никакой проблемы: банок с супом хватало, а в единственной спальне лежали чистые рубашки. Не говоря уже о толстой куртке с капюшоном Джо Коллинза, которая висела на крючке у входной двери. Они полагали, что теперь ее будет носить Патрик. Что же касалось трупа Джо Коллинза, то есть Дандело, но они завернули его в три одеяла и выбросили в снег.
– Дандело был вампиром, который питался не кровью, а эмоциями, – сказала Сюзанна. – А Патрик… Патрик стал его коровой. От коровы можно получить как еду, так и питье, мясо или молоко. С мясом есть одна проблема: сначала ты ешь вырезку, потом то, что похуже, наконец, из костей варишь бульон, но в конце концов оно заканчивается. А вот молоко можно доить вечно… при условии, что ты время от времени будешь кормить корову.
– И как долго он сидел в подвале? – спросил Роланд.
– Не знаю, – но Сюзанна помнила пыль на баллоне с ацетиленом, помнила очень хорошо. – Достаточно долго. По его меркам – целую вечность.
– И ему это причиняло боль.
– Еще какую. Ничуть не меньше той, которую он испытал, когда Дандело вырвал у бедного мальчика язык. Готова спорить, от эмоционального доения боль сильнее. Сам видишь, какой он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
