ЭЛЯ. У меня вообще.
РИТА. А у меня девка. Очень замечательное существо пяти лет, зовут Таня.
ПОЛИНА. Нет, у меня Владику семь, а Светочке четыре с половиной. Ради них надо кое-как жить. Я тут в экспедиции была, летом в Каракумах. Вышла в пески, легла на бархан и думаю: вот бы так от солнца удар получить, умереть. Но детей ведь не оставишь, их надо поднимать. Старики уже старые.
ЭЛЯ. Да ну, все вырастут, у нас в стране все вырастают. Я вон без отца, без матери, у бабушки в Чулкове сколько жила? И получилась свободный человек. Отец с матерью были за границей, в горящей точке планеты. Туда с ребенком не разлетишься.
ПОЛИНА. А у меня мамин отец при царе был генерал-губернатор. Мамина мама была гувернанткой.
РИТА. А сколько же лет вашей маме?
ПОЛИНА. Она поздний ребенок была у родителей. И я у них поздний ребенок.
ЭЛЯ. А я боюсь поздних детей. Среди поздних детей тридцать процентов идиотов, американцы просчитали.
РИТА. Да ладно, я вон сама пишу диссертацию, вторую главу третий год, тоже все обсчитываю, просчитываю, знаю. Но главное, Полина, как вы умудряетесь с двумя стариками и с двумя детьми! Я вон, пока у меня мама болела, девку на пятидневку сунула. Она там коростой покрылась, а тут мама помирает, а тут начальница просила подать заявление по собственному желанию, что у нее экскурсоводов нет. У меня, говорит, есть на ваше место молодой энергичный товарищ, он быстро освоит тему. Какой-то выпускник.
ЭЛЯ. Чей-то сынок, наверное.
РИТА. Я думаю, вам, нaверно, муж помогает, иначе как с двумя детьми да со стариками на руках!
ПОЛИНА. Он мне ни капельки не помогает.
РИТА. Как вам тяжело, я вам сочувствую.
ЭЛЯ. Это мне тяжело и тебе тяжело, а ей все прекрасно.
ПОЛИНА. Да, мне прекрасно. Стираю дважды в неделю. Мы в прачечную не отдаем, не хотим вариться в общем котле. Детей купаю два раза в неделю. Магазины ежедневно. Готовит мама. Еще пишу диссертацию.
РИТА. У вас еще диссертация?
ПОЛИНА. А как же. Не только у вас. Печатаю ее сама. У нас машинистки со схемами берут тридцать копеек страничка.
ЭЛЯ. У нас двадцать пять, хотите договорюсь?
ПОЛИНА. Пять копеек меня не устроят. Потом у мамы довольно хороший «Ундервуд» остался от ее еще мамы. Она работала машинисткой. Пишбарышня называлась. После революции. Что такое пять копеек, на них не пообедаешь. Я вон не обедаю, беру с собой бутерброд, на горелке готовлю чай. Летом, когда наши на даче, дома хуже, никто не готовит. Так я ем суп из пакетиков. На два дня идет один пакет. Один раз двое суток сидела голодная. Костя привел к нам друга Пашу, и они мой суп на два дня сразу съели. Я с работы пришла и прямо заплакала. Холодильник пустой. Я же рассчитывала на горячий суп. А супа нет. Села печатать, печатаю и плачу. Костя на меня кричит, что, людей, что ли, нет кругом, заняла бы рубль, сбегала бы в столовую. А я плачу. Так и проголодала два утра и два вечера. Хлеб-то и сыр для обеда у меня был с собой в сумке, тоже на два дня. Иначе бы я не протянула. Обед обедала.
ЭЛЯ. Да ну, я всегда живу в долг. Играю в черную кассу. Денег нет и не будет, зато есть что надеть. Родители пока кормят. Все остается мне на булавки.
РИТА. Ну да, как мы пошли к одной бабе на банкет. Защита диссертации. В ресторан. Наутро меня девочки на работе спрашивают, кто как был одет. А ты, спрашивают. А я, говорю, была в чем всегда, в отрепьях.
ПОЛИНА. А я всегда аккуратно хожу, я перешиваю из старого. У нас швейная машинка марки «Зингер», я перешиваю из своих старых школьных платьев, тогда носили длинное такое и широкое.
РИТА. О, я это дико люблю, когда из ничего, из старых тряпок…
ЭЛЯ. Старая тряпка и есть старая тряпка.
ПОЛИНА. Нет, я недавно нашла в сундуке бабушкины пододеяльники, спорола с них кружева, прошвы и сшила себе блузочку.
ЭЛЯ. Да ну! Ветошь одна.
ПОЛИНА. Что вы, алансонские кружева, я подштопала. А некоторые думали, что это тюль, который они покупают рубль километр.
РИТА. А я тоже всегда в старом хожу. Ну и что?
ЭЛЯ. Все равно я вам завидую. У вас трое детей. А у меня никого нет, поезд ушел. Без мужа я как-то не решилась, ребенок будет, спросит, что да как, да отчего размножаются. А мужа завести не решилась. Был меня моложе.
ПОЛИНА. Почему, случаев много, теперь многие выходят замуж за моложе себя. Такая мода, берут себе мальчиков.
ЭЛЯ. А я не решилась.
ПОЛИНА. А какая была разница?
ЭЛЯ. Двенадцать лет.
