Она рассказывала это, свободно откинувшись в кресле и куря свою «Вирджинию Слим». Лурдес кивала, не понимая временами, о чем идет речь. Когда хозяйка замолкала, она вежливо говорила: «Понятно».
А миссис Махмуд рассказывала:
— Он учился здесь на медицинском факультете, а его первая жена оставалась в Пакистане. Она умерла как раз, когда он закончил и открыл практику… Дай подумать… В форме тебе ходить не надо — только когда Воз захочет, чтобы подавала напитки. Иногда его приятели оттуда приходят на коктейль. Одетые, как Неру, и тараторят на урду. Я вхожу: «Ах, миссис Махмуд, — с этим их полубританским распевом, — какая услада для моих глаз видеть вас в этот вечер». А сам думает: та ли это девица, которая раздевалась?
Она не торопясь закурила очередную сигарету, а Лурдес спросила:
— Я здесь работаю в своей одежде?
— Сначала — да, но я куплю тебе хорошие вещи. Какой у тебя — восьмой?
— Размер? Да, наверное.
— Ну-ка, посмотрим — встань.
Лурдес поднялась и отошла туда, куда показала миссис Махмуд. Хозяйка оглядела ее и сказала:
— Я говорила, что его первая жена умерла?
— Да, мадам, говорили.
— Она сгорела.
Лурдес сказала:
— Да что вы?
Но рыжая не стала объяснять, как это произошло. Она затянулась и сказала:
— Ноги у тебя хорошие, но талия коротковата и верх тяжеловат. Ничего, не волнуйся, мы тебя нарядим. Какой твой любимый цвет?
— Я всегда любила голубой, миссис Махмуд.
— Знаешь, ты меня так больше не зови. При Возе, если хочешь ко мне обратиться, можешь говорить «мадам», но когда мы наедине… лучше зови меня по имени.
— Да?
— Джинджер. Ну на самом деле — Джанин, но друзья зовут меня Джинджер, то есть рыженькая. Оставшиеся друзья.
Это означало, поняла Лурдес, оставшиеся после того, как она вышла за доктора, которые тоже танцевали голыми, а может, еще и мужчины.
Лурдес сказала:
— Иньор?
— Не Иньор. Джинджер. Попробуй еще раз.
— Джин-жар?
— Уже лучше. Упражняйся.
Но она не могла заставить себя называть миссис Махмуд по имени. Не могла. Ни в первые недели. Ни в магазине одежды на Уорт-Авеню, где миссис Махмуд всех знала, всех продавщиц, и некоторые звали ее Джинджер. Она брала для Лурдес повседневные платья, стоившие сотни долларов, и кое-что из отдела курортной одежды, приговаривая: «Это миленькое», и отдавала продавщице, ни разу не спросив Лурдес, нравятся ей вещи или нет. Ей нравились, но еще лучше, если бы хоть некоторые были голубыми. Все желтые, или желтые с белым, или белые с желтым. Форму носить не обязана, нет, но теперь она вся была в тон внутреннему дворику, подушкам, зонтам, чувствовала себя частью декора, невидимкой.
Сидя с ней там вечерами по несколько раз в неделю, когда доктора не было дома, миссис Махмуд очень старалась создать видимость того, что они подруги: миссис Махмуд подавала дайкири в пузатых хрустальных бокалах, прислуживала своей служанке. Приятно, когда за тобой так ухаживают, и это будет продолжаться, думала Лурдес, пока миссис Махмуд не выскажет, наконец, что у нее на уме, чего она хочет от Лурдес.
Работа была легкая: развесить одежду хозяйки, полить комнатные цветы, приготовить себе обед и служанкам, когда приходили на кухню, унюхав ее пряные блюда из даров моря. Разговаривать с ними было нетрудно. Они смотрели ей в лицо, рассказывая всякую всячину. Почему избегают доктора Махмуда? Потому что он задает очень нескромные вопросы об их половой жизни. Почему считают, что миссис Махмуд сумасшедшая? Потому что танцует в одном нижнем белье.
А по вечерам хозяйка дома говорила, что ей скучно живется — не может пригласить подруг. Воз их не одобряет.
— Что я делаю? Слоняюсь по дому. Слушаю музыку. Обсуждаю мыльные оперы с азиатской прислугой. Мельда меня останавливает: «Ой, миссис, идите скорей.» Они в прачечной, смотрят «А жизнь идет». Говорит: «Дик проследил за Никки, когда она шла на свидание к Райдеру, и, наверное, хотел на нее наброситься. Но Райдер вовремя появился и спас Никки от разъяренного Дика».
Миссис Махмуд рассказывала какой-нибудь такой сюжет и смотрела на Лурдес без всякого выражения, ожидая ее улыбки или смеха.
— Что я делаю? — такой вопрос она задавала чаще всего. — Я существую. У меня нет жизни.
— Вы ходите по магазинам.
— И все.
— Играете в гольф.
