И от мысли, что Андрей никогда ее больше не обнимет, Наташа снова залилась слезами.
– Что же происходило с Андреем после расставания с Наташей? Он сидел на скамейке возле техникума, сдавив виски кулаками.
«Вот оно что, у неё есть парень в Барнауле. Она наверняка была с ним в ссоре, а теперь получила от него письмо. Он просит у неё прощения и ждёт её. Она его простила, потому что любит и хочет быть с ним. Может, даже у них были близкие отношения. Выходит, она лгунья, а мне говорила, что первый раз целуется. Нет, мне сейчас нужно непременно закурить. У кого-то надо стрельнуть папироску или лучше купить пачку и выкурить всю».
Поднявшись со скамейки, Андрей направился в гастроном и вышел оттуда с пачкой «Севера», коробком спичек и, как делают все, курящие папиросы, оторвал сверху от пачки маленький квадратик картона, ногтём выковырнул оттуда папиросу, дунул в мундштук и весь табак из папироски вылетел на землю. Но эти неловкие приёмы, свойственные некурящему, ему можно было простить, потому что делал он это впервые. Но курил сейчас Андрей по-настоящему, как все мужики, взатяг, доставая одну папироску за другой и выкуривая их до самого мундштука. И хотя курил он усердно, на душе легче не становилось. Его воображение рисовало гнусные картинки: смеющаяся Наташка на руках у какого-то парня и всякие глупости, не достойные пересказа.
Тогда-то Андрей понял, какая это жуткая штука – любовь. Он представлял себе, что это радость и счастье, а на деле вышло, что это самое настоящее наказание, и если бы он сейчас курил не табак, а какой-нибудь мышьяк, ему бы легче не стало. В голове крутилось одно и то же: как она могла предать наши чувства, почему я не разглядел её сразу. Ну, теперь-то я знаю женщин, теперь я в жизни ни к одной не подойду. И вообще они все противные, бегают как-то не так, не по-нашему и камни кидают как-то по-другому, из-за головы. Мне бы ещё раз посмотреть на неё, заглянуть в её голубые глаза, разглядеть её курносенький носик и хорошо бы поцеловать в последний раз, а потом повернуться и уйти навсегда. И пусть едет в свой Барнаул, к этому своему гаду. Сам я к ней не пойду, захочет, пусть сама приходит.
Немного ещё посидев, перебирая мысленно разные пессимистические версии их дальнейших отношений, Андрей решил: она не придёт. Идти нужно самому, и прямо сейчас. Он поднялся и, покачиваясь, пошёл в сторону девичьей общаги. Лицо его от выкуренного табака было зелёным, в пачке оставалась всего одна папироска. Пройти в общежитие через вахту было нереально, кроме вахтёра за входом наблюдала воспитатель, и ей через открытую дверь кабинета хорошо был виден проход. Пришлось попросить какую-то девчонку из этого общежития, чтобы та вызвала Наташку из двадцать второй.
Девчонка, заглянув в двадцать вторую комнату, крикну – Наташка, иди, тебя там какой-то больной вызывает.
– Какой ещё больной?
– Сходи да посмотри, внизу стоит, зеленее крокодила. Вроде с вашего курса.
У Натальи мгновенно мелькнула мысль: «Это Андрей, он болен».
– А дальше никаких мыслей, она стрелой пролетела по коридору на выход и не ошиблась – на крыльце стоял её сердцеед с зелёным оттенком на лице.
– Андрюшенька, что с тобой? Милый, ты болен? – и бросилась к нему.
Андрей сам поначалу подумал, что Наталья не здорова, её распухшее от слёз лицо было мало узнаваемым.
– Ты вот что, Наташ, собралась ехать к своему – езжай, но знай, я буду тебя помнить, а теперь прощай и ещё давай я тебя в последний раз поцелую.
– Целуй, Андрюшенька, целуй меня всю жизнь. Не пойму только, о каком «своём» ты говоришь?
– Об этом, который письмо прислал из Барнаула.
– Никто мне писем не присылал. И нет там у меня «никаких своих», кроме родителей и маленькой сестрёнки.
От этих слов Андрей будто проснулся.
– Как мне тогда понимать твой отказ?
– Дурачина ты, Андрюшенька, настоящий, от обиды я такое сказала. Ждала я, когда ты скажешь «люблю», а ты меня словно на уходящий трамвай торопил, нельзя ведь так.
– Прости, любимая, давай я это слово буду говорить тебе каждый день с утра до вечера? Понимаешь, я ведь всё могу сказать, а вот это слово у меня почему-то в горле застревает, не знаю я, почему оно такое трудное, стесняюсь я его, что ли.
