После такого высказывания Инна Николаевна поняла, что с этим выродком говорить не о чем. Не стала ему объяснять, что сжигают куски старой толи, ободранной с крыши хлева. Вернувшись в лабораторию, она стала успокаивать Наташу:
– Может, всё ещё обойдётся, у нас в судах есть справедливые люди.
После слова «суд» с Наташей стало плохо, произошёл обморок. Её привели в чувство, дав ей воды с успокоительными каплями. Не ощущая на улице бурана, она бежала домой и не видела больше белого света, весь мир для неё стал чёрным и горьким. Вот если бы был сейчас рядом Андрей, он выступил бы на суде, как на том комсомольском собрании, когда она его полюбила, и суд бы её простил.
Наташа зашла в дом, села у кроватки спящего Андрейки, долго смотрела на него, а затем, взяв его на руки, вышла с ним из дома во двор и села на снег, уснув с ребёнком навеки.
На следующий день её не было на работе. В лабораторию заглянул Афоня:
– Что, не пришла, сбежала к родичам в Барнаул? Я туда телеграфирую, конвой её там возьмёт.
Буран утих через неделю, навалив снега выше забора, а ещё через неделю ветром выдуло во дворе застывшее тело Наташи с Андрейкой.
Она сидела окоченевшая, как будто Божья матерь с младенцем на иконе. Лицо её было словно мраморным, а у Андрейки нежная кожа на лице от холода полопалась.
Хоронили их всем посёлком, такого горького плача не слышали тут никогда.
Афоню ненавидели все, а ему это вроде даже нравилось, он ходил гордым, задрав красную рожу вверх, наслаждаясь данной ему властью над другими.
О трагической гибели своей семьи Андрей Ищук узнал из письма сестры, в самом конце войны. Вот тогда-то он и начал курить. Не мог он ликовать, как все, в День Победы, для него война не закончилась. Домой в своём вещмешке вместе с сухим пайком он вёз трофейный пистолет Вальтер с полной обоймой. Приходила в голову и такая мысль, не оставить ли для себя последний патрон, но эту чёрную мысль он быстро прогнал и больше не возвращался к ней. Уже дома от сестры ещё раз услышал эту историю, но уже пересказанную со всеми подробностями.
На кладбище пошёл один. Там по дороге, почти у самых могилок стояла высоченная, вся в цветах черёмуха, под ней цвели огоньки. Андрей вспомнил букеты, когда-то подаренные им с Наташей сокурсниками на свадьбу. Наломав цветов черёмухи и сорвав огоньки, он сделал два букета, принёс их к могилам и уложил на холмики жены и сына. Раньше ему казалось, что он не умеет плакать, тут же он не смог сдержаться и, роняя слёзы на гимнастёрку, заскулил.
С кладбища зашёл домой за трофеем и отправился на завод. На проходной пропуска не спросили – понятное дело, фронтовик вернулся, ему теперь все двери открыты. Узнав у вахтёра, что Афоня ушёл в пожарку, отправился туда же. Их встреча состоялась в Афонином кабинете, пропахшем насквозь дрожжами. Афоня узнал Андрея, и его голос задрожал:
– Радость-то какая, кадры с фронта возвращаются, смотри-ка, жив и вся грудь в медалях. Что, Андрюха, посмотреть на производство зашёл?
Андрей вынул из кармана пистолет.
– Зашёл я в твоём брюхе дырок наделать и посмотреть, как оттуда брага потечёт.
Афоня только вымолвил:
– Андрюша, я тут ни при чём, указ был такой.
На этом речь его оборвалась. Были только вопль и стон. Андрей расстрелял в него всю обойму.
В последний путь провожали Афоню только старенькая мать и две пожилых вахтёрши, выделенные профкомом ей в помощь. Вечером на поминки к ней в избу заглядывала только любопытная ребятня, а она на помин души своего сына давала им по куску сахара.
Андрея лишили свободы на пятнадцать лет. Как сложилась его судьба в дальнейшем, никто не знает, в Сахарок он не вернулся. Жители посёлка помнят его и вспоминают добрым словом. Об Афоне в посёлке не принято говорить, после его ухода на заводе стало легче дышать.
Едри твою мать
Ни думала, ни гадала Людмила, что едет навестить мать не просто для того, чтобы увидеть её в последний раз, но и проводить на погост. Получила она даже не телеграмму, а просто письмо от сестры, в котором та обстоятельно описала своё нелёгкое житьё – бытьё, упомянув также о матери, которая последнее время уж очень часто стала болеть: то зрение у неё, то давление, да ещё ноги мёрзнут, и с каждым месяцем вылезает какая-нибудь новая болячка. А у Людмилы как раз на этот месяц выпал отпуск и складывалось всё как нельзя удобнее.
