III
Он сквозь годы прошёл, этот жар… Потому ли,Как и встарь, стервенея, в крутой оборотТак природу берёт, не жалея ни пули,Ни червонцев, ни водки, наезжий народ?Поглядишь, как иной вас коммерции учит,Прёт в заветные поймы с ружьём и вином,Да и сплюнешь со злостью — ведь это же купчикВорохнулся и смял сострадание — в нём.Это вскинулся хищник — вцепиться в добычу,Навалиться, подмять её и тяжелоЗакогтить её — всю! — под заёмным обличьемВоспалённое, алчное пряча мурло.И в кромешную ночь, воровскою порою,Чтоб отборным орехом бюджет подкрепить,Взять кедрач, да и выхлестать бензопилою,В безымянную пустошь его обратить.
Он при деле — и зимник, быть может, роднит нас,Может, вместе мостим мы таёжную гать…Только, высосав душу, свербит ненасытность,И темней распалённая жажда — урвать!И здоровье в порядке, и нервы в порядке,Крепко спит, ведь он сердцем не врос, наконец,В мир тревог наших, наших раздумий, по хватке,По бессовестной, низменной сути, — пришлец.
Мне известен такой…«Мандарин», с вертолёта,Люк закупорив грузною тушей, он билБеззащитных лосей и смеялся: «Охота!..» —Бил и после описывал бойню, дебил.Бил на выбор зверей, как заправский сезонник,В налитое плечо уперев карабин.Обжигал покрасневшую щёку, в казённикДосылая исправно патрон, магазин…Бил, рискуя свалиться, над зимней тайгоюНа холодных ремнях зависая, но — бил,Бил,отпинывал гулкие гильзы ногою,Беззащитных молочных телят не щадил…
Ах, с каким упоеньем он бил их: «Раздолье!» —(Это нужно увидеть…), чтоб, в синем дыму,В перезвоне и лязге, хмельное застольеСлавословия, чавкая, пело ему.Он царил, применившись к звериному бегу,Умножая безрадостный список потерь…Ему кровь веселил по кровавому снегуОбречённо влачащийся, загнанный зверь.
«Мандарин…» — я сказал…Нет! скорей, как налётчик, —«Хоть денёк, — рассуждал он, осклабясь, — да наш…»И ведь выбил бы чахлое стадо, да лётчикЗаложил, упреждая, гневный вираж.
Что же в памяти эта картина воскресла?Я в одном леспромхозе услышал, что вотЕго — выплеснули из солидного кресла,И пыхнул ему гарью в лицо вертолёт…Ну и что ж? Он, видать по всему, пообтёрсяВ передрягах, и всё-то ему нипочём…Он сховал карабин, но зато обзавёлся,К пересудам и вымыслам, — фоторужьём.И уже он строчит о природе заметки —Не раскаянье, а конъюнктура велит,И довольно частенько в заштатной газетке«Друг природы…» — под снимками пляшет петит.
И, должно быть, я всё ж чересчур субъективен,Но не верю в перевоплощение я:Как под пристальным дулом, перед объективом,Сжавшись, оцепенела природа моя:Её речки, проталинки, ельники, мари —Всё, с чем каждою чуткой кровинкою слит,До корней своих… И не поэтому ль в хмариМоё сердце и чаще, чем прежде, болит,Что я — и соплеменник ваш, и современник,«Покорители» севера, — значит, вдвойнеВиноват за свершённое… Нет, не бездельник,Просто на пустячки отвлекался…
Но мнеНужно вас показать и назвать! А смогу ли?А по силам ли мне, ведь, хоть криком кричи,Не прикроешь бумагою зверя — от пули,Только словом одним — не спасёшь кедрачи.Ну, так, что ж, отстраниться и, в мире суровом,Их оставить одних на убойном ветруИ предать, обречённых?! Ах, если бы словомМожно было убийцу подвигнуть к добру…И, один на один с белым полем бумажным,От бессилия мучаюсь я, но опятьВсё ищу это слово — о главном и важном,И никто не подскажет мне, где же искать…
IV
Только-только, затеплив студёное утро,Алым светом восток незаметно нагруз…Но царит на пространстве размашистой тундры,Обливая исконные выпасы, гнус.
В одеяло плотней завернёшься — привычка:Хоть и мал, до костей пробирает, остёр,Гнус. Но шумно взъерошится ранняя спичка,И давнет исцеляющим жаром — костёр,И тебя, ослабевшего духом, поддержит,Кровопийц приструнит… Хоть берёт на изморБеспощадная тварь, у костра уже брезжит,Затекая в слабеющий сон, разговор:— Да-а-а-а, — и сочный шлепок, — это, язви, природа?!Мох да хляби, и живности нет… А давно льГлухаря, куропатки — хоть бей с вертолёта!..Дай-ка мази немножко…— Просну-улся… Отколь?— Вот в газетах трубили: «Романтика! Север!», —А всего-то зверья — лишь комар да мошка…Чёрт, опять сигареты я где-то посеял…— А газетчик к чему ж?— Принесло лешака!Ишь, пригрелся… поди, ничего и не слышит.Приблудился к колонне, какой с него прок?Так, случись что, и не пожалеет, распишет…— А ты не гомозись, и роток — на замок…— Эх, тоска-а-а!..Вот мы в Нягани просеки били,Там лосей, не поверишь, как зайцев!— Да ну-у-у…— Что «да ну-у-у»! Пятерых, говорю, завалили…Ты представь — пятерых! И лосиху… Одну…— По лицензии?— Ду-у-ура…
И, словно бы в заметиТой, давнишней, зимы, всё во мне напряглось,Ведь протаял из давнего прошлого в памятиСбитый наземь стальною удавкою лось.