— Ты, наверное, шутишь.
— Выходите в город с мужем.
— В какой-нибудь индийский ресторан, и слушаю его разговоры с менеджером. С тех пор как ты здесь, сколько раз он возвращался домой вечером? У него любовница, — сказала красивая рыжеволосая женщина. — Он все время с ней. С ней или с другой, ему плевать, что я об этом знаю. Тычет меня носом в это. Все мужики время от времени могут сбегать налево. Воз и его приятели этим живут. У них там принято, откуда они приехали. В Пакистане надоела человеку жена? Он ее обжигает насмерть. Сам или заказывает. Я не шучу, он всем рассказывает, что ее dupatta[2] загорелась от плиты.
Лурдес сказала:
— А, вы поэтому не готовите.
— И поэтому тоже. Воз из Равалпинди, это город, где сорок женщин в месяц поступают в больницы со страшными ожогами. Если она выжила… Ты меня слушаешь?
Лурдес посасывала дайкири.
— Конечно.
— Если не умерла, живет в позоре, потому что ее муж, этот паршивец, который хотел обжечь ее до смерти, выгоняет ее к чертовой матери из дому. И ему это сходит с рук. В Пакистане, в Индии женщины тысячами умирают каждый год от ожогов, потому что надоели мужьям или мало принесли приданого.
— Вы говорили, первая жена у него сгорела.
— Как только смог позволить себе белую женщину — на кой ему старая тогда сдалась?
— Боитесь, что он вас сожжет?
— Так они и делают, такой у них обычай. И знаешь, в чем дикость? Воз приехал сюда заниматься пластической хирургией. А в Пакистане, где столько изуродованных женщин, почти нет таких хирургов. — Она сказала: — А некоторым плещут в лицо кислотой… Я сделала самую большую ошибку в жизни — вышла за человека другой культуры, за чалму.
Лурдес спросила:
— Для чего?
Хозяйка повела рукой:
— Для этого. — Подразумевая дом и всё, что к нему прилагалось.
— Так у вас оно есть.
— Не будет, если уйду от него.
— Может, после развода он оставит вам дом.
— Брачный контракт. Я получаю шиш. И в тридцать два года — обратно в стриптиз на федеральном шоссе или в какую-нибудь топлесс-закусочную. Есть грудь — можешь хотя бы получить работу. Любимый номер Воза — выхожу в наряде медсестры и все снимаю, кроме веселенькой шапочки. — Мысль хозяйки резко поменяла направление. — Воз сказал, что, когда увидел этот номер, сразу захотел меня нанять. Я была бы первой голой хирургической сестрой.
Лурдес представила себе, как эта женщина танцует без одежды на глазах у мужчин, и подумала о мисс Олимпии, предупреждавшей своих уборщиц о библейской честности: не петь и не плясать за уборкой офисов, а то заинтересуются мужчины, задержавшиеся на работе. У нее это получалось так, будто мужчины сидят в засаде. «Читайте книгу „Судей“, — говорила мисс Олимпия, — двадцать первую главу». Там мужчины затаились и ждали, когда выйдут плясать Силомские девицы, чтобы схватить их и сделать своими женами. Лурдес знала уборщиц, которые пели за работой, но чтобы плясали, не видела никогда. Каково это — сплясать голой перед мужчинами? — думала она.
— Не хотите с ним жить, — сказала Лурдес, — но хотите жить в этом доме.
— Вот именно, — сказала женщина, совсем не выглядевшая как миссис Махмуд.
Лурдес отпила дайкири, поставила бокал и протянула руку к пачке «Вирджиния Слимз»:
— Можно одну попробовать?
— Пожалуйста.
Она зажгла сигарету и глубоко затянулась.
— Я бросила. Но вы так курите, что мне опять захотелось. Даже как вы сигарету держите.
Лурдес чувствовала, что эта женщина уже близка к тому, чтобы раскрыть свои мысли. Но, видно, они такие, что ими нелегко поделиться с другим человеком — даже женщине, которая плясала голой. Сегодня вечером Лурдес решила ей помочь. И сказала:
— Как бы вы чувствовали, если бы на вашего мужа свалилась куча сырого цемента?
И, не услышав ответа, глядя в сторону, подумала: не поторопилась ли?
Рыжеволосая женщина сказала:
— Как на мистера Зиммера? А ты что почувствовала?
— Я приняла это с облегчением. Подумала: меня больше не будут бить.
— Ты счастливо с ним жила?
— Ни одного дня.
— Ты же выбрала его, на что-то рассчитывала.
— Он меня выбрал. На вечере в Кали. Там было по семь колумбийских девушек на одного американца. Я не думала, что меня возьмут. Мы поженились… Через два года я получила зеленую карту, и мне надоело, что он меня бьет.
Рыжая миссис Махмуд сказала:
— Да, ты накушалась, вижу. — И на этот раз помолчала, прежде чем спросить: — Сколько нынче стоит грузовик цемента?