Отпуск, зарплата, отпускные, у дочери каникулы, и сезон такой – в огороде делать нечего, а причина уважительная – давно в родном доме не была и уже забыла, когда сестру с мамой видела. Если взять билеты в плацкартный вагон, это всё пройдёт безболезненно для семейного бюджета. Остаётся мужа убедить, чтобы отпустил её с дочерью. Абсолютно не сомневалась, что отказа ей в этом не будет, потому что она знала, с какой стороны подойти к Мишке. Она знала все его слабые места, даже те, о которых сам Мишка не догадывался. Применяя свою женскую хитрость, всегда виртуозно пользовалась этим. К примеру, завалился забор в огороде, а мужу до него никакого дела нет, он лучше десять раз мотоцикл свой разберёт и соберёт, чем столбик гнилой заменит. Людмила тогда соседке и говорит, да так, чтобы муж слышал: «Мишка у меня золото, по дому всё делает, сарай вон какой построил, стеллажи смастерил, пол застелил, два раза о чём-то просить не надо, не нарадуюсь на него, настоящий хозяин».
Михаил от услышанного даже распрямлялся, выставляя грудь вперёд и, забыв про ужин, шёл в огород восстанавливать забор.
Подобных приёмчиков Людмила знала больше десятка. Мужа она принимала со всеми его слабостями и недостатками. Серьёзных ссор в доме не было, если и возникали скандальчики, так это из-за Мишкиного увлечения – проклятущего мотоцикла, который в нужное время всегда ломался. В супружеских изменах муж замечен не был, но вот дверь в сарае, в котором стоял мотоцикл, с внутренней стороны вместе с автомобильными этикетками обклеил красивыми бабами в купальниках из журнала мод. Это Людмилу настораживало и наводило на размышления: «Смотри-ка, интересуется. Мужики, конечно, все кобели, но, не дай бог, и мой такой же». На эту тему у них даже разговор был, непонятно с чего начавшийся, скорее, так, без особой причины. Просто поболтать захотелось. Наверное, в каждой семье когда-нибудь происходили подобные беседы, ну а как иначе. Людмила тогда ему сказала, что, если узнает об измене, ничего не скажет ему, а просто ночью, когда он будет спать, обольёт его харю кипятком. На что получила ответ: «Ну, ты и дура». Больше к этой теме они не возвращались.
Было ещё о чём поговорить. Ненавидела она два, казалось, радостных события в месяце: это мужнины аванс да получку. Конечно, абсурдная ситуация, могли бы эти дни быть до конца радостными, если бы Мишка не приходил в эти дни домой с пол-литрой. Вроде бы, ну что такого, мужик выпил, так нет, ведь водку свою проклятущую он закусывал солёными огурцами, причём нарезанные не признавал. Мишка любил откусывать от огурца, зажав его целым в кулаке, и этим же кулаком стучал себе в грудь, высказывая ей обиды на своё начальство; оттого вся рубашка и стол были забрызганы рассолом. А на трезвую голову у него была весомая отговорка: «Не нравится – буду обмывать зарплату после работы с мужиками». Подумала Людмила над его словами, пожалуй, правда, пусть будет как есть. А в остальном было у них согласье, и относились они друг к другу с терпением и пониманием. Хотелось бы о любви сказать, да какая уж тут любовь, за одиннадцать-то лет вместе чувства поостыли, одна привязанность осталась.
То, что Людмила была порой излишне экономной, Михаила особо не задевало, всё-таки расходовала она деньги правильно, по назначению, все были сыты и одеты. Заначку он свою имел, так как без неё пропадал у него всякий смысл и интерес к жизни. У Людмилы денег не выпросить, а мотоцикл ремонтировать надо. Знать бы ей, сколько он денег на его ремонт потратил, она бы сожгла этот мотоцикл и на развод подала. То, что она так бы поступила, в этом не было никакого сомнения. Он однажды уже предлагал: давай фотоаппарат купим. Людмила стала считать, загибая пальцы: «Бачок к нему нужен, увеличитель надо. Ванночки, плёнку, бумагу, проявители разные. Ты эту дурь из головы выброси и не заикайся больше о нём. Тоже мне фотограф нашёлся. Посмотри на себя, в кроличьей шапке три зимы ходишь, на что она похожа, можно подумать, ей полы моют. И хватит подошву на ботинках приклеивать, всё новое покупать надо». Тогда он с ней согласился, что фотографировать дело пустяшное, а затраты действительно большие. А шапку и ботинки неплохо бы сменить.
Одного в семье не хватало для полной гармонии. Михаилу был нужен сын. Ходил бы он с ним на рыбалку, вместе мотоцикл ремонтировали и гоняли бы на нём по посёлку, обучил бы он его всему, что сам умеет делать. Но второй раз Людмиле забеременеть не получалось. Врачи поставили диагноз: спайки. Советовали ехать на курорт, лечиться грязями. Но как ехать, на что? Времена прошли, когда на курорты ездили по профсоюзным путёвкам. Из года в год всё это откладывалось на потом, и лечилась она, чем могла. Дочь тоже просила братика или сестричку.