Помню непримиримый прищур Волобуева,Красный снег. Зверь оплыл серой тучей на гать,И звезда чёрной крови зияла во лбу его —Топором вырубали рога и, видать,Не спешили, подонки, не трусили, зная,Что на звон топора их никто не придёт…Вырубали рога, с каждым взмахом вгоняяОбух — в припорошенный созвездьями свод.(Снег под ними повизгивал, точно магнезия…)Запалили костёр, так поведала молвь,И огонь, матерея, с щербатого лезвияЖадно слизывал окостеневшую кровь,Багровел и чадил на ветру…
И, похоже,Слив тяжёлые пальцы свои в кулаки,Врос в раскисший сугроб Волобуев, и кожуНатянули на жёстком лице желваки.
…Гнус наглел… А меж тем, обрастая смешками,В похвальбе неуёмной, смакуя разор,Шелестел доверительный шёпот мехами,Да подранков и жертвы считал разговор:— Ну, так слушай… Мы зазимовали в посёлке,Да ты помнишь, за базою, на берегу.Слышал я, там — охо-ота, да, веришь ли, волкиПоджимали — не высунешь носа в тайгу.
Ну, так что оставалось нам? — карты да бражка,Так и пухли со скуки. А тут, поутру,Глянь я мельком в окошко — оленья упряжкаУ соседнего дома… Я — мигом к «бугру»,Так и так, мол… должно быть, родня из УгутаК Айваседе… упряжкой… Как хошь, понимай,Но такие дела, мол, и — раннее утро…Спит посёлок… И он мне мигает: «Давай!»…Рад стараться! — я тотчас к упряжке… На ЗИЛе…Борт откинул… Стоят… Вот потеха была! —Подхватили олешек мы и погрузилиВместе с нартами… В кузов…И выдох: «Дела-а-а…»— И куда ж вы их?— Ясно дело, загналиВ мехколонне соседней на мясо — товар,Ты и сам понимаешь…— А если б поймали?— Да поди догони нас! К тому же, навар —Ящик водки…— А что же хозяин?— ПодалсяЗа озёра — пропажу искать. До сих пор,Видно, ищет…
Но тут у палатки взорвалсяЧадный рык вездехода и встрял в разговор,Разом скомкав его… И давнул в мою спинуДизель жаром, и, спрыгнув с крыла, невысок,Он прошёл мимо нас, «покоритель», закинувЗа плечо невесомый, как видно, мешок.
— Да-а, добытчик, однако… — и так прознобилаГолос лютая зависть, —ишь, наторговал, —и заморосило:— Деньги… Стойбище… Ханты… Продал… Обменял.— Кто такой? Как ни встречу, он вечно с мехами,То лиса, понимаешь, то просто — песец…Неприступный, сурьезный такой… Не механик?— Нет, — протяжная пауза, — просто… купец…
Это он! — на глаза нахлобучивший веки,Оценивший давно эту землю в рублях.Как тут быть? — забродила алчба в человеке,И взбрыкнул неожиданно купчик в кровях.До чего ж оборотист наезжий народец,Есть, мол, водка, давай, мол, и рыбка, и мех, —До сих пор для иных автохтон — инородец,И споить его, и облапошить — не грех,Благо, прост и доверчив… А то, как в карманы,В заповедники руки — хватай! — запустить,Оголить их… Барыш! И чужие капканы,Когда нарыск песцовый густеет, — зорить.И разбойничьей снастью, бахвалясь уловом,Реку выпростать в раже, потуже набитьБитой птицей да зверем кладовые — словом,От корней до макушки тайгу обдоить.
Я понять постарался б, когда бы в прокормеБыло дело… А здесь — баловство? Перестань,Вечный данник природы, забывший про корни,Вымогать у природы кровавую дань!Но взывать к его совести — это полдела…Нужно вдарить в набат, да погромче, покаИ детей не подмяла алчба, не разъелаДуши их психология временщика!Да и сами собою едва ль перестанутОккупанты природу мытарить…
Итак,Наступает стальная страда, к океануОтжимая звериные кормища… КакОт земли своей не заслониться зевотой?Как земного доверия не потерять?Как проблемы индустрии с прочной заботойО природепо чистым законам связать?—Чтоб потом, отрезвев уже, не ужаснутьсяОкаянной бездумности — что, мол, творим?! —Чтоб в железном движении не разминуться,Локти, локти кусая! — с грядущим своим…
V
