Краски присутствовали. Точнее, одна из них. Волосы девушки оказались обесцвеченными перекисью, о чем можно было догадаться по темно-русым корням на голове. Все остальное было еще прозаичнее. Она была не худая, но и не толстая, не низкая, но и не высокая, не дурнушка, но и не красавица. Если бы я встретил ее где – нибудь на улице, то не обратил бы никакого внимания.
Разговор не клеился. Мы стояли в раздевалке старшей группы детского сада «Солнышко», куда водила своих детей вся элита Саратова и где она работала воспитательницей, и, смущенно улыбаясь, обменивались ничего не значащими фразами. За окном быстро стемнело, я помог Аэлите одеться в потертое пальто с отточенным мехом воротником, мы вышли на улицу.
Какое-то время шли молча, потом я, чтобы прервать неловкую паузу, начал расспрашивать ее о имени, о том, читала ли она роман, что она о нем думает. Мне казалось, что не все потеряно, что внутренний мир моей новой знакомой может оказаться куда богаче, чем внешняя оболочка. Медленно падающий снег, сверкающий в огнях фонарей, успокаивал меня и как бы поддерживал мои сомнения. «Ты видишь – говорили мне снежинки, – мы не спешим упасть на землю. И ты не спеши»…
Было видно, что мои вопросы ее если не раздражали, то вызывали какую-то досаду. Отвечая, девушка, то и дело, морщила картошечный носик, демонстрируя свое неудовольствие. Я думал, что зря я начал задавать вопросы, связанные с ее именем, что она слышала их уже тысячу раз, что они ей надоели. Как выяснилось, я ошибался. Дело было в другом – книгу она читала, но мало что поняла и вообще ей не нравится фантастика. Как, впрочем, и другие жанры, кроме любовной мягкообложечной беллетристики, коей завалены книжные лотки.
Пройдя два квартала, мы остановились возле высокого деревянного забора с облупленной краской. За ним виднелась крыша, покрытая шифером, белый дым, словно насмехаясь надо мной, кружился из трубы. Войдя во дворик, я увидел несколько обитых дерматином дверей. За одной из них, помахав рукой, скрылась моя новая знакомая. Меня окружали какие-то сараи, запотевшие окна, свалки хлама. Я оказался внутри обычного частного двора, которых в центре старого купеческого города, было много. Вокруг него возвышались многоэтажки. Напротив, стоял четырехэтажный особняк из красного кирпича с черепичной крышей, пластиковыми окнами, причудливыми узорами на балконных решетках, что еще больше подчеркивало убогость места, в котором, волею судеб, я оказался.
На следующий день, окрыленный, отбросив все дела, помчался к новой знакомой. Я еще все надеялся, что Аэлита раскроется, покажет себя. «Ну и пусть, что она всего закончила педучилище, образование в наше время не всегда есть признак ума» – тешил я себя.
Мы зашли в какое-то невзрачное кафе, выпили по стакану вина, закусили шоколадкой. Кавалер, конечно, из меня был неважный, так как на зарплату рядового чиновника (которую к тому же регулярно задерживали) я немногое мог себе позволить.
– Аэлита, почему ты все время какая-то грустная?
– Я всегда такая.
После этой фразы все стало становиться на свои места. Незаметно между нами разверзалась пропасть, мы все больше понимали, что мы разные. Потом были еще встречи, прогулки, дешевые кафе и даже концерт группы «Дюна». Она «показывала» меня своим подругам и родителям. Подругам я показался, судя по всему, не очень. Они гуляли с разбитными, разухабистыми парнями, которые вели, по словам Аэлиты, жизнь, полную веселья и приключений. И своей подруге желали того же.
Результат первого общения с родителями оказался не лучше.
