– Не «Эндфилд», а «Энфилд», с одним «д»…
– Это ты с одним «д», раз отказался, – перебила Серафима. – Выбрал бы вместо этого старья нормальную пушку, Петька электромагнитный резак сейчас как раз изобретает, можно труперов валить, как серпом по лебеде. И он с двумя «д» – «Эндфилд», по-английски «Конец поля»!
– Какого еще поля?
– Футбольного, что непонятно. Через все поле бьет, отчего и называется. Изучай английский, кошатник.
– Зачем мне английский?
– Как зачем? Есть пилюльки от дурости, а там инструкции всегда на английском. Вдруг повезет найти?
– Сама ты… С двумя «д»…
Папа уже орал. Звук повторился. Громче, даже глаза заболели.
– Что это?! – Серафима побледнела.
– Конец поля!
Звук. Прямо из-под ног.
– Тряс!! – заорал я. – Лежать!
Быстренько лег на бок, натянул противогаз. Серафима выругалась, упала рядом, тоже противогаз нацепила.
Вой не прекращался. Постепенно к этому вою прибавлялась вибрация, словно в глубине под нами выгибалась гигантская пружина. Заныли зубы и остальные кости, вибрация перешла в толчки, и теперь мы подпрыгивали, стукаясь бронещитками и фильтрами противогазов об асфальт.
Под нами побежали мелкие трещины, вой оборвался, толчки тоже оборвались, и тут же грохнуло уже совсем оглушительно. Серафима что-то орала, я поглядел направо и обнаружил, что обвалился недостроенный дом, кран остался стоять, наклонившись набок, и тут же ударила пыль, плотная и почему-то горячая.
Стало темно и жарко, не знаю почему, наверное, из щелей в земле бил горячий воздух. Тряска прекратилась, я вскочил на ноги.
Ничего не видно, пыль, серая, почти синяя, густая, вокруг. Кран по правую руку, точно.
Серафима поднялась, стала отряхиваться и ругаться, она только сегодня почистила комбез, а тут эта пакость…
Движение. В пыли. Что-то темное. Серафима выругалась еще страшнее. Я вскинул карабин.
Серафима выхватила пистолеты.
Еще движение. И еще.
Из пыли показался мрец. И Серафима тут же пустилась стрелять. Плохо! Почти все мимо, мрец заметил нас, захромал быстрее.
Серафима заорала, перешла на автоматический огонь и выпустила очередь. Мрец заплясал под пулями, упал.
– Так вот! – крикнула Серафима.
Еще два. Первого завалила, второй шагнул на меня.
Карабин. С пяти метров. Голову оторвало. Мрец осел. И сразу же движуха. Со всех сторон. Отлично.
– Что это?! – замычала Серафима. – Что?! Почему?!
Она задышала быстро и хрипло. Паника. А может, фильтр давно не меняла. Дура, точно дура. Сейчас…
Слева.
Я заряжал карабин. Винтовку оставил на кране, тащить не хотелось.
Серафима завизжала и стала стрелять. Мимо, мимо, мимо! Патроны кончились, Серафима бросила пистолеты, выхватила другие.
Тряс. Провал завалило. И теперь они здесь.
Серафима стреляла. Плохо, дырявила воздух, косая. Мрецы дергались от пуль и продолжали наступать. Если ускорятся, придется туго, а тут еще эта пыль…
Пистолет замолчал, Серафима лупила из другого, патроны закончились. Мрец кинулся к ней, она завизжала, съежилась и присела, я выстрелил.
Попал.
Серафима задохнулась и содрала противогаз, и тут же втянула жгучую пыль, покраснела, потеряла сознание.
Закинул за спину карабин, забрал у Серафимы пистолеты. Неплохие, с магазинами увеличенной емкости, в каждом по тридцать патронов.
Я отступал к крану. Серафиму тащил за собой, как мешок, за ворот. Стрелял скупо. По коленям. С развороченными коленями они начинают биться, корчиться, мешать друг другу. Пять метров тащу Серафиму, затем стреляю. Не успели еще окружить, повезло. Пять метров, еще пять, еще.
Пыль оседала. Я видел, что их много. Но я уже успел. Забросил эту дуру на противовес, залез сам. Все, здесь не достанут.
Теперь приятное. Отхлестал Серафиму по щекам. Хорошенько, чтобы завтра синяки проявились. Побрызгал водой. Снова отхлестал. Очнулась, промычала что-то протестующее, я добавил. Велел лезть на кран.
Поползла.
Я остался на бетонных плитах. Пострелял еще немного, но бессмысленно, конечно – провал затянуло, и теперь все, что скопились на той стороне, перебрались сюда.
Ладно.
Дождался, пока Серафима спрячется в будке, забрался сам. Серафима валялась на диване, пила воду. Морда у нее была красная, но я с удовольствием отметил, что и синеть уже начинала. Папа сидел спокойно. Не спал, но и не мяргал, в состоянии ожидания.
