Принять постриг в сем святом месте и устремился из Москвы священник Никита в середине 1630-х годов. Напомню: членство анзерского братства ограничивалось двенадцатью монахами. Желающих попасть в это число имелось, наверное, немало. И среди соловецких иноков, и среди тех, кто обретался на материковой части России. Скит находился под покровительством Романовых. Следовательно, «конкурс» на каждую из двенадцати келий был высокий. На что же рассчитывал обыкновенный московский иерей? Определенно, на чью-то рекомендацию. Чью именно, неизвестно. Возможно, что и Хлоповых. Согласно одному из списков мемуара Шушерина, составленного в середине XVIII века, у них в домовой церкви Никон якобы служил до пострижения.
Между прочим на Марии Ивановне Хлоповой Михаил Федорович собирался жениться в 1617 году, затем в 1623-м. Свадьбу дважды расстроили. В первый раз – Салтыковы, царская родня по матери. Во второй раз – отец, патриарх Филарет. Салтыковы из ревности оклеветали невесту, объявив ее больной. Батюшка хоть и реабилитировал девушку, но венчаться на ней запретил, думая женить сына на какой-нибудь заморской принцессе. Тем не менее Михаил Федорович пронес через всю жизнь память о своей первой любви, любви настоящей, искренней, и к Хлоповым относился весьма благосклонно. Хотя сама несостоявшаяся невеста окончила дни в ссылке, в Нижнем Новгороде…
В инока Никона иерей Никита Минич преобразился на Анзере. Наверняка в присутствии самого Елеазара. По крайней мере как-то подозрительно быстро произошло сближение почтенного старца с приезжим из Белокаменной. Чему доказательство – визит преподобного в Москву в 1637 году. В компаньоны он взял… Никона. Создается впечатление, что положение первого ученика «москвичу» помогло добиться помимо благочестивого рвения и навыков в живописном искусстве (ему приписывается изображение Спаса Нерукотворного в анзерской Свято-Троицкой церкви) что-то еще. Та самая рекомендация из Москвы. Естественно, не Хлоповых, а более высокой, царской персоны. Кстати, в столицу отшельник отправился выпрашивать деньги на строительство подле деревянного каменного храма в честь Знамения Пресвятой Богородицы. Грамота Михаила Федоровича с соответствующим разрешением датирована 12 января 1638 года. Нужную сумму в двести рублей монарх тоже ассигновал. Вот из-за нее-то по возвращении на остров Елеазар и поссорился с Никоном. Ученик обвинил учителя в небрежении казенных средств. Старец не обеспечил надежной охраны привезенным из столицы деньгам и постоянно откладывал начало строительных работ, что и возмутило Никона. Опять же его смелость поразительна. На что уповал правдоискатель? Если на совесть преподобного, то он ошибся. Если на поддержку из Москвы, то и тут не угадал. Елеазар, как выяснилось, критику не переносил и против того, кто отважился спорить с ним, сильно озлобился. А власть светская, увы, промолчала. В итоге конфликт завершился, по обыкновению, изгнанием из «рая» взбунтовавшегося подчиненного.
«В малом кораблеце с некиим христианином» Никон покинул остров и «поплыша морем к берегу земли». По дороге пережил шторм и едва не погиб. Волна выбросила судно на остров Кий, где путешественники водрузили деревянный крест в благодарность Богу «за избавление от морского потопления». От себя наш герой поклялся возвести на нем «монастырь Крестный». Дождавшись хорошей погоды, Никон с напарником продолжил путь в сторону устья Онеги, а оттуда отправился в Кожеозерскую пустынь. По свидетельству Шушерина, на Анзерском острове патрон прожил три года, в законном браке – десять лет. Сам владыка в жалованной грамоте Кийскому монастырю признался, что от гибели во время шторма спасся в 1639 году. Следовательно, из Москвы Никон ушел в 1635-м или 1636 году, женился в 1625-м или 1626-м, а до Кожеозерской пустыни добрался либо в том же 1639-м, либо уже в 1640 году.
Строения Кожеозерского монастыря. Современный вид
Процитируем Шушерина: «Никон прииде в Кожеозерскую пустынь, и тоя пустыни игумена и братию прося о принятии его. Они же безвкладно в той монастырь не принимаху. Ему же не имеющу что вкладу им дати, отда им и последния от своих трудов две книги: полуустав и каноник. Они же вземше те книги, с собою в той пустыни жити его прияша. В ней же живя он литургисаше, и по малом времени, сжалившися о уединенном пустынном житии, моли настоятеля той пустыни и братию, да отпустят его с их благословением на некий особный остров, во еже бы ему тамо устроя себе келлию и прежде приятное правило удобно было совершати.