ПОЛИНА. А у нас на работе я знаю случай на восемнадцать лет разница. Он был только что из армии, а она такая огневая женщина из бухгалтерии, ей тридцать восемь, ему двадцать. Сначала они просто так жили. По буфетам в очередях друг другу очередь занимали. Пошли всякие разговоры. Было какое-то письмо. У нас же девушек подавляющее количество, восемьдесят процентов. Ну, ее вызвали куда надо. Она возмутилась, он тоже возмутился. Ну и это их подтолкнуло. Им хотели как лучше, а вышло еще хуже. Потому что она в результате паспорт на стол кладет, а в паспорте штамп о бракосочетании. Все зашумели, но она умная женщина. Она все сделала как надо, она пошла по общественной линии.
ЭЛЯ. Обратилась в профком?
ПОЛИНА. Нет, что вы, она вошла в кассу взаимопомощи. Работать там ни у кого нет охоты, она стала казначеем. Баба она огневая, работа закипела, со всех взносы содрала, с кассиршей договорилась в день зарплаты. К ней же потом и стали подъезжать, кто за сотней, кто за чем.
ЭЛЯ. Ну и правильно, заткнулись. А сейчас как они живут?
ПОЛИНА. Сейчас-то живут хорошо. Она на инвалидности, у него почки отбиты. Друг друга поддерживают, в походы ходят, каждую субботу в лес. Питаются по системе йогов, на обед репочка, изюм, грецкий орех.
РИТА. Я пробовала по системе йогов, когда совсем дошла, вся опухла. Но по системе йогов питаться еще дороже. Йоги, во-первых, питаются с рынка. На рынке все качественное, но та же репка стоит как индейка. И потом, нельзя ведь перед ребенком отделываться репкой! Ему курицу нужно.
ЭЛЯ. Куры и фрукты детям, как у нас соседка говорит. Давайте, девочки, выпьем того вина, которое стоит как две куры детям плюс шестьдесят копеек в час по таксе.
РИТА. Не напоминай.
ЭЛЯ. За мой день рождения. Ну а что было дальше, Полина?
ПОЛИНА. Что она стала инвалид, это он ее два года назад все-таки угробил. На мотоцикле. Она ехала в коляске, ее потом по костям собирали. Она при этом хорошо держалась, мужественно, год пролежала в больнице, потом костыли отбросила, по стеночке ходила. А он говорит – теперь не мыслю жизни без нее, так что девочки наши опять умылись, фигу получили.
ЭЛЯ. Полина!
ПОЛИНА. Фигу! Он, правда, сначала вроде легко при катастрофе отделался, но теперь, видите, почки болят, отбил, значит, почки себе.
ЭЛЯ. Нет, это у него на нервной почве.
РИТА. У нас в музее тоже девяносто процентов баб. Девять баб и одна штатная единица свободная, на восемьдесят пять рублей. Начальница мечтает какого-нибудь мальчика на это место взять. Все мечтает, домечтается, пока у нее единицу не сократят. А работать некому. А бабу она не берет.
ЭЛЯ. Я тоже баб не терплю.
ПОЛИНА. О присутствующих не говорят.
ЭЛЯ. А ты молчи, алансонское кружево. Нет, я бы так не смогла, за моложе себя выйти. Я слишком оглядываюсь, кто что скажет. Полина, а Костя ваш намного старше?
ПОЛИНА. Мы одногодки.
ЭЛЯ. Но он старше?
ПОЛИНА. Нет, он меня моложе на девять месяцев и три дня.
ЭЛЯ. А вот я не могу, когда я старше, а он моложе. Мне кажется, все будут смеяться надо мной, связался черт с младенцем.
РИТА. Недавно начальница анекдот рассказала! Приходит ребеночек из детского сада, пьет кисель, отхлебнет, подопрется рукой и говорит: мусикапи. Еще хлебнет, опять: мусикапи.
ПОЛИНА. А, знаю, у нас рассказывали.
РИТА. Ну вот. А мать спрашивает, что это все ты мусикапи, мусикапи. Ребенок отвечает: это наша воспитательница с нянечкой пьют из стаканчиков и говорят: эх, мусикапи сейчас.
ЭЛЯ. Не поняла сути.
РИТА. Эх, мужика бы сейчас.
ЭЛЯ (Полине). Давно хотела спросить: это у вас какое кольцо?
ПОЛИНА. Изумруд с бриллиантами и платина. Это гарнитур с серьгами.
ЭЛЯ. Надо же, как похоже на чешскую бижутерию! Никогда бы не сказала! Молодец, Полина! Молодцы чехи.
РИТА. А у нас в семье все пропало. У них в эвакуации все пошло в обмен на хлеб, на картошку. Дураки были.
ЭЛЯ. Куда это все девалось, у нас в Чулкове ничего похожего нет. Хотя были беженцы. И усадьба рядом была.
ПОЛИНА. А у нас тоже все сначала пропало. Наследство перешло к старшему маминому брату, девочкам дали только приданое. А у этого брата была домраба, Нора. Она всю войну работала на заводе, кормила брата, ничего не продала. Когда война кончилась, он на Норе из чувства благодарности женился. И все наши от них отвернулись. Но когда он умер, моя мама стала принимать Нору у себя, а потом мы с ней объединились, съехались по обмену. Мамина сестра так до сих пор нам этого не простила. Зато все наследство у нас.
ЭЛЯ. Теперь все детям перейдет.
ПОЛИНА. Да, хорошо, что девочка есть, ей все ценности достанутся, а не чужой невестке.