Прижав свои губы к её уху, быстро заговорил:
– Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю – и так повторял он раз за разом.
От этого у Наташи кружилась голова, и счастливее её не было никого на свете.
– От тебя пахнет табаком, – говорила она. – Ты, наверное, курил?
– Ну, надо же когда-то начинать. – После этих слов тошнотворный комок подкатил к горлу, и не успел он отбежать от Наташи и пяти метров, как его, бедолагу, вырвало прямо на газон. Последняя папироса в пачке ему больше не пригодилась. После такого засилья табачного дыма в его организме вредная привычка курить пропала у Андрея надолго. В следующий раз он закурит только после войны.
После регистрации своих отношений они решили сыграть комсомольскую свадьбу. На свадьбу, конечно, это было мало похоже. Правильнее сказать, провели вечеринку, на которой присутствовали трое парней из комнаты Андрея, среди которых был и тот самый студент, мать которого пострадала за капусту. Он принёс молодым большущий букет пахучей черёмухи. Ещё пришли три девушки, проживавшие в одной комнате с Наташей. Они были тоже с цветами: оранжевые огоньки, принесённые из леса, прекрасно сочетались с белой черёмухой. Их поставили в банки с водой и разместили по центру стола. Ещё на столе было две бутылки красного вина.
Количество вина проконтролировала воспитатель из их общежития, предупредив всех, чтобы сие мероприятие проходило без шума, но стоило ей выйти из комнаты, как на столе появилась до этого спрятанная в подушку третья бутылка, и все захлопали в ладоши. Также на столе была порезанная толстыми ломтями колбаса, шоколадные конфеты в фантиках и большая сковорода жаренной на сале картошки.
Той же воспитательницей был выделен граммофон с тремя пластинками, за сохранность которых отвечал сам Андрей, клятвенно заверивший воспитательницу, что сохранит их в целости. Граммофон поставили на тумбочку, а пластинки, чтобы, не дай бог, не разбились, разложили на кровати. Одна из пластинок была с нетанцевальной музыкой «Ревела буря, гром гремел», но всё равно ей были рады и за вечер прослушали несколько раз. Воспитатель проинструктировала, как нужно пользоваться аппаратурой:
– Главное тут не перекрутить пружину.
Но самым главным было то, что щедрая воспитатель позволила молодым провести первую брачную ночь вместе в гостевой комнате, которую предоставляли приезжающим проведать своих чад родителям. Подарками для новобрачных стали книги, по количеству гостей их было шесть. Две повеселевшие от вина девушки пошли танцевать первыми, оставив подругу в одиночестве с тремя парнями, а те не могли решиться её пригласить, пока не выпили ещё, и только когда захмелели, вышли на круг все. Разлучив подружек, разбились на пары. Устроили перерывчик между танцами, хором запев всем известную и любимую песню «Бежал бродяга с Сахалина».
Но и нельзя, конечно, не отметить, какими поцелуями отвечали новобрачные на призыв гостей «Горько!». Вначале были только прикосновения губами, сопровождавшиеся лёгким покраснением щёк и ушей. Очевидно, что от выпитого спиртного, время продолжительности поцелуя стало увеличиваться, а контакт между губами становился крепче. И к финалу свадьбы, уже освоившись и потеряв стыд, на зависть гостям они сливались в поцелуе крепко и надолго.
Утром им пришлось разойтись по своим комнатам в разные общежития, поскольку в техникуме не были предусмотрены семейные общаги. Развели их ненадолго, всего-то на три дня. Они оба получили распределение на родину Андрея, в посёлок Сахарный завод.
Сойдя с поезда в Алейске, они на попутке добрались до окраины города, а оттуда по той самой трёхкилометровой тополёвой аллее, окаймлённой по краям белыми известковыми лентами, пошли на Сахарок, несколько раз останавливаясь в пути для поцелуя. Андрей, глядя в лучистые глаза Наташи, сказал: «Не жизнь у нас с тобой будет, Наташка, а сахарок». Радостно было на душе, у них начинался новый этап в жизни: семья и работа. Всё это им представлялось в радужном свете.
Первой серой полосой в жизни Наташи стала её золовка, старшая сестра Андрея. Им пришлось жить вместе, другого жилья у них не было. С первых же дней золовка невзлюбила её не понятно за что – то ли от ревности к брату или от того, что ни с кем не хотела делить родительский кров, в общем, ходила и бурчала, всё ей было не так и не по неё. Андрей успокаивал Наташу, что всё скоро наладится: «Встанем в профкоме на очередь, и нам, как молодым специалистам, дадут квартиру в строящихся домах. Потерпи немножко».