Игумен же и братия, зряще на моление его, преклонившеся и из той пустыни с благословением отпусти его. Он же намереннаго своего острова дошед, и на нем келлию своими руками себе устроив, нача жити чином Анзерския пустыни». Иподиакон так деликатен и велеречив, что за красивыми формулировками смысл сообщения почти ускользает. Недаром историки уверены, что самоотречение Никона произвело неизгладимое впечатление на монахов, и те спустя год-полтора единодушно избрали «героя» своим новым игуменом. Однако если очистить подобострастную тираду от изысканной шелухи, то реальные события выглядят несколько иначе. Ученик Елеазара начал пропагандировать среди кожеозерцев порядки, заведенные в Анзерском скиту, и подбивать «братию» к большему аскетизму, что, естественно, мало кому понравилось, особенно руководящему составу. И когда терпение у старожилов иссякло, агитатора просто выпроводили вон, на «особный остров», предоставив ему полную волю в обустройстве на новом месте. Примечательно, что Никону на том острове никто, соблазнившись «чином» анзерским, компанию не составил. Так тот и молился в одиночестве, питаясь рыбой, выловленной собственными руками. К слову, у анзерцев голова о провизии не болела, ибо поставками на остров всего необходимого занимались светские власти по прямому указанию царя.
Глава 2. Кожеозерский игумен
На обороте сто сорок первого листа вкладной книги Кожеозерского монастыря зафиксировано пожертвование «игумена Никона» в размере 45 рублей (двадцать – деньгами и двадцать пять – вещами), внесенное им в монастырскую казну после либо избрания в начальники, либо церемонии, на которой митрополит Новгородский Афоний хиротонисовал его в этом звании. Рядом дата – 7150 год, то есть в период между 1 сентября 1641-го и 31 августа 1642 года. Вспомним, с чем пришел он в обитель, которую возглавил? С двумя рукописными книгами. Ни копейки, ни чего-либо другого ценного при нем не было. На острове Никон тоже обретался нищим и на рыболовстве, разумеется, ничего не скопил. Откуда же у него такая приличная сумма? Ответ очевиден: от богатого спонсора!
Есть точка зрения, что этот спонсор – кожеозерский монах Боголеп, в миру Борис Васильевич Львов, родной младший брат дьяка Посольского приказа Григория Васильевича Львова, дьяка Посольского приказа и учителя русского письма царевича Алексея Михайловича. У данной версии наблюдается существенный изъян. Боголеп Львов, переехавший в кожеозерский Богоявленский монастырь с Соловков на год раньше Никона, щедро одаривший обитель денежно и имущественно, сам претендовал на роль как минимум неофициального главного командира кожеозерцев. Посему содействовать возвышению человека, плохо управляемого извне, он конечно же не мог. А Никон и являлся таким – с независимым характером, способным перечить любому и по любому поводу.
Значит, «избирательную кампанию» отшельника профинансировал кто-то другой. Тот, кто, во-первых, не желал, чтобы монастырем фактически управлял Боголеп Львов, во-вторых, обладал высоким авторитетом среди иноческих братств севера страны. Обнаружить таинственного покровителя несложно. Стоит лишь внимательно рассмотреть экземпляр «Евангелия», который Никон презентовал Новоиерусалимскому монастырю на Истре в 1661 году, и прочитать владельческую надпись прежнего хозяина: «Евангелие старца Александра Булатникова». Весной 1642 года крестный царевича вернулся на Соловки. Вернулся опальным, потерявшим пост троице-сергиевского келаря, потерпевшим поражение в борьбе за контроль над ведущим монастырем государства. Обыграл Булатникова троице-сергиевский казначей Симон Азарьин, близкий друг Боголепа Львова. Похоже, проезд старца по пути к Белому морю мимо кожеозерской обители совпал с кончиной ее игумена Ионы, и отставной келарь просто воспользовался ситуацией, особенно когда узнал, что здесь же по близости, на «особном острове», коротает дни в молитвах ученик преподобного Елеазара некто Никон. Слово Булатникова, даже утратившего прежний высокий статус, весило много. Как мог с ним, хорошо знакомым с самим царем, соперничать младший брат посольского дьяка?! К мнению такой важной персоны монахи прислушивались. Потому, видно, на выборах и отдали предпочтение его кандидату, а не Львова.
Никону просто повезло. Он оказался в нужном месте в нужное время. В эпицентре последнего, арьегардного боя между двумя группировками духовенства, в прошлом примкнувшими к разным придворным политическим партиям. Вообще-то партия имелась одна – антипольская, но расколотая на две фракции. Первая жаждала развязать войну с Речью Посполитой за возвращение Смоленска как можно быстрее. Вторая, наоборот, стремилась отсрочить войну, чтобы подготовиться к ней как следует. «Ястребов» возглавлял отец царя, Федор Никитич Романов, патриарх Филарет, «прагматиков» – друг детства и двоюродный брат царя князь Иван Борисович Черкасский. Сам Михаил Федорович колебался: разделяя точку зрения князя, по собственной воле перечить патриарху не отваживался. Робость преодолевал с помощью матери, старицы Марфы Ивановны. Благо та сочувствовала умеренному крылу патриотов.
