«Ты, Котя, вино пить не приучайся, – воспитывала меня баба Таня, – учись, как следоват, и будешь, как наш председатель, ходить в шляпе и ничего не делать!».
В Листвянке шляпы никто не носил – даже директор судоверфи. В шляпах приезжали из Иркутска директор Лимнологического института (институт переехал в Иркутск, а в Листвянке остался его филиал) и большие начальники, которым он показывал Байкал.
В Иркутск (все поселковые называли его просто «город») вела единственная дорога, уходящая из Листвянки. Наши поездки в Самодурово пролегали таким образом через Иркутск, и мама всегда выкраивала время, чтобы пробежаться по городским магазинам и купить гостинцев деревенским родственникам. Город поражал большими каменными домами, шумом, обилием машин и людей. Я завидовал этим людям, нарядно и чисто одетым и имеющим возможность каждый день гулять по асфальтовым тротуарам, есть мороженое и пить газировку с сиропом. Став подростком, я начал самостоятельно ездить в город и не только по пути в деревню, но и специально, чтобы в выходной день сходить в цирк или в кинотеатр, или просто побродить по городским улицам. Среди гуляющих людей мне встречались девушки и женщины необыкновенной красоты – городские красавицы, гордые и надменные. Они казались мне существами из другого мира, из мира, в который мне никогда не суждено попасть.
Одна из таких красавиц приезжала довольно часто в Листвянку, в Лимнологический институт. В это время я уже помогал матери в ее вечерних работах по уборке кабинетов и знал от нее, что эта красивая женщина, на которую, как я видел, засматриваются все мужчины, работает на кафедре биологии Иркутского университета. Однажды Зоя Петровна, так ее звали, попросила помочь ей привести в порядок зоологическую коллекцию. Мама вытирала пыль, а я вместе с Зоей Петровной переносил муляжи и банки с заспиртованной байкальской живностью из одного кабинета в другой. От близости Зои Петровны, от того, что я делаю с ней одно дело, я испытывал волнение и гордость, на лету ловил каждое ее указание и быстро все исполнял с предельной тщательностью. Когда пришло время заполнять верхние полки стеллажей, я стал подавать снизу коллекционные образцы Зое Петровне, стоящей на стремянке. Понимая, что поступаю плохо, я все же не мог сдержаться и нет-нет, да и бросал украдкой взгляд на ее белые ноги, открытые мне под подолом платья почти полностью. В какой-то момент Зое Петровне стала ясна причина моей внезапной рассеянности…
– А давай-ка, дружок, поменяемся местами, – сказала она, спускаясь вниз, – что-то у меня голова закружилась. А у тебя голова не кружится… от высоты? – И она улыбнулась мне какой-то особой улыбкой, одновременно и насмешливой и заговорщической.
– Нет… – с трудом вымолвил я, вспыхнув от смущения.
Потом Зоя Петровна пригласила нас в свой кабинет пить чай. За чаем она начала выяснять, в каком классе я учусь и кем хочу стать. Я ответил, что учусь в девятом классе, а кем буду, еще не решил. Она спросила, не хотел бы я стать ученым и изучать Байкал?
– Куда ему, троешнику, в ученые! – сказала мама. – Пойдет после школы слесарить на судоверфь.
Я покраснел от стыда.
– И много у тебя троек? – спросила Зоя Петровна.
– Всего-то три за последнюю четверть» – пробурчал я, с гневом и обидой глядя на мать.
– Ну, это поправимо, есть еще время, чтобы подтянуться… Давай, Константин, исправляй свои тройки и поступай к нам в университет. Выучишься на биолога – будем вместе работать!».
В школе я учился, не прилагая особых усилий. Учителя говорили, что я способный и мог бы стать отличником, если бы больше старался. Впрочем, и такая моя успеваемость их вполне устраивала, так как все равно она была выше успеваемости большинства моих одноклассников. Все школьные учебники, кроме книг по не любимой мною математике, я из любопытства прочитывал еще летом, поэтому, когда начинался учебный год, учиться мне было уже не интересно.