Снял противогаз. Воздух вонял цементом, известью и какой-то горечью, захотелось пить. Отобрал бутылку у Серафимы, сделал несколько глотков, остальное вылил на голову.
– Сволочь… – просипела Серафима. – Сволочь… Надо тебя к твоей девке посадить… Вместе сгниете, в зверинце. Там вам и место.
Открыл шкаф, достал баллон. Тяжелый. Выставил замедление в минуту, вышвырнул наружу. Баллон звякнул и задребезжал, покатившись по асфальту.
Через минуту зашипело, газ стал растекаться по окрестностям. Хороший газ, тяжелый и текучий. Я ждал. Еще через три минуты проскочила искра, и под нами разлилось широкое огненное озеро.
Мертвецы горели, они же хорошо горят. По пояс в огне бродили живые факелы. Тоже, в общем-то, красиво.
Я столкнул Серафиму на пол, устроился на диване поудобнее и стал стрелять.
Сорок четыре. Скука, скука.
Глава 2
Бросок на Запад
Япет приказал явиться. Но не в кабинет. Обычно он в кабинете беседует, а сейчас к Доктору велел, уровнем ниже. К Доктору так к Доктору, мне сказали – я пошел.
Смердило у Доктора. Как-то… Пельменями. Точно, пельменями.
И на столах четверо лежали, прикрытые пленкой. Дохлые. А Япет у стены сидел, на скамейке. Кивнул, я сел рядом.
Япет он и на самом деле старик, настоящий, я таких и не видел никогда. Морщины, нос длинный, на руках пятна стариковские, пальцы длинные, сухие и волосатые. Раньше все люди такие были. Дряхлели, умирали сами по себе. Вокруг одни старики, я видел фотографии, молодых на них вообще нет почти. Сейчас по-другому, все помолодело. А у Япета даже колени хрустят – он шагает, а колени хрустят, того и гляди рассыпаться начнет, палку использует, чтобы раньше времени не развалиться.
Само собой, на поверхность Япет почти и не кажется. Это понятно, что ему на поверхности делать – он там и получаса не продержится, поверхность для молодых, для нас. Хотя некоторые, ну тот же Петр, рискуют. Но Петр в хорошей форме, мне с ним, наверное, не справиться, ну если без оружия, конечно.
Минут пять молчали. Доктор курил, Япет жевал карандаш, я на столы поглядывал. При чем здесь эти трупы? Или я вчера кого не того поджарил? Серафима уже донесла бы, я ее видел, вся синевой светится…
А может, из-за самой Серафимы. Нажаловалась. Что я ее поколотил. А я ее не просто поколотил, я ей сначала жизнь ее бессмысленную спас, а затем уже поколотил. Она мне должна, если бы не я, ее бы уже где-нибудь в подвале доедали…
Почему все-таки к Доктору? Прививки рано еще делать, а насчет остального можно было легко в кабинете побеседовать.
Значит, все-таки трупы.
А если трупы, то чего молчать? Нет, Япет старик, конечно, мудрый, но все эти его воспитательные паузы…
Я выразительно вздохнул и сразу же еще более выразительно зевнул, ноги вытянул.
Япет достал книжку и прочитал без выражения:
– Есть люди, есть нелюди. Твари, двигающиеся сквозь мир лишь попущением Божьим, шлак, ходячие язвы. Отсеки их, чтобы не повредили они малым сим…
Посмотрел на меня.
– Так?
– Так, – ответил я. – Отсеки. То есть отсечь надобно. С полной безжалостностью, под самый корень. А потом еще порохом. Или каленым железом. Чтобы зараза не распространилась. Вот вы пальцы отмораживали?
Я люблю неожиданные вопросы задавать, это с него мудрость сбивает. Вроде бы мудрый-премудрый получается, а пальцев не отмораживал. А я ему напоминаю – есть, мол, и другая правда, более правдивая.
– Нет… – растерянно сказал Япет.
– Вот видите, – вздохнул я. – А если бы отмораживали, то знали бы. Начинает палец чернеть – тут его и надо отпиливать. А если не отпилить, то и рука начнет загнивать, и человек целиком сгинет из-за какого-то бестолкового пальца. Чем раньше вжик, тем здоровей мужик.
Япет закашлялся, бедняга, это все от курения, пагубное пристрастие.
– А вы что, думаете, что не надо отсекать? Пускай загнивает?
– Да нет, надо, наверное… Просто…
Я сделал оловянные глаза, пялился совершенно бессмысленно. Япет стал читать дальше:
– Есть люди, а есть нехорошие люди, помеченные тьмой, соблазняющие малых сих… Да… Имя им легион, грешники, падшие черные овцы. Узнать черную овцу легко, узнай ее по делам ее. И да будет тверда твоя рука, вырежь ее из стада, ибо если будешь мягок и пустишь в сердце свое ложное добро, скоро и остальные овцы покроются паршой, и вынужден ты будешь забить их всех…
Япет посмотрел на меня.
– Правильно?
– Правильно, – ответил я.
Япет вздохнул. Постучал пальцем по обложке.
– А что, вам что-то не нравится?
