И все-таки мать ни разу не пожалела о том, что вышла замуж за неугомонного художника. По словам Чарли, они жили душа в душу и безумно любили жизнь, пока Кандида не заболела. А Чарли — Эшли с горечью приходилось это признать — так и продолжал наслаждаться жизнью, даже после смерти молодой жены, даже когда его единственная дочь стала взрослым, самостоятельным человеком.
Эшли сощурилась от яркого солнца и ослепительной зелени, простирающейся вокруг словно бесконечный зеленый океан. Робби очень подробно и обстоятельно объяснил ей дорогу, разложив перед ней карту Ирландии. Он вообще все делал обстоятельно и редко ошибался.
Если не считать ошибкой того, что он дал ей влюбиться в себя, насмешливо напомнила себе Эшли. Но даже и в этом больше ее собственной вины. Ей часто не хватало здравомыслия, чувства не всегда подчинялись рассудку. Но, когда он робко сказал ей, что его жена возвращается домой, ее романтические грезы рассыпались на мелкие осколки. Счастье еще, что он всегда такой тактичный — черт бы его побрал! — и по крайней мере не унизил ее достоинства, сделав вид, что поверил, будто она давно уже все знает о Марджи. Эшли притворялась изо всех сил, чтобы не дать понять, что ни о чем таком она и понятия не имела. Как потом ей стало известно, Марджи владеет всем: и галереями, и особняком, и несколькими автомобилями дорогих, престижных марок. Но Эшли упорно отказывалась верить подлым слухам, что якобы и муж ее такая же собственность.
Она доехала до поворота на Таллоу, от которого ей надо было проехать еще пару миль вперед, а потом свернуть налево, на дорогу, ведущую к ферме О'Мэлли.
Эшли вздохнула с облегчением — наконец-то она скоро будет на месте. Но, господи, как же болит голова! Просто все плывет перед глазами. Дорога постоянно то взмывала вверх, то стремительно ныряла в долину, что не улучшало ее самочувствия. Хороша же она будет, если приедет на ферму и свалится без сил! Все-таки не следовало ей вчера столько пить. Правда, она так мало себе позволяет, что бы там о ней ни думали.
Ей ли не знать, что по крайней мере половина вчерашних гостей считает художников беспутным сбродом, и это еще мягко сказано. Эшли всегда чувствовала, что в определенных кругах, включая и знакомых Марджи, женщину с ее внешностью, профессией и связанным с ней переменчивым нравом всерьез не воспринимают. По их мнению, жить кочевой жизнью почти то же самое, что ходить по рукам. Да к тому же нестандартное чувство юмора заставляет ее порой играть ту роль, которую ей приписывают. Довольно часто так называемая верхушка общества — а в основном такова ее клиентура — бесит ее до такой степени, что Эшли с удовольствием изображает из себя эксцентричную богемную девицу.
Ей это не составляет труда хотя бы потому, что она неравнодушна к броским нарядам. Ей нравятся невероятные сочетания цветов и пестрота стилей; носить такое может только абсолютно уверенный в себе человек. Скромный кашемировый свитерок, изящная золотая цепочка или благородная нитка жемчуга не для нее. Лишь в редкие минуты она признается себе, что наверняка не усердствовала бы так в своих попытках эпатировать публику, если бы не осуждение со стороны шокированных женщин в аккуратненьких платьицах одного покроя, со скромно подкрашенными волосами, стянутыми в одинаково строгие и элегантные прически.
Да, черт побери, она прекрасно отдает себе отчет, почему издевается над этими благопристойными ханжами! Это ее месть за их слепое предубеждение против людей искусства. Из-за него ее мать была так отчаянно несчастна даже с любящим мужем и малышкой дочкой. Ланкастеры не написали ни слова на сообщение Кандиды Ланкастер Мортимер о рождении их внучки, а десять лет спустя — на телеграмму Чарли о неизлечимой болезни Кандиды. И когда она умерла на Кипре, оставив в смятении мужа и дочь, даже тогда ни участливого слова, ни такой малости, как венок на могилу.
Эшли инстинктивно отвергала тот светский мир, где на людей искусства, за исключением мэтров, смотрят свысока. Она возненавидела его. Но социальные барьеры действуют с обеих сторон, часто повторяла про себя Эшли. И ей хотелось быть отвергающей, а не отвергаемой, и она очень гордилась тем, что никто не догадывается о ее родстве с аристократическим семейством Ланкастеров.
Но на сей раз она пошла на компромисс и надела бирюзовый с белым костюм. Как умная деловая женщина, она понимала, что в борьбе за самоутверждение не стоит доходить до крайностей.
Эшли свернула с дороги и по усыпанной гравием площадке въехала в красивые каменные ворота частного владения. Она бросила взгляд через плечо на жакет от костюма, который был аккуратно разложен на заднем сиденье — не свалился ли. Этот костюм был предназначен для самых ответственных встреч, ибо производил куда более благоприятное впечатление, чем ей остальные наряды. Костюм ей и самой нравился: нового элегантного покроя, из высококачественного русского льна и прекрасно сшит. Он выделял ее броскую внешность, подчеркивая роскошные золотисто-каштановые волосы, чуть раскосые зеленые глаза и высокие скулы, что в целом придавало ей весьма экзотический вид. У нее было достаточно художественного вкуса, чтобы оценивать собственные достоинства не ниже безукоризненно сидящего костюма, хоть он и обошелся ей весьма недешево. Красивый костюм, но, как бы искусно он ни был сшит, никакого сравнения с брюками — широкими и узкими, розовыми, голубыми, зелеными, красными, канареечными — и топиками с ручной вышивкой, которые она носит с восточными халатами и винтажными экстравагантными украшениями. А блузоны и туники из тонкого шелка — с шароварами или гетрами. Она просто души не чает в одежде самых невообразимых расцветок и с удовольствием носит ее.
Расстегнув пуговицу на бежевой атласной блузке, Эшли прохладными пальцами потерла горячие виски, ослабила яркий шарф на гриве распущенных волос. Найти бы какое-нибудь местечко…
А вот и широкий мшистый берег реки с тополями, осинами и плакучей ивой. Он возник перед глазами так внезапно, что на мгновение Эшли показалось, будто у нее уже начались галлюцинации. Даже в машине отчетливо слышалось журчание мелодично звенящего ручья, прохладного и освежающего.
Эшли дала задний ход и съехала как можно дальше с дороги. Если она не ошиблась и приехала правильно, то это владение О'Мэлли. Ей сказали, что им принадлежит целый склон горы и небольшая долина у ее подножия. Уж наверняка они не будут в претензии, если она поваляется на крошечном пятачке их земли. Чуть-чуть передохнет и двинется дальше, в их роскошный фермерский дом.
Она сбросила туфли и ступила на мягкий песок и бархатистый мох. Привычным взглядом художника окинула местность и тут же представила себе неутешительную картину: свои дорогие льняные брюки в изумрудных пятнах от мха. Светлая блузка тоже пострадает, но ее не так жалко, как брюки. Оглядевшись, она быстро сняла их, аккуратно повесила на спинку сиденья и пошла к ручью. К чему стесняться? Купаются и не в таком виде… Она стащила с волос шарф и пробежала пальцами по развевающимся прядям, чувствуя, как головная боль понемногу отступает. Выбрав мшистую лужайку, она села, с наслаждением откинулась назад и потянулась. Дорога — это всегда утомительно, тем более перелет, а тут еще похмелье…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