После памятного разговора с Зоей Петровной я стал относиться к учебе более серьезно и окончил школу не только без троек, но и с пятерками по большинству предметов. В течение этого времени не единожды я рисовал в своем воображении сцену нашей с ней будущей встречи в университете. В большом зале проходит знакомство преподавателей с новыми студентами. Зоя Петровна называет мою фамилию. Я встаю с места, она меня узнает и говорит: «А этот молодой человек мне знаком. Он уже внес некоторый вклад в дело изучения Байкала…». И все смотрят на меня с интересом. Я, таким образом, с самого первого дня выделюсь среди других студентов, и в дальнейшем своими успехами в учебе все более и более подтверждаю свой особый талант. После университета (улетал я в своих фантазиях дальше) я начинаю работать в Лимнологическом институте и через какое-то время становлюсь его новым директором… И однажды приезжаю в Листвянку в красивом костюме и со шляпой на голове.
За неделю до подачи документов в приемную комиссию я передумал поступать в университет. Виной тому стала попавшая в мои руки книжка про геологов. В ней описывалось, как геологи, испытывая невероятные трудности и лишения, рискуя ежечасно жизнью, прокладывают в таежных дебрях поисковый маршрут и находят, в конце концов, очень необходимое стране месторождение редкого металла. Я понял, что эта профессия больше мне подходит, что, несмотря на всю привлекательность работы рядом с Зоей Петровной, вряд ли я смогу из года в год заниматься одним и тем же: вылавливать жучков из байкальских вод или изучать содержимое желудков нерп и рыб. Открыть уникальное месторождение и сразу стать знаменитым на всю страну – это было по мне. Я уже представлял себе, как это произойдет: вооруженный молотком и компасом, пробираюсь я вдоль таежного ручья по узкому распадку, и вдруг после очередного поворота мне открывается блистающая скала, вся состоящая из драгоценного металла или минерала…
Я подал документы в Иркутский политехнический институт. В университете тоже обучали на геологов, но теперь мне уже неловко было встречаться с Зоей Петровной.
Конкурс на геологические специальности был немалый, но мне удалось его выдержать, и в конце августа 1967 года я получил студенческий билет и место в общежитии.
Глава 2. В институте
Мое поступление в институт живо обсуждалось нашей родней. Как-никак, я был первым, кому представился шанс получить высшее образование и выбиться в люди. К этому времени жизнь в деревне стала немного налаживаться. Заработки в колхозе по-прежнему были нищенскими, но после снятия Хрущева селянам разрешили иметь в личном хозяйстве скота и птицы больше, чем раньше, и теперь у них появилась возможность продавать излишки мяса и молока на городском рынке. Про голод стали забывать, на вырученные деньги приводились в порядок подворья и даже строились новые дома. Все мои дядьки обзавелись мотоциклами.
Стипендия, которую мне выплачивали в институте, равнялась тридцати рублям. Это было почти половиной того, что получала мама за свою работу на судоверфи, поэтому нам жить тоже стало легче.
В общежитии мы питались коммуной, то есть сбрасывались со стипендии всей комнатой в общий котел и готовили по очереди самую примитивную еду: картошку в мундире, щи из консервов, макароны, разные каши. Зная это, мама всегда старалась к моему воскресному приезду в Листвянку приготовить для меня что-нибудь вкусное. Дома я наедался до отвала, сметая все разом. Это, впрочем, нисколько не мешало мне, вернувшись вечером в Иркутск, чувствовать себя голодным наравне с другими обитателями общаги.
Студенческая свобода пьянила. Никто не проверял каждый день уроки, никто не корил, если утром лень было вставать и идти на лекции. Всегда думалось, что до экзаменов еще далеко и легко можно будет наверстать упущенное. К тому же, обучение в институте началось с предметов, не имеющих, казалось, никакого отношения к геологии. Я недоумевал, каким образом физика, математика, химия и электротехника помогут мне быстрей найти «блистающую скалу»? Не вылетел я из института в первую же сессию только благодаря тому, что на экзаменах по математике и физике удачно воспользовался шпаргалками.
Как и раньше в школе, в институте у меня находились занятия, гораздо более увлекательные, чем заучивание абстрактных формул и теорем. Я играл в футбол и настольный теннис, водил ребят со своего потока в походы на Байкал и не пропускал ни одного фильма, выходящего на экраны кинотеатров города. Еще в абитуре я познакомился с ребятами, поющими под гитару бардовские песни, и с первой же стипендии купил себе семиструнку и стал учиться на ней играть. Кроме того, я занялся фотографией, снимал своей «Сменой» все подряд и просиживал ночи напролет под красным фонарем, печатая фотокарточки.