Меня встретили радушно. Стол был накрыт по-деревенски: соленые огурцы, салат «Оливье», селедка, домашнее вино. Соответственно столу шел и разговор. О житье-бытье, зарплатах, соседях, родне и прочем. Аэлита больше молчала. Отчим, смуглый, жилистый, небольшого роста мужичок, сидел в майке и мрачно уплетал пельмени. Говорила, в основном, мать. Как я узнал, она работала в проектном институте техником и одновременно техничкой, отчим – там же сторожем. В 20.00 все, как по команде, встали и побежали смотреть бразильский сериал.
Сериал смотреть мне не хотелось. Тем более бразильский. Во времена «Дикой Розы», когда все улицы вымирали в часы демонстрации страданий юной Вероники Кастро, я тоже участвовал в этом всеобщем сумасшествии. Когда сломался телевизор, бегал смотреть сериал к соседям. Потому что это было модно. Все смотрели, и я смотрел. Было не очень интересно, – шуры-муры, какие-то страдания на пустом месте. Но страшно хотелось знать, чем все закончится. Потом я повзрослел и перестал забивать голову мексиканскими, бразильскими, аргентинскими и т. п. сюжетами, которые практически ничем не отличались друг от друга.
…Вошел в ее комнату. Стол, стул, кровать. Полка, десяток книг на ней. Магнитофон, вертушка с кассетами. Ничего интересного. На обложке одной из кассет виднелись какие-то облака, гитарист… Ничего себе – Dire Strates! Значит есть что-то в этой девушке…
– «Это брат подарил. Я слушала, что-то не очень» – услышал я за спиной.
Все остальное уже было не важно. Наши отношения продолжались по инерции. Я утратил всякий интерес к ней. Просто хотелось тела – свежего, белого, сочного. Но и этому не суждено было случиться, о чем я нисколько не жалел.
Как-то мы оказались у нее дома одни. Родители ушли в гости. Я сходил за вином, купил по дороге цветы. Посидев на кухне, пошли в зал. Горел ночник. Аэлита была в одном тонком халатике, через который явно проступала грудь, пестрел ажур трусиков… Держа руки в карманах, она красовалась передо мной, дразнила своей молодостью, своей сочной плотью. Моя рука потянулась к ее, залезла в карман и потянула это эротическое видение к себе. Карман треснул. Смазливое личико скривилось гримасой досады. Я сразу же стал в ее глазах ничтожеством. Испортил вещь! Мещанское сознание девушки такого простить не могло.
Через несколько дней все было кончено.
…Звонить пришлось долго. Я знал, что в доме кто– то есть (из трубы шел дым) и хотел, чтобы мне открыла Аэлита и сказала, что мы не можем быть вместе, чтобы мы объяснились. Мне хотелось увидеть ее лицо, поговорить…
После очередного звонка вышел отчим. В той же майке-алкоголичке, что и сидел за столом во время того, «показательного» ужина.
– «Ну че трезвонишь?» – его взгляд исподлобья был полон классовой ненависти.
…В раздевалке детского сада «Солнышко» стояла она: обесцвеченная, с тусклым взглядом, в глухом коричневом платье, абсолютно скрадывавшем ее. Было видно, что ей просто неприятно говорить эти слова расставания, но еще больше злило ее, что после меня на полу остались грязные следы. Она стояла и злилась: не худая, но и не толстая, не низкая, но и не высокая, не дурнушка, но и не красавица. Неаэлита…
Имитация
– Я очень хочу тебя, Андрей!
Ты сказала это требовательно. Так, наверное, родители говорят своим маленьким детям, когда хотят, чтобы они сделали что-то. Или наоборот не делали.
В кухне сидел наш сын и смотрел мультфильмы.
– Не могу – сказал я извиняющимся тоном, за который себя ненавижу, – я записался к парикмахеру на 2 часа.
– Отмени.
Тон остался тем же.
– Отменить-то не проблема, – подумал я, – а смысл? Опять все наспех, в какой-то ненужной и противной суете. Две минуты неуклюжих движений и снова разочарование… Еще и сын – в кухне.
– Ладно. Насильно мил не будешь – обиженно сказала ты, поднялась с дивана и вышла из комнаты.
Конец ознакомительного фрагмента.